Николай Микава - Грузии сыны

• Название: Грузии сыны
• Автор: Николай Микава
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

Эта книга — первая в серии «Жизнь замечательных людей», которая на своих страницах рассказывает о жизни многих поколений древнего народа. Стремясь раздвинуть рамки серии, дать возможность читателям познакомиться с большим количеством биографий замечательных людей, редакция наряду с монографическими книгами предпринимает выпуск разнообразных биографических сборников.

Книгой "Грузии сыны" открывается цикл сборников о выдающихся деятелях братских народов, населявших СССР.

История грузинского народа, народа древней культуры и славных традиций, насчитывает великое множество замечательных деятелей, о жизни которых интересно и поучительно узнать читателям. В книге помещено 29 биографий, раскрывающих наиболее важные моменты истории и культуры грузинского народа.

---

Потом выступали учительница местной школы и комсомолец. Они горячо приветствовали писателя.

Табличка «Депутат Верховного Совета» до конца жизни висела на дверях квартиры Дадиани. К нему шли люди с самыми разнообразными делами.

Вот женщина. У нее большая семья — трое детей, недавно случилось горе — умер муж.

— Помогите младшего устроить в интернат!

Вот мужчина, он очень взволнован.

— Понимаете, я сделал интересное предложение. Маленькая переделка, и конструкция, которую все отвергли, может существовать!

— Так в чем же дело? — спрашивает Дадиани.

— Тянут! — горько говорит изобретатель. — Не верят, не хотят рисковать, понимаете… Я ведь не для себя стараюсь, мне и денег не надо. Сделайте что-нибудь.

— Обязательно!

Вот седой как лунь старик.

— Я воевал в гражданскую… Устанавливал советскую власть… Трудился на фронтах пятилеток: Скажите, могу я молчать, если мой сосед — молодой парень — не работает, не учится? Связался со шпаной… живет один — семья в Квирилах. Шлют ему деньги, думают, что возьмется за ум…

Дадиани записывает, адрес в депутатский блокнот. В этом блокноте осталось немного места…

В своих воспоминаниях Дадиани рассказывает о случае, который произошел с ним на собрании избирателей в Казбеги.

После торжественных речей встал какой-то старик. Лицо его было хмурым. Он долго молчал, а потом обратился к собравшимся со следующими словами:

— Послушайте, дорогие товарищи. Посмотрите на этого человека, — он указал на Дадиани, — вы знаете, кто он? Ведь он бывший князь… Его предки были владетельными феодалами. Они нещадно эксплуатировали своих крепостных. Я радуюсь, что не был крепостным князей Дадиани!..

Собравшиеся удивленно молчали. «Что он говорит? Наверное, этот старик сошел с ума!» Шалва Николаевич сидел в президиуме, низко опустив голову.

Старик снова помолчал и вдруг сказал:

— Так вот, товарищи. Я славлю наше Советское правительство, нашу советскую власть за то, что даже из потомков таких людей оно сделало верных слуг народа! Пусть и дальше трудится наш дорогой Шалва Николаевич для народного блага…

* * *

Большим явлением в современной грузинской литературе стал последний роман Ш. Дадиани «Семья Гвиргвилиани».

В этом многоплановом произведении нарисована яркая картина жизни различных слоев грузинского общества в годы революционного подъема начала XX века.

Роман написан великолепным языком. Очень интересно его композиционное построение, многим главам предпосланы «притоки», в которых автор, обращаясь к вымышленной собеседнице Цибедуль, делится с ней мечтами и планами:

«Цибедуль!

Сейчас, когда я пишу эти строки, в Москве — зима, а в моем романе расцветает весна — легкая, нежная, подобная той, какая бывает в Мегрелии — одном из лучших уголков Грузии. Солнце там ласково кусается в эту пору, заметно меняя вам цвет кожи. Проведите день на лоне природы — и, если вы блондин, к вечеру станете смуглым, а если брюнет превратитесь в араба.

Весной раньше всех поднимает свою ярко-красную головку цикламен, растущий большей частью среди прошлогодней прелой листвы. За цикламеном встает фиалка, синеватая, скромная фиалка, которая займет потом место на груди влюбленных.

Я тоже срывал фиалки, когда был молод, я связывал их в букетик и робко преподносил той, кого принимал тогда за свою Цибедуль.

Умчались, исчезли те годы навеки,
А я остаюсь неизменным — навеки.

Да, прошлое уже безвозвратно — это остро ощущаешь под старость лет, особенно в минуты, когда предаешься воспоминаниям далекой юности.

Но, быть может, слишком смела вторая строка этого стихотворения? Смела потому, что вряд ли кто остается неизменным всю жизнь. Впрочем, если говорить о духовном «я», то' может статься, что это и верно.

Беру на себя смелость сказать, что в моем представлении я остаюсь все «тем же». И если бы не зеркало, выдающее мои седины и морщины, я внутренней перемены в себе не чувствую: творчеству я отдаюсь с тем же жаром, что в юные годы, когда мне казалось, что я могу сдвинуть горы, повернуть реки вспять и совершить подвиги, достойные Голиафа.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Одно лишь вызывает тревогу — биение моего сердца.

Но я прикажу сердцу: «Помедли, дай мне окончить этот труд!»

С детства воспитанный на демократических принципах, Шалва Дадиани так же шел по жизни не обычным путем для людей его класса. Все творчество этого большого писателя проникнуто духом глубокого уважения к делам народа и непримиримой ненависти к тем силам, которые мешали его прогрессу. На книгах Дадиани учились и учатся поколения, в руках которых находится судьба человечества.

Его многолетняя и плодотворная деятельность была высоко оценена партией и правительством. Он был награжден орденом Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени и медалями.

Он умер в возрасте восьмидесяти лет.

Всю свою сознательную жизнь отдал он делу служения народу. И сегодня, когда его нет среди нас, мы все равно твердо знаем: такие люди не умирают. В памяти каждого остался он неутомимым, жизнерадостным и бесконечно живым.

Н. Микава ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ ЛАДО ГУДИАШВИЛИ

1

…Нет, это название не случайно.

Ладо Гудиашвили действительно создал сказочный мир красок — свою бессмертную Шехерезаду. Каждая его картина — легенда. Сказочные краски, удивительные линии карандаша. У каждой его картины, рисунка, этюда своя философия, своя мудрость… и краски свои, гудиашвилевские.

Их много, необычайно много — свежих, бесконечно оригинальных. Даже сам художник не помнит, сколько он создал их, во всяком случае — несколько тысяч.

…Тридцатые годы. Я готовился в университет. В свободное от занятий время (а иногда и не в свободное) любили мы, абитуриенты, «пройтись» по проспекту Руставели. В те годы это был своеобразный тбилисский Монмартр, где под тенистыми чинарами по старым булыжникам гуляли поэты, писатели, артисты, художники. Здесь они встречались, обменивались мнениями, спорили, делились впечатлениями и невинными сплетнями (а иногда и не невинными). Они спускались в подвалы «Дарьял», «Гемо», «Химерион», шли в «Олимпию» на Пушкинский или же в «Симпатию» к Пиросмани, чтобы пригубить нектар с кахетинских полей.

Летом 1927 года на этом «Монмартре» стал часто появляться человек среднего роста, молодой и загадочный. Казалось, только что сошедший — слегка модернизированная копия — со старинных фресок.

Говорили, что он художник.

Носил он сандалии, как у древних римлян, брюки из белой тонкой шерсти, шелковую сорочку цвета слоновой кости с распахнутым воротом.

Ходил он всегда легкой походкой, будто не касаясь земли. В движениях — что-то от «Дискобола» Мирона или от горца. Лицо мужественное, угловатое, на первый взгляд слегка суровое. Но стоило ему заговорить или улыбнуться, как от него веяло теплом, он становился мягким и обаятельным. Высокий лоб, густые длинные — дугой — брови, как стражи, охраняли серые, бесконечно добрые глаза. Тронутые сединой чуть волнистые волосы, зачесанные назад, придавали пластическую законченность всему облику художника.

Наконец я узнал: это был Ладо Гудиашвили, картины которого восхищали всех, особенно молодежь.

Еще в те годы состоялось мое знакомство с его творчеством. «Хаши», «Рыбы цоцхали», «Кутеж кинто с женщиной», «Зеленые феи», «В волнах Цхенис Цкали», «Феро в Зестафони», «Бакурйанский андезит», его лани…Лань, символ красоты и чистоты, — лейтмотив всей жизни и творчества Гудиашвили.

Целое поколение воспитывалось тогда на картинах Гудиашвили.

Многие из нас не курили, но все же покупали папиросы «Советская Грузия» — этикетка работы Гудиашвили. Ланеобразная девушка среди райских деревьев — в голубовато-синеватых тонах.

Любили мы еще фойе второго этажа гостиницы «Ориант», или, как сейчас называют, «Интурист». Стены этого фойе были расписаны фресками Ладо Гудиашвили. Я от души сочувствую тем, кто не видел эти фрески. Это были подлинные шедевры: тонкие, как стебли тростника, грузинки, лани с лебедиными шеями, юноши с древнегрузинских фресок… Приглушенные, будто временем стертые краски, розовато-голубые оттенки… Мы приходили в гости к этим жизнерадостным, слегка таинственным героям гудиашвилевской фантазии и часами просиживали с ними без слов.

Дежурные пожимали плечами, удивляясь нашему увлечению «безухими дивами» (Гудиашвили как правило, избегает писать уши, считая, что они уродуют человеческое лицо). Многие тогда не понимали солнечное, глубокое искусство художника. Я вспоминаю, как четырнадцать лет спустя мы с ним ходили по инстанциям… но, увы, не смогли ничего сделать. Геростратик наших дней (директор гостиницы, не стоит упоминать его имя) закрасил фрески, чтобы дать возможность своему любимому декоратору разделать стены фойе «под шелк». Он считал ненужным существование духа Гудиашвили в стенах «Интуриста», а стены «под шелк» были пределом его фантазии и вкуса.