Людмила Поликовская - Есенин. Русский поэт и хулиган

• Название: Есенин. Русский поэт и хулиган
• Автор: Людмила Поликовская
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-1910-6

Если попытаться назвать «самого русского», «самого крестьянского», «самого бесшабашного» поэта, то имя Сергея Есенина всплывает само собой. Его жизнь была короткой и яркой; его смерть до сих пор вызывает ожесточенные споры. В личности Есенина, пожалуй, как ни в ком другом, нашли отражения все противоречия эпохи, в которую он жил. Может быть, именно поэтому, по словам философа, писателя и поэта Юрия Мамлеева, «если в двадцать первом веке у нас в России сохранится такая же глубокая любовь к поэзии Есенина, какая была в двадцатом веке, то это будет явным знаком того, что Россия не умерла».

---

С. Виноградская вспоминала: «Когда между ним и Бениславской произошел разрыв, Есенин понял, что потерял ценнейшую опору в жизни — он вышел из ее комнаты и в коридоре сказал себе вслух: «Ну, теперь меня никто не любит, раз Галя не любит»».

Есенин предпринимает еще одну попытку получить квартиру для себя и сестер — снова отказ. И он (вместе с сестрами) переезжает к С. А. Толстой.

Мысль жениться на Софье Андреевне появилась у Есенина почти сразу после знакомства с ней. Однако он долго колебался. С одной стороны, такой «династический» брак: великий русский поэт Сергей Есенин женится на внучке великого русского писателя Льва Толстого — льстил его самолюбию. Но… было только одно маленькое «но»: как женщина она его совершенно не привлекала. Скорее даже наоборот. «Я поднял ей подол, а у нее ноги волосатые», — жаловался он А. Берзинь… И тут же стал говорить о том, как он будет справлять свадьбу, кого позовет и т. д. Если с Дункан была гремучая смесь тщеславия и подлинного чувства, то тут — только тщеславие и… решение жилищной проблемы.

Запись в дневнике Галины Бениславской: «Он [Есенин] такая же б…, как француженки, отдающиеся молочнику, дворникам и пр. Спать с женщиной противной ему физически, из-за фамилии и квартиры — это не фунт изюму. Я на это никогда не смогла бы пойти. Я не знаю, быть может, это вино вытравило в нем всякий намек на чувство порядочности. Хотя, судя по Кате [Есениной] эта расчетливость в нем органична».

Жених то и дело распевал свою недавно написанную «Песню»:

Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке.

Цвела — забубенная, росла — ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая:

Думы мои думы! Боль в висках и темени.
Промотал я молодость без поры, без времени.

Лейся песня звонкая, вылей трель унылую.
В темноте мне кажется — обнимаю милую.

За окном гармоника и сиянье месяца,
Только знаю — милая никогда не встретится.

Я оцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?
В молодости нравился, а теперь оставили.

Потому хорошая песня у соловушки
Песня панихидная по моей головушке.

А Софья Андреевна была полна самых радужных надежд. Однажды на вечеринке у Гали Бениславской (когда Есенин приходил, у нее не хватало духа выгнать его, пьяного, — даже после ссоры) на вопрос Анны Абрамовны Берзинь: «Вы действительно собираетесь за него замуж?» — ответила: «Да, у нас вопрос решен». Анна Абрамовна заметила, что Есенин очень болен и ему нужно лечиться, а не жениться. На что Толстая уверенно заявила, что непременно вылечит его от пьянства. (Святая простота! Она надеялась излечить алкоголизм любовью!) Словно в подтверждение своих слов, Софья Андреевна подошла к жениху и нежно провела рукой по его лбу. Он отстранил ее руку, зло посмотрел, неожиданно выпалил: «Б…» и добавил нечто уж совсем «трехэтажное». (Есенин очень гордился, что посоревноваться с ним в матерщине может только один человек — Алексей Толстой.) Невеста отнеслась к этому совершенно спокойно: «Он очень пьян и не знает, что делает». На что Берзинь резонно заметила, что Есенин последнее время почти не бывает трезвым. Но Толстая стояла на своем: «Он перестанет пить».

Вскоре, однако, она в тревоге позвонила Берзинь: Сергей пьет, скандалит, ушел из дома. Разыскала его Анна Абрамовна (Толстая не знала злачных мест). В ресторане «Ампир». Он лежал на полу, среди битой посуды, весь в блевотине и, казалось, без сознания. Но Анна Абрамовна знала его не первый день. Она подошла и строго сказала: «Сережа! Если ты сейчас же не встанешь, я уйду, а тебя заберет милиция». Он приподнялся, открыл глаза и позволил себя увести.

Она отвезла его к жене. Хорошо, если в это время дома была только Софья Андреевна, а что если к ней зашла мать — известная «толстовка» Ольга Константиновна Толстая, пребывавшая в неописуемом шоке от такого зятя? Уже после смерти Есенина М. Волошин попытается объяснить ей: «Лирика ведь это непосредственность и искренность. И ум, и строгая моральная требовательность к себе, необходимые человеку, часто вредят лирической непосредственности. В меньшей степени — все это было в жизни Блока. Я помню его в периоды его пьянства и уличных шатаний. У Блока это было меньше. А у Бальмонта едва ли не больше, едва ли не безобразнее».

Через какое-то время снова звонок: «Есенин громит квартиру». Пришлось приехать. Она увидела, что в квартире все перебито, вплоть до люстр. Все стекла на фотографиях Льва Николаевича превращены в осколки. Оказывается, Есенин норовил чем-нибудь тяжелым угодить в портрет и кричал при этом: «Надоела мне борода, уберите бороду!» Софья Андреевна хотела подойти к Есенину и, хотя Берзинь уговаривала ее этого не делать, настояла на своем. Вдруг раздался крик. Анна Абрамовна побежала туда, откуда он доносился, и застала такую картину: Есенин лежит на кушетке, а Софья Андреевна стоит, закрыв лицо руками, из-под которых течет кровь. Он перешиб ей переносицу. Пришлось вызывать врача.

Нелегкая жизнь выпала на долю этой внучки Льва Николаевича. Мать, не желая смириться с постоянными изменами мужа, ушла от него, когда дети были еще совсем маленькими, и уехала в Англию. Так что Соня в детстве практически не знала отца. Ее первого мужа С. М. Сухотина (между прочим, участника убийства Г. Распутина) [142] в еще совсем молодом возрасте разбил паралич. Потом был Борис Пильняк, известный не только как писатель, но и как первый московский ловелас. Потом полгода тяжкой, но счастливой жизни с Есениным. («…мне очень хорошо жить на свете, потому что я очень люблю своего мужа и потому что он замечательный человек. И оттого, что я люблю, и оттого, что он такой, — у меня очень хорошо на душе, и я знаю, что становлюсь лучше и мягче душой» (письмо к А. Кони.) И вдовство в 25 лет. Потом — глубокая депрессия, а все последующие годы — служение его памяти. Она собирала, датировала и комментировала его стихи (как напечатанные, так и оставшиеся в рукописях); «пробивала» их в печать (что было делом нелегким). Она создала его музей.

Уже после смерти Есенина М. Волошин писал С. А. Толстой-Есениной: «Весть о гибели Есенина […] глубоко потрясла меня — и быть может, не столько судьбою запутавшегося и растерявшего себя «слишком русского» человека, даже не извечным трагическим концом русского поэта, которого «угораздило родиться в России с умом и талантом», сколько роком, тяготеющим над твоей жизнью, над выбором твоего сердца, дорогая, бедная Соня».

«Бежать? Куда?»

Москва, июль 1925 г. С. Есенин — Н. Вержбицкому.

«Милый друг мой, Коля! Все, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом. Видно, в Москве мне не остепениться. Семейная жизнь не клеится, хочу бежать. Куда? На Кавказ! […]

С новой семьей вряд ли что получится, слишком все здесь заполнено «великим старцем», его так много везде, и на столах, и в столах, и на стенах, кажется, даже на потолках, что для живых людей места не остается. И это душит меня…»

Своего дома не получилось. И Есенин по-прежнему мечется, нигде не находя себе места. Зачем-то снова уезжает в Константиново, через три дня возвращается…И привозит оттуда два стихотворения («Спит ковыль. Равнина дорогая…» и «Каждый труд благослови удача…»). Этот вконец опустившийся человек, которого уже почти все считают нужным отправить в сумасшедший дом, продолжает создавать шедевры. Полные поэтической грусти, но не безнадежности. Есенин абсолютно честен:

Только я забыл, что я крестьянин,
И теперь рассказываю сам,
Соглядатай праздный, я ль не странен
Дорогим мне пашням и лесам.

Еще в предыдущий приезд Есенина в Константиново Галина Бениславская заметила, как отвык он от деревни, даже коня не может запрячь, и как отвыкли от него односельчане — не признают за своего. Теперь здесь «чужая юность брызжет новью/ На мои поляны и луга». Но «поляны и луга» все-таки «мои». И этого последнего прибежища никто не может отнять у поэта. Как никто не может отнять воспоминаний.

Хорошо лежать в траве зеленой
И, впиваясь в призрачную гладь,
Чей-то взгляд, ревнивый и влюбленный,
На себе, уставшем, вспоминать.

В оценке своих стихов Есенин в это время бросается из крайности в крайность. То — «у меня нет соперников», то — «я утратил свой дар». Понятно, что за признаниями вроде последнего немедленно следовал стакан водки. За ним другой… И мысль о самоубийстве. Вольф Эрлих вспоминает: «Его тянуло к балконам, к окнам. Он стоял у открытого окна и смотрел вниз. Я подошел и тронул его за плечо. «Сергей, не смотри так долго вниз, это нехорошо!». Он повернул ко мне свое мертвенно бледное лицо. «Ах, кацо, как все надоело!»» Ему не спалось ночами. И однажды, разбудив в три часа того же Эрлиха, гостившего у него в Москве, повел его гулять по городу. «Слушай… я обреченный человек…Я очень болен… И самое главное — труслив. Я очень несчастлив. У меня нет никого в жизни. Все меня предали. Понимаешь? Все! […] Если ты когда-нибудь захочешь написать обо мне, то напиши: «Он жил только ради своего искусства и только с ним прошел по жизни.»