Михаил Любимов - Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp

• Название: Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp
• Автор: Михаил Любимов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-280-03067-8

Книга М. Любимова необычна. Это пронизанное юмором повествование о похождениях советского разведчика. Сам автор — бывший полковник разведки КГБ, ныне литератор.

---

17 июля 1970 года.

У Таллина море лежало под обрывом. В мокрой траве блестели бусинки черники, высоко на сосне одинокий дятел глухо выстукивал свой подъемный марш и плевался корой — это моя голова высунулась из палатки и бешено закрутила глазами, озирая местность. Кофе. Море. Кофе. Хотелось жить дальше и поделиться этой радостью с друзьями. «Друзья, — писал я томительно, и слезы подступали к моим глазам. — Отброшенный судьбою за границы отчизны дальней, слагаю я эти строки, обуреваемый тоской и неизъяснимой любовью к вам, брожу я по эстляндским землям в поисках истины, опух я от мошки, гнуса, подлых комаров, свежего воздуха, завшивел, не меняю носки, не бреюсь и не моюсь, и уже четвертые сутки ничего не ел, кроме листьев подорожника и земляники. Ночами свинчиваю я подфарники с автомашин и продаю их по дешевке в авторемонтных мастерских. Молю вас, друзья мои, вышлите мне денег, если хотите увидеть в Москве мой бледный лик, когда-то столь любимый вами». Я смочил письмо слюной, немного его помял, поставил большую кляксу в конце, размыл ее слезой и заклеил конверт.

Правда, эта разведывательная дезинформационная акция воздействия не имела, и пришлось затянуть пояса.

…Поразительно, но после 100-летнего юбилея даже неудобно писать о Ленине, уж столько понаписали, что не видно каши, одно масло. Но почему, почему в этой палатке захотелось написать о Ленине? Ассоциация с шалашом в Разливе? Вечная благодарность за то, что крестьянин и слесарь папа, попав в чекисты, стал социально значимой фигурой? И я всем обязан Ленину, и я!

Кто-то шевельнулся в кустах, прошелестел газетой и после поцелуя сообщил, что наше правительство сложило полномочия. Сердце запульсировало от этой сенсации, я схватил купленную на почтамте газету, где прочитал об образовании нового правительства. Задыхаясь от волнения, я изучил его неизменный состав. Все-таки великолепная у нас держава, главное, правительства приходят и уходят по законам советской демократии. За это стоило выпить, и мы сварили молодую картошку, очистили домашнюю селедку и провозгласили здравицу в честь столь радостного события. Оказывается, при новом правительстве живется не хуже, чем при старом: «Нет, не из злопыхательства, из тяги к сочинительству пою свое правительство и все его чудачества!»[35]

Виват!

19 июля 1970 года.

— Степа, ты штаны надел?

— Нет, а что?

— Надень, а то замерзнешь.

Пауза.

— Степа, ты спишь? — снова раздался женский голос из соседней комнаты.

— Нет…

— Степа, а ты Валечке ноги целовал?

— Нет!

— А вчера ты говорил, что целовал.

— Перестань, — ответил Степа, — я хочу спать!

— Я тебя выведу на чистую воду, — не унималась женщина. — И что ты в этой Валечке нашел? Глаза шкодливые, усы до колен, и воняет от нее рыбой и дерьмом. И как ты мог ноги в волосьях целовать? Небось противно было?

— Угу, — ответил Степа, ерзая на деревянной кровати.

— Брошу я тебя, распутника, брошу тебя, шелудивого гада, обезьяну старую! Ты в зеркало на себя посмотри!

— А что? — встрепенулся Степа.

— Морда пьяная, глаз не видно, губа нижняя, жидовская, висит, задница в дверь не пролезает, из носа вечно льет, уши словно навозом забиты, и как ты только слышишь?

— А я и не слушаю, — обиделся Степа. — Слушал бы, давно бы примусом тебя по балде и уехал бы в Ригу один.

— А ты поезжай, поезжай, — настаивала женщина, — кто с тобой, вонючей развалиной, согласится поехать?

— И согласятся! Многие согласятся! Ничего, что старый, зато при «Волге», с культурным обращением. Вот вчера иду по пляжу, так все оборачиваются, любуются, мужество чувствуют…

— Да потому оборачиваются, что в зоопарке такое чучело не встретишь.

Долгая тишина, ровно тикали часы, половицы заскрипели, сонно прозвучали поцелуи.

— И за что я только тебя люблю, пьяницу окаянного? — прошептала женщина за стенкой.

Это штука посильнее, чем «Фауст» Гете, — сказал бы отец народов.

Моя Россия.

Так закончился день. А новый начался с обычного завтрака на траве, и не просто завтрака, а приготовленного на купленной в Таллине газовой плитке с баллонами, преобразившей нашу жизнь, как открытие огня человечеством. Отныне мы стали свободными от столовок, буфетов, от всего на свете. Прощайте, кемпинги, ужины в прибрежных ресторанах при свечах, покойное чтение на диване с кубинской сигарой в зубах! Впереди жизнь туриста-фаната, комары, дождь, пробивающий палатку насквозь, сидение в колючих кустах по нужде, пеньки, превращенные в столики и стулики, вечный страх, что вдруг всунется чья-то пьяная харя и скажет: «Извините, ребята, что помешал, водки у вас нету?» Палатка и еще раз палатка, и гонять и гонять в поисках газовых баллонов, терять колышки, натягивая и снимая брезент, путаться в спальных мешках, громыхать раскладушками, привязанными к багажнику на крыше. Прощайте, живописные кафешки, отныне мы набиваем сумки-холодильники, мы упиваемся свободой, мы ночуем в глухих лесах. И все это из-за портативной газовой плитки… Прав был Маркс: «Чем меньше вы имеете, тем больше вы существуете».

23 июля 1970 года.

Остановка у райского озера с крохотными домиками на берегу. Мест нет, и маленькая хозяйка кемпинга зла, как цепная собака. Придется дать, подумал я вяло, опыт велик, давал стерлинги и в уборной, и в боковой карман конвертик совал вроде бы в шутку, и слюнявил пальцами, отсчитывая, а агент ворчал, что мало, и целые мешки со златом на тайные встречи привозил (Ночь. Фонарь. Аптека. Лес густой. Авто с потушенными фарами, и я за рулем. На лесной дороге мигала огнями машина генсека, она тормозит, и почти на ходу я бросал в салон миллионы…), и дарил по мелочи «сувениры», и в тайники совал, боясь, что оттуда выпрыгнет тигр, — взятка и подкуп орудие разведки, еще в XII веке до нашей эры лазутчики Иисуса Навина охмурили иерихонскую шлюшку, указавшую, где лучше прорыть подкоп под городскую крепость. А сколько прелести в технике передачи денег! Из рукава в рукав, при повороте за угол улицы, в броске смятой пачки сигарет за поросшую паутиной батарею в подъезде, через перегородку клозета, когда два «орла» обмениваются туалетной бумагой, прямым попаданием в задний карман бриджей, когда монеты звенят, как хвосты золотых рыбок, играющих в пучине…

Так что асу КГБ опыта не занимать, и я развязно подошел к администраторше, у которой при ближайшем рассмотрении оказалась добрая, коровья физиономия.

— Мест нет, — мрачно сказала она. Я растянул улыбку номер пять (для иностранных шифровальщиц).

— Не может быть! Что вы таким плохим карандашом пишете? — И положил перед ней «бик», раритет, мечту заветную любого провинциала.

— Мест нет! — не дрогнула она.

— Я отблагодарю! — улыбка номер шесть (для иностранных премьер-министров).

— Я же сказала: мест нет! — Железо в голосе, и никаких гвоздей. Я вдруг смутился и засуетился, как торговка на толкучке, увидевшая милицию.

— Пять рублей дам, — зашептал я и дотронулся ласково до ее руки. (Где ты, хладнокровный Джеймс Бонд?)

— Давай хоть двадцать! — Она отдернула руку, почувствовав накал чувств. — Мест нет!

Дали по морде, утереться не успел, вернулся побитым псом к прекрасной спутнице.

Тамара пожала плечами, улыбнулась и пошла в администраторскую. Через полчаса вернулась с ключами от домика.

— Сколько? — обалдело спросил я.

— Ничего.

— Как же тебе удалось?

— Чудак, главное — это нормальные человеческие отношения.

М-да, учиться, учиться и учиться! — прав был Ильич.

25 июля 1970 года.

За рулем я стараюсь не думать. Прекрасная привычка, взращенная в оазисах служебных кабинетов, не только избавляет от ненужных терзаний совести, но и позволяет сосредоточиться на всех извилинах дорожного грунта. Так мы пролетели Плявинес, ворвались в Даугавпилс и свернули в Зарасай, — мы в грязи позарастали, обрастаем в Зарасае, промчались через Цесис, — в городишке Цесис живет Соня Песис, а потом через Огре, — в городе Огре весело, как в морге, потом через Ливаны, — в городе Ливаны гадят на диваны.

Грандиозно!

Без приключений выехали на проселочную дорогу в поисках озера Свентес, веселый тракторист объяснял путь с упором на местный магазин: «Водка там есть, а на хлеб я не смотрю».

Если Валдай — жизнелюбивая рубенсовская гетера с взлохмаченными волосами, то Свентес — голубоокая красавица Васнецова. Воды его кристальны и на несколько метров видно белое песчаное дно. Вечером, перед заходом солнца, озеро накрыла молочная дымка и стало еще теплее.

26 июля 1970 года.

Возвращение на Родину зачастую приятно: когда вдали ты долго жил и от нее отвык, то даже скорбный ряд могил — как розовый цветник, послушный морж— московский клерк и помпадур-балбес — все мило, сладко, как эклер в «Патиссери франсез»[36].