Николай Ссорин-Чайков - Топография счастья

• Название: Топография счастья
• Автор: Николай Ссорин-Чайков
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Культурология
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4448-0122-2

В центре внимания данного сборника — категория счастья в современной культуре, которая рассматривается в различных контекстах: от «американской мечты», представленной в образе отдельного дома и машины до мест свадебной фотосъемки в российских городах. Где и как люди ищут счастье, как это происходило в разные эпохи и в разных странах (Великобритания, Индия, Индонезия, Россия, США)? Целью сборника является своего рода эксперимент — набросать в первом приближении этнографическую карту модерна как отражение погони за счастьем, как карту социального пространства, отмеченного его образами.

---

Прослеживая линии этих поисков назад, мы приходим к точке, являющейся исходной в топографии счастья. Эта точка — культурная и философская система начала Нового времени, или классического века, которая формулирует идею современного общества, чья цель — счастье человека. Спиноза, Гоббс, Локк и следующая за ними плеяда мыслителей Просвещения рассуждают о счастье систематически и обстоятельно. И именно они понимают это счастье как мирское, светское, «простое человеческое», а не как, к примеру, древнегреческий экстаз слияния с божеством, или религиозное спасение эпохи Средневековья, или средневековые же мирские, простонародные и куртуазные понятия радости, удачи и богатства[17].

Здесь не место обзору идей о счастье классического века в сколько-нибудь исчерпывающем виде. Отошлю любознательного читателя к фундаментальным по широте охвата работам культурного историка Даррина Мак-Махона и философа Николаса Уайта[18]. Отмечу лишь, что особенно ясно эта новая точка зрения сформулирована Джоном Локком.

По Локку, современное общество должно быть осознанным договором индивидов о его устройстве. Индивиды, составляющие его, должны быть свободны вообще и, среди прочего, свободно следовать своим личным интересам и стремлениям. Единственное ограничение свободы здесь — интересы других членов общества. Конечно, теория общественного договора сама по себе практически ничего не говорит о счастье. Общественный договор не предписывает, к чему именно надо стремиться и что есть счастье. Он всего лишь предлагает формулу взаимоотношений людей, которые могут стремиться к разным целям. Однако размышления о счастье занимают видное место в теории познания Локка, выраженной в знаменитом «Опыте о человеческом разумении» (1689). С одной стороны, автор утверждает, что человек — это чистый лист бумаги (tabula rasa), который не обладает никакими врожденными понятиями и творит себя сам. Но, с другой стороны, этот чистый лист плавает в пространстве гравитации, т. е. влияния сил, которое он испытывает на себе, подобно телу из физических теорий Ньютона, современника Локка. Беспокойство, неудобство — это тяготение в одном направлении; желание разрешить проблему — это противодействие, т. е. движение в другом направлении. Но это противодействие не является действием самого плавающего чистого листа; это воздействие некой противоположной силы. Два полюса этого всемирного тяготения: страдания, невзгоды (misery) — и счастье (happiness):

Всякий жаждет счастья. Если, далее, спросят, что возбуждает желание, я отвечу: счастье, и только оно. «Счастье» и «несчастье» — вот название двух противоположностей, крайних пределов, которых мы не знаем, это то, чего «не видел глаз, не слышало ухо и не приходило на сердце человеку»[19]. Но мы имеем очень яркие впечатления некоторых степеней того и другого… наслаждения и радости, с одной стороны, муки и горя — с другой[20].

Отметим, что счастье определяется через стремление к нему, а не через содержание самого счастья. Его «не видел глаз, не слышало ухо». Счастье, вместе с интересами и стремлениями, — это «черный ящик», у каждого свой. Это очень близко к тому, что говорит Гоббс в «Левиафане», несмотря на разногласия двух философов по другим, и очень важным, вопросам: «того finis ultimus (конечной цели) или Summum Вопит (высшего блага), о которых говорится в книгах старых философов морали, не существует… Счастье состоит в непрерывном движении желания от одного объекта к другому, так что достижение предыдущего объекта является лишь шагом к достижению последующего»[21].

Именно этот «черный ящик» — то, чего «не видел глаз, не слышало ухо», та finis ultimus (конечная цель), которой «не существует», — и возбуждает желание, т. е. энергию движения к этой несуществующей точке, аффект в том виде, как его понимает Спиноза: аффект, который кажется имманентным источником энергии сам по себе. Но движение — процесс во времени. Идиома счастья классического века — это временная категория. Счастья ждешь, долго к нему стремишься, сомневаешься, будешь ли счастлив. Когда счастье есть, оно мимолетно, преходяще. Русское слово счастье однокоренное словам сейчас и час (ср. французское bonheur). Счастье, когда оно есть, может быть незаметно — о нем вспоминаешь, когда оказывается, что его уже нет: «мы были счастливы». Оно среди тех вещей, которые, если воспользоваться английским выражением, красноречивы своим отсутствием.

Но обратим внимание на то, что у Локка это время представлено как пространство. Стремление к счастью — процесс во времени — представлено в виде поля тяготения с полюсами вселенского масштаба. В этом видении Локка налицо также историческая граница с более старым религиозным мировоззрением. Вселенское поле и человек — Божественное творение, а в полюсах счастья и несчастья Локк помещает Рай и Ад.

Это замещение времени пространством чрезвычайно важно концептуально. Мой главный тезис, который формирует главную аналитическую ось глав данной книги, таков: счастье не просто временная категория, но такая, в которой время постоянно меняется на пространство. Наш «человек счастливый» не столько счастлив уже изначально, сколько стремится к счастью. И так же как теория общественного договора не описывает интересы человека, которые он «свободен» удовлетворять, стремление к счастью само по себе не сообщает, в чем же это счастье состоит. Но как общественный договор задает форму социальных взаимоотношений людей в их индивидуальном стремлении удовлетворить свои интересы, так и пространство — это форма, в которой выражается стремление к счастью как категории времени.

Вспомним об универсальности и субъективности счастья, отраженного на карте Адриана Уайта (проект которого, так же как и западная универсалистская социологическая и психологическая традиции, — прямой наследник философии Локка). Дело не только в том, что один может стремиться купить новый автомобиль, другой — заниматься искусством, а третий будет счастлив, просто разведя костер. Может оказаться так, что в поисках счастья человек хотел купить автомобиль, а потом занялся искусством; или, приобретя автомобиль и занявшись искусством, так и не стал счастливым. Счастье не только мгновенно, но и переменчиво. Гораздо более постоянна и зрима карта поисков, а также пространство, в этих поисках созданное или освоенное.

Наблюдение, что «всякий жаждет счастья», быстро становится принципом желаемого в идеале общественного устройства, например французской Декларации прав человека и гражданина (1789) и республиканской Конституции (1793). Знаменитая фраза Томаса Джефферсона в Декларации независимости США: право на преследование счастья неотъемлемо — написана во многом под философским влиянием Локка. Отсюда следует, что ограничение свободы в поисках счастья является нарушением естественного права человека. То, что целью общества является счастье его членов, неоднократно повторяли отцы американской демократии. Каково же это счастье? Это счастье свободы, счастье независимости и того, что мы сегодня ассоциируем с материальной основой жизни среднего класса. Но счастье прежде всего — это возможность преследования счастья (pursuit of happiness). Это временная категория, но это еще и перемещение в пространстве. Топография счастья «американской мечты» включает в себя знаменитый Орегонский тракт (Oregon Trail) — путь, по которому отправлялись на запад повозки с пионерами и переселенцами[22]. Он начинается в основанном в 1827 году форпосте в штате Миссури с красноречивым названием «Независимость» («Independence»). По сторонам тракта, как грибы, вырастают земледельческие фермы, скотоводческие ранчо, маленькие городки — предвестники одноэтажной Америки, неотъемлемой части воображенной всемирной топографии запада США и «Запада» вообще как места прогресса, успеха и счастья.

Но уже в это время топография счастья уплотняется и усложняется. Наметим три линии этих усложнений и модификаций, которые важны для рассмотренных в этой книге тем. Первую линию условно назовем линией «американской мечты». Она, как Орегонский тракт, следует идеям Локка, но и перерабатывает их. Импульс силы преследования счастья здесь — не пассивное подчинение гравитации; источник энергии — сам человек, его активность. Это — энергия роста, миграции, экспансии. (Хотя на запад переселенцев вела не только энергия преследования мирского счастья, но и протестантское провидение. Тракт мормонов — это название одного из ответвлений Орегонского тракта, но также и один из его синонимов.)

Вторая линия — линия Романтизма, который гораздо более нормативен, чем у Локка, в понимании того, что именно считать счастьем. Романтизм видит счастье в простоте. Понятие простого, «элементарного» общественного состояния, конечно, разделяется и Романтизмом (Руссо), и более ранней философией. Таково у Локка общество американских индейцев. «Вначале, — пишет он, — весь мир был подобен Америке, и в еще большей степени, чем теперь, ведь тогда нигде не знали такой вещи, как деньги»[23]. Но эта Америка вовсе не является у Локка моделью счастливого социального идеала, а всего лишь — девственной территорией, открытой для освоения. Предметом собственности, по Локку, может быть только продукт труда, тогда как индейцы, полагал он, не только не знали денег, но и не обрабатывали земли, и, следовательно, «воистину» владели только охотничьей добычей, а не землей, на которой они охотились. Американское «право преследовать счастье» предполагало по умолчанию естественное право селиться на земле индейцев. Орегонский тракт идет прямо в «капиталистическое далеко» по индейским территориям, не замечая их сложной системы землепользования, в том числе и земледелия, и сметая на своем пути их хозяев. Руссо и последующий Романтизм видят исконное человеческое счастье и исконный социальный идеал именно в «элементарных» формах собственности, в простоте, отсутствии денег и неотчужденном владении землей и другой собственностью сообща. Романтизм добавляет образу агрессивного преследования счастья по Декларации независимости нечто противоположное: «острова счастья» — леса и прерии, населенные прекрасными и добрыми «дикарями» (bon sauvage), а также мотив ностальгии, которой исполнена фигура «доброго дикаря» в качестве уходящей натуры. Это счастье, переживаемое как невозвратная потеря.