Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

• Название: Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека
• Автор: Владимир Соловьев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-386-07849-2

Эта книга — интимный портрет Сергея Довлатова от его близких по Ленинграду и Нью-Йорку друзей, известных писателей Владимира Соловьева и Елены Клепиковой. Утаенные подробности мученической жизни, роковой любви и трагической гибели.

Авторы признательны Лене Довлатовой, которой мы посвящаем книгу о ее муже, за неоценимую помощь в ее создании.

Пользуемся случаем и благодарим Сережиных и наших друзей — Изю, Соломона и Светлану Шапиро за устные воспоминания и домашние снимки и фотоархивариуса Наташу Шарымову за редчайшие, ставшие историческими фото.

Увы, мы не можем назвать по имени X, Y & Z, потому как весьма ценная информация от них была получена на условиях полной анонимности.

Особая благодарность издательству «РИПОЛ классик», которое выпустило уже шесть книг нашего предыдущего сериала, а этой, седьмой, открывает портретную «линейку» «Фрагменты великой судьбы»: вслед за книгой о Довлатове последует юбилейная книга «БЫТЬ ИОСИФОМ БРОДСКИМ» — к 75-летию поэта.

---

«Спасибо за письма. По-моему, замечательные. И кокетство очень мужское и тонкое одновременно. Простите, вы их будете приводить в своей книге? И как только Юнна дала вам их скопировать? Ведь она мне говорила, что уничтожила все Сережины письма по его распоряжению. Не думаю. Но ее писем в архиве нет. Что жаль. И они пока нигде не мелькнули? Значит, Сережа не оставил их никому при отъезде. Очень-очень жаль».

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Ну, так все нормально.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Если бы! Черным по белому, что она не только не против этой публикации, но радуется ей и всячески поддерживает. Не тут-то было. На следующий день получаю от нее емелю совершенно противоположного содержания — разворот на 180 градусов. Теперь Лена согласна только на цитации из писем, а на подборку, которую я уже сделал — отобрал самые интересные отрывки, сочинил преамбулу, — нет. Почему нет? И пошла-поехала вся эта бодяга. Лена, пишу и говорю ей, что случилось, что на вас нашло, какая муха укусила? Вас как подменили, не узнаю вас, с чего бы вдруг? И так далее, в том же духе. А в конце прямым текстом: «Вроде бы так хорошо с вами работалось, и вдруг ни с того ни с сего… Ничего не понимаю и не хочу понимать».

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Странно. На Лену не похоже. Вроде бы она не принадлежит к типу литературных вдов-церберов.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Вроде бы. Я у нее спрашивал, прибегала ли она к запретительным мерам к кому-нибудь еще, кроме Игоря Ефимова, с издателем которого она судилась, и Валеры Попова — она наложила табу на иллюстративный материал к его книжке про Сережу. А так, несмотря на все несогласия и разногласия с мемуаристами, относится к ним с известной долей толерантности. Ну, понятно, от и до.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Так в чем же дело? На Лену не похоже. Как будто она говорит с чужого голоса.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Увы, так и есть. К сожалению. By proxy. С суфлерской подсказки.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Чьей?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Чего гадать. Меня снова затянет в болото психоанализа. Скажем так: некто заподозрил в этой затее с письмами меркантильный, корыстный элемент, сильно преувеличив выгоду этой публикации.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Ты думаешь…

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Здесь и думать нечего……………………….

А мне эти письма позарез, не представляю уже книгу без них. Есть запасной выход. Я изложил его Лене, она согласилась. Цитации из этих писем внутри книги, а кроме этих цитаций, никаких писем больше не существует. Я брал их у Юнны Мориц для своих беллетристических нужд и теперь наконец использую по назначению. По-борхесовски — путем ложной атрибуции. У меня есть опыт работы в этом жанре. Сочиню докурассказ по этим письмам — есть о чем, детективная история, догадки и домыслы превращу в художественный реал, а заместо реальных имен поставлю псевдонимы или инициалы и, если успею, тисну в эту книгу. ЕБЖ.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Опять секрет Полишинеля?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Ну и что! Я Лену предупредил: писем нет, кроме разрешенных цитат. Представим, что все остальное я сочинил из головы, подделываясь под Довлатова. Пусть будет фальшак. Или подмалевок для прозы. Там ему и место. Лена сказала: «Это ваше дело». Тем более… Вот ее мне сообщение: «И еще, уже в порядке сплетни — я все-таки написала Юнне и спросила, как получилось, что письма Сережины оказались у вас. Она ответила, в свойственной ей манере, что ничего вам не давала. А когда я спросила: „Он что же, выкрал их у тебя?“, она замолчала». То есть адресат никогда мне этих писем не давал, а потом уничтожил их. Юнна, ловлю тебя на слове. А мне и карты в руки!

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Возвращаясь к твоему фильму…

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Нашему. Плод коллективного творчества. Без Лены Довлатовой не было бы фильма.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Главный в фильме — Сережа. Редчайшие кадры: Сережа — изустный рассказчик, сказитель, storyteller. Каким мы его и знали, а рассказчик он был блестящий. Из рассказчика и возник писатель. Благодаря твоему фильму об этом узнают его читатели. Точнее, зрители. В том числе те его устные рассказы, которые не успели стать письменными. А почему ты назвал фильм «Мой сосед Сережа Довлатов», а не «Мой друг Сережа Довлатов»? Постеснялся?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Не совсем. «Мой друг…» немного претенциозно, зато «Мой сосед Сережа Довлатов» более оригинально. Теперь наша цель — сделать лучшую книгу о Довлатове, а предыдущая пусть послужит черновиком, подмалевком для этой. Это будет не био, а портрет.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Разница?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Биография — это расширенный curriculum vitae, анкета с подробностями, жизнеописание от рождения до смерти. Для биографии важны анкетные факты, зато для портрета — судьбоносные факторы, хотя фактов у нас тоже навалом. Можно написать био, а портрета не схватить, зато для портрета биографическая канва в хронологической последовательности не так уж и обязательна, только фрагменты — не только жизни, но прежде всего судьбы. Фрагменты великой судьбы. Почему я и дал такой подзаголовок книге о Бродском, пока питерская литературная мафия не запретила ее издание.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А не обозначить ли так наш портретно-мемуарный сериал? Фрагменты великой судьбы. Если к Бродскому это подходит, то и к Довлатову. Идет?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Почему нет? Объемный, разножанровый, парадоксальный, противоречивый, голографический образ: сочетание довлатовской меморабилии с беллетризованным, но легко узнаваемым образом. В прозе, возможно, будет пара-тройка совпадений с тем, что мы говорим или пишем про Довлатова в мемуарном жанре.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Что ж, попробуем совместно разгадать тайну Довлатова.

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. А если у него не одна?

Нью-Йорк, 2014

Раздел I. Соседство по жизни

Владимир Соловьев Гигант с детским сердцем

Соло на автоответчике

Вернувшись однажды домой и прослушав записи на автоответчике, я нажал не на ту кнопку, и комната огласилась голосами мертвецов: мама, друг и переводчик Гай Дэниелс, наш спонсор, журналист из «Нью-Йорк таймс» Харрисон Солсбери, писатель Ирвинг Хау, который печатал нас с Леной Клепиковой в своем журнале «Диссент», в том числе статью, на которую разобиделся наш герой и вступил в печатную полемику, обозвав «шустрой парой», но и наша статья не скажу что была названа безобидно: «Александр Солженицын. Шильонский узник». Больше всего, однако, оказалось записей с голосом моего соседа Сережи Довлатова — минут на двадцать, наверное. Все, что сохранилось, потому что поверх большинства старых записей — новые. Все равно что палимпсест — новая рукопись поверх смытого или соскобленного текста, ввиду дороговизны пергамента. А что экономил я? Нет чтобы вставить новую кассету, а не использовать старую! Тогда довлатовских записей было бы на порядок больше. И все равно, странное было ощущение от голосов мертвецов, макабр какой-то, что-то потустороннее, словно на машине времени марки «Автоответчик» перенесся в Элизиум. Как в том анекдоте про кладбище, где «знаешь, все мертвые». Или — переводя в высокий регистр — действительно, как в стихотворении Марии Петровых: «Я получала письма из-за гроба». Так я стал получать весточки с того света на автоответчике.

На фоне большей частью деловых сообщений довлатовские «мемо» выделялись интонационно и стилистически, были изящными и остроумными. Голос всегда взволнованный, животрепещущий (иначе не скажешь), слегка вальяжный, учтивый и приязненный. В отличие от писателей, которые идеально укладываются в свои книги либо скупятся проявлять себя в иных ипостасях, по-кавказски щедрый Довлатов — даром что наполовину армянин — был универсально талантлив, то есть не экономил себя на литературу, а вкладывал божий дар в любые мелочи, будь то журналистика, письма, разговоры, кулинария либо ювелирка, которую он время от времени кустарил (даже ходил здесь на какие-то курсы, с отчаяния решив сменить профессию). У меня есть знакомые, которые до сих пор стесняются говорить на автоответчик. Довлатов как раз не только освоил этот телефоножанр, но использовал его, рискну сказать, для стилистического самовыражения. А стиль, прошу прощения за банал, и есть человек. Его реплики и сообщения на моем автоответчике сродни его записным книжкам — тоже жанр, пусть не совсем литературный, но несомненно — на литературном подворье.

Да хоть в литературной подворотне!

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…

А что, проза исключение? Налево берет и направо…

Нигде не служа и будучи надомниками, мы, конечно, чаще болтали по телефону либо прогуливались по 108-й улице, главной иммигрантской артерии Куинса, чем отмечались друг у друга на автоответчиках. Тем более на ответчике особо не разгуляешься — этот жанр краток и информативен. Но Довлатов и в прозе был миниатюристом — отсюда небольшой размер его нью-йоркских книжек и скрупулезная выписанность деталей. Если краткость — сестра таланта, то его таланту краткость была не только сестрой, но также женой, любовницей, мамой и дочкой. Касалось это в том числе его устных рассказов — из трех блестящих, чистой пробы, рассказчиков, на которых мне повезло в жизни (плюс нью-йоркский журналист Саша Грант, но я его узнал позднее), Довлатов был самым лаконичным.