Карел Шульц - Камень и боль

• Название: Камень и боль
• Автор: Карел Шульц
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-699-20485-7

Роман "Камень и боль" написан чешским писателем Карелом Шульцем (1899–1943) и посвящен жизни великого итальянского художника эпохи Возрождения Микеланджело Буонаротти, раннему периоду его творчества, творческому становлению художника.

Микеланджело Буонарроти — один из величайших людей Возрождения. Вот что писал современник о его рождении: "И обратил милосердно Всеблагой повелитель небес свои взоры на землю и увидел людей, тщетно подражающих величию природы, и самомнение их — еще более далекое от истины, чем потемки от света. И соизволил, спасая от подобных заблуждений, послать на землю гения, способного решительно во всех искусствах". Но Микеланджело суждено было появиться на свет в жестокий век. И неизвестно, от чего он испытывал большую боль. От мук творчества, когда под его резцом оживал камень, или от царивших вокруг него преступлений сильных мира сего, о которых он написал: "Когда царят позор и преступленье,/ Не чувствовать, не видеть — облегченье".

Карел Шульц — чешский писатель и поэт, оставивший в наследие читателям стихи, рассказы, либретто, произведения по мотивом фольклора и главное своё произведение — исторический роман "Камень и боль". Произведение состоит из двух частей: первая книга "В садах медицейских" была издана в 1942, вторая — "Папская месса" — в 1943, уже после смерти писателя. Роман остался неоконченным, но та работа, которую успел проделать Шульц представляет собой огромную ценность и интерес для всех, кто хочет узнать больше о жизни и творчестве Микеланджело Буонарроти.

Перевод с чешского Д. Горбова

---

Так помолился я за Лоренцо Маньифико, усердно помолился за него, боже, услышь молитву мою, и воззвание мое да взойдет к тебе. Все это, боже, молитва моя за Лоренцо Маньифико, "in nomine Patris et Filii et Spiritus sancti. Amen" [38], пора уже, пойду.

В тот вечер ученики стоика и профессора Римского университета гуманиста Помпония Лета ставили во дворце кардинала Асканио Сфорца Плавтову комедию о привидении, а так как ожидалось присутствие самого Помпония Лета, наплыв был огромный. Маленький, уродливый, совершенно лысый, сгорбленный с пергаментно-серым лицом, сильно заикающийся, Помпоний Лет был самой желанной особой в Риме. Его расположение оспаривали друг у друга кардиналы и князья, а слава его давно перешагнула границы Италии. Но он относился ко всем и ко всему с пренебрежением, мечтая лишь о дружбе с Сократом либо с Диогеном и не зная только, кого их них предпочесть. Он жил одиноко в скромном домике на Эсквилине с двумя дочерьми — Нигеллой и Фульвией, одинаково безобразными, сгорбленными, с пергаментно-серым лицом, мечтающими о дружбе с Адонисом или Аполлоном и не знающими лишь, кого из двух предпочесть. Он был побочным отпрыском княжеской семьи Сансеверино, но об этом родстве своем не говорил, презирая титулы, богатство и почести, и, обладая такими познаниями в античной литературе, как никто другой в Риме, проводил ночи напролет над редкими рукописями, выше всего на свете чтя и ценя философское спокойствие. Обе его дочери, тоже обладавшие совершенным знанием античной литературы, не смыкали глаз вместе с ним, ценя выше всего философское спокойствие, хоть в глубине души немного завидовали Проперциевой Кинфии и Катулловой Лесбии. Лет не знал зависти, не знал желаний, не знал любви, — а знал Тацита, Вергилия, Аристотеля, Платона, так же как Сафо, Гомера, Ксенофонта, Анакреона и всех остальных. Ученики набивались в его аудиторию еще до полуночи, а он только на рассвете спускался с Эсквилина, погруженный в раздумье и еще более сгорбленный, повторяя в уме какой-нибудь трудный текст, разбором которого занимался с вечера. Весь Рим знал Помпония Лета, самый отъявленный изверг и головорез, последний грабитель не посмел бы занести нож над этим стариком, который, всегда безоружный, покачивая на ходу своим тусклым фонарем, шел пасмурным римским рассветом в аудиторию, где, освободившись в порыве восторга от своего заикания, нередко доводил слушателей до слез вдохновенным чтением отрывков из трагедии Эсхила или Софокла. Весь Рим знал Помпония Лета, и если тот обещал быть на празднестве, это было такое событие, с которым не могло бы сравниться посещение неаполитанского короля.

Зал кардинальского дворца уже полон. На покрывающих стены драгоценных тканях были вытканы целые картины — на темы не библейские, а античные. Здесь кентавр Несс переносит Деяниру через бурный поток, а беотийский герой Геркулес уже натянул лук с огненной стрелою; там Библида рыдает об улетевшем сновиденье и грешной любви, которую нагота ее делала прелестной и сладостной; вон там добрые старички Филемон и Бавкида сидят за столом, беседуя в трогательном согласии, а вон Эней выносит на спине своего отца из горящей Трои; там, дальше, — прекрасная Дидона кончает с собой из-за отвергнутой любви. Там, в самом низу, противно осклабился Тифон, которого боги одарили бессмертием, не дав ему вечной юности, — плача, сморщивается он все сильней и сильней, превращаясь в цикаду. Здесь — девственная Ирида отстраняет рукой вставшие на ее пути Сновидения, там Эсак обнимает нимфу, подгоняемую страхом, как он подгоняем любовью. А там Мелеагр убил дикого вепря для прекрасной аркадской девы, а вон там Пенелопа вышивает с таким усердием, словно собирается покрыть произведениями своих рук эти стены. Балдахины над креслами — александрийские и пурпуровые, стулья покрыты искусной резьбой и щедро позолочены. В углу зала две прекрасные статуи Киприда и прикованная к скале Андромеда, — драгоценные находки в земле. Всюду княжеская и кардинальская роскошь, Асканио Сфорца получает огромные доходы — и с Миланского герцогства, и со своих многочисленных церковных угодий. Здесь присутствовала почти вся курия и множество знати, — шитые золотом, парчовые камзолы, изукрашенные бриллиантовыми застежками и золотыми цепями, мешались с пурпуром кардинальских мантий. Здесь было много женщин, сияющих, ласкающих улыбками, каждая — живой сонет любви. Женщины любили Плавта и пренебрегали трагедиями Софокла. Амфитриона пришлось повторить трижды, и герцогиня падуанская нарочно приезжала в Рим, чтоб посмотреть.

Была здесь Адриенна да Милла, испанка, двоюродная сестра кардинала Родриго, которую в Риме называли также его сводней, — высокая, стройная, блистающая испанской, знаменитой аранжуэцкой красотой, презрительно насмехающаяся над тем, как ее называют, хоть все знали, что каждая женщина, перед тем как лечь в постель кардинала, проходит через ее апартаменты и во всем следует ее указаниям и советам. Адриенна сидела, наклонившись к Маддалене Медичи, флорентийской лилии, супруге папского сына Франческо Чибы, родившей около года тому назад, после крайне тяжелой беременности, сына, который был затем торжественно окрещен канцлером церкви Родриго Борджа, в сослужении восьми кардиналов. Адриенна что-то говорила ей, улыбаясь своей взволнованной, обворожительной улыбкой. Справа от нее была одиннадцатилетняя дочь кардинала — Лукреция Борджа, сияющая великолепием тяжелых золотых волос, гибкая, тонкая, с высокой грудью, с такими светлыми голубыми глазами, что их называли белыми, с округлыми щеками и маленьким подбородком, тихая и прелестная, увенчанная тяжелой прической, словно золотым облаком. Со смехом рассказывая о вчерашнем бале у кардинала дель Понте, где был также принц Зизим, одетый тунисским варваром, ее держала за руку самая близкая ее подруга, шестнадцатилетняя Джулия Фарнезе, с недавнего времени — новая любовница Лукрецина отца — кардинала Родриго. За год перед тем она, пятнадцатилетняя, вышла замуж за семнадцатилетнего князя Орсо Орсини, сына Адриенны да Милла и Лодовико Орсини, владельца Базанелло, и теперь делится между супружеским ложем и ложем шестидесятилетнего кардинала, которого зовет дядей. Семнадцатилетний Орсо Орсини знает об этом, но не ропщет. Не так давно Орсини помирились с могущественным Борджа, и роптать не приходится. Ему семнадцать, и он не особенно огорчен, — к тому же здесь присутствует, наездом в Риме, сполетская дворянка Паола делла Каза, которая дарит забвенье и грудь которой пышней, а объятия искусней, так что в родительских приказах не роптать нет особой надобности. Шестнадцатилетняя жена его и любовница кардинала-канцлера церкви Джулия Фарнезе — так прекрасна, что ее зовут в Риме просто Ла-Белла — и не надо ничего прибавлять, всем понятно, о ком речь. И этого достаточно для супружеской спеси. А Паола делла Каза прекрасна по-другому, более искушенной женской красотой.

Присутствует и жена римского префекта, герцогиня де Монтефельтро и де Coppa, co своей сестрой Агнессой, женой Фабрицио Колонна, герцогиней ди Тальякоццо, обе в золоте. Здесь — Коломба Вителли, княгиня из Читта-ди-Кастелло, чьи красивые, тонкие руки увенчивали и обнимали когда-то голову величайшего кондотьера Эразмо да Нарни, по прозванию Гаттамелата. Здесь Ипполита, принцесса Пармская, до того светловолосая, что возникло подозрение, не переняла ли она чары от какой-нибудь колдуньи, так что из-за красоты своих волос ей пришлось даже держать ответ перед судом Святой инквизиции. Здесь Висконти и княгиня д'Эсте, здесь принцесса Моденская. Налицо и три знаменитейшие римские красавицы — патрицианки да Мазатоста, Тартарри и Катанья — ослепительные в своей красе, непревзойденной со времен римских цезарей. Здесь великое множество дворянства — Сурди, Веттори, Кардуччи, Кресченци, Галуцци, Ильперини, Барбарини, де Анджелис, Пихи, Убальдини, Колонна, Скапуцци, — каждое имя горит как звезда.

Вон стоит, беседуя с князем Ченчи, испанский посланник с многочисленной свитой своих дворян, победитель под Рондой, весь в черном, с орденской лентой алькантарского комтура, важный, седой, — воин, теперь облаченный в бархат, самый высокомерный из грандов, который один имеет право пристегивать меч католичнейшему инфанту испанскому, когда тот отправляется на войну. Сейчас он поглощен беседой с князем, который тихонько подозвал неаполитанского посланника. Французский посланник, с гасконской непринужденностью повернувшись к ним спиной, в окружении своих дворян, из которых каждый, в пику испанцам, хвастливо выставляет напоказ свои фландрские кружева, шутит с кардиналом Баллуо и его свитскими прелатами. Венецианский посланник разговаривает с посланником египетского султана так тихо, что неаполитанские дворяне встревожились. Великий магистр иоаннитов кардинал д'Обюссон громко смеется шуткам двух венецианских нобилей насчет прекрасной Катарины. Как всегда, алчно и сладострастно смотрит на женщин желтый как лимон посланник монгольского хана. И полно, полно дворян, главным образом, испанских, так как испанцы все больше входили в моду. И полно римских князей и патрициев, только Помпония Лета до сих пор нет, и поэтому ждут. Помпоний Лет, стоик, гуманист и профессор Римского университета, презирает эту раззолоченную чернь, друзья ему — только Сократ и Диоген. Помпоний Лет всегда заставляет себя ждать. Он точен и аккуратен только на лекциях, но не на празднествах. Наверно, забыл о времени над каким-нибудь редким текстом, который старается разобрать.