А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4

• Название: Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4
• Автор: А Адалис
• Издательство: Salamandra P.V.V
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2015

Абджед, хевез, хютти…: Роман приключений (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том IV). — Б. м.: Salamandra P.V.V., 2015. — 184 с. — (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. LXXIV).

Новый выпуск серии «Polaris» представляет весьма редкую и несправедливо забытую книгу — написанный на туркестанском материале авантюрно-фантастический роман поэтессы А. Адалис и ее мужа, писателя И. Сергеева «Абджед, хевез, хюгги…» (1927). Этот роман можно читать как историю злосчастной экспедиции, открывшей в горах Памира загадочную потерянную цивилизацию. Но такое прочтение будет только поверхностным — перед читателем роман масок, и под маской традиционного «романа приключений» в нем скрывается изощренная литературная игра.

Роман поэтессы, писательницы и переводчицы А. Е. Адалис (Ефрон, 1900–1969) и ее мужа, писателя и эсперантиста И. В. Сергеева (1903–1964) «Абджед хевез хютти…» публикуется по первому книжному изданию (М.-Л.: Молодая гвардия, 1927). В книге исправлены некоторые очевидные опечатки и устаревшие особенности орфографии, унифицировано написание имен. Так, Броунинг в нескольких случаях именует Щеглова не «Седжи», а «Сэджи»; нами оставлен первый вариант, как встречающийся более часто. Имя «Ганна» на с. 65 восстановлено по журнальной публикации под названием «Хевес-хютги», представляющей собой сокращенную версию первых двух частей романа (Молодая гвардия, 1926, № 6–7).

---

Глава двадцать пятая

ПОБЕГ

В четверг Борис проснулся среди ночи. Стояла такая тишина, что мир казался несуществующим. У постели лежал ковриком плотный лунный квадрат. Козодоевский мучительно старался припомнить что-то, промелькнувшее во сне, не терпящее отлагательства и, главное, отнюдь не мистическое.

Он перепробовал все известные ему мнемонические приемы и решил уже уговорить себя, что сон был нестоящий, как вдруг стремительно сел на постели.

Нефритовая фигурка!

В самом деле, ведь все они — и Арт, и Сережа, и сам он — забыли об ее существовании! Потрясающая перемена обстановки выбила из озабоченных голов главную цель последнего путешествия. «Впрочем, может быть, кто-нибудь из них знает — ведь мы теперь мало разговариваем». Сначала поэт завязал узелок на подоле своего хитона, чтобы, чего доброго, не забыть утром порасспросить товарищей. Но заснуть он не мог, а дожидаться далекого утра представилось ему выше человеческих сил.

— Пойду! — отчаянно постановил он. — Они знают, что я только большой ребенок…

Презрев, против обыкновения, страх простуды, он выскочил босиком и пробежал коридор, ведший к комнате, где теперь вместе спали Уикли и опекающий его Броунинг. Сюда, однако, Борис постеснялся войти, но, вдохновленный примером дружеской опеки, помчался по холодному гравию сада к особняку Сережи. Здесь, после долгого дробного стука, он получил удивленное разрешение «влазить» и влетел в теплую комнату.

Сонный Сережа, со спутанными кудрями, налипшими на лоб, и по-мальчишечьи оттопыренными губами, смотрел на гостя во все свои смыкающиеся глаза.

— Борька, корова! У тебя, что ли, тоже истерика, как у Джонни?

Козодоевский замахал руками.

— Нет, нет, Сереженька, голубчик! Нет, хороший. Ты не бойся меня.

Щеглов засмеялся.

— Эх, ты, психическая зараза. Чего не спишь?

— Я вспомнил! Я вспомнил страшно странную вещь! Сереженька, где статуэтка?

— Какая стат…? — все еще смеясь, дивился Сергей и вдруг стремительно сел на ложе, как давеча Козодоевский. — В бога мать! Где человек из зеленого камня?

— Может быть, Броунинг знает? — упавшим голосом спросил поэт.

— Рано утром спросим. Эх, черт!

— Я потрясен, — простонал Борис.

Сергеи застенчиво ворчал:

— А я, что, не потрясен, что ли? Ведь она у меня была… Эх, Борька, горе ты мое, где я думаю она осталась, так это в кармане старых штанов.

— Пойдем к англичанам!

— Утром, говорю, пойдем.

— Сергеюшка! Я сейчас пойду от твоего имени и скажу про старые штаны…

Щеглов промолчал. Козодоевский принялся ныть.

— Сергей, друг мой единственный, ну, пусть я ребенок, ну, зловредный ребенок, я не могу дожидаться, я пойду!

Он вскочил, оставив Сергея в мрачном конфузе, и напялил на себя невзначай одно из одеял.

Англичане спали чутко, по-военному. На робкий стук Бориса быстро открыл испуганный Уикли.

— Что случилось? — трезво спросил Арт.

— Тысяча извинений! Сережа посоветовал мне не дожидаться утра.

— В каком смысле?

— Мы все забыли про замечательную статуэтку, которую мы нашли. И она пропала.

— Годдам! Какое несчастие! — воскликнул Арт, мгновенно вспомнив скользкий, полупрозрачный камень. — Джонни, вы слышите?

— Сережа предполагает, — сдерживая дрожь, продолжал Борис, — что она в кармане его старых штанов. Как найти старые штаны?

— Надо потребовать у наших палачей! — взволнованно предложил Джонни.

Арт медленно бледнел от гнева на самого себя. Его логическая машина работала подробно и четко.

«Ну, да, — думал он, — смена впечатлений, тревога и (он вздрогнул от досады) глухой прорыв в памяти от расслабляющего сонного газа…»

— Штаны, действительно, надо попросить и вообще выяснить это дело не позже утра, — заявил он.

Борис согласился: больно уж дико было бы поднимать среди ночи прокаженное государство. Одно из сомнений, во всяком случае, было разрешено: никто из главных членов экспедиции ничего не знал о нефритовой фигурке.

Из упрямства Борис разбудил еще Джелала, Галину и поручика, — все вскакивали, как встрепанные, ахали и ложились снова — более или менее бессонно ожидать утра.

Козодоевский, волоча за собой одеяло, поплелся домой. Он открыл свою дверь и с размаху сел на пороге, пронзенный током нечеловеческого страха, — ему зажала рот чья-то мягкая, холодная рука.

* * *

И голос Эйридики произнес прерывающимся шепотом:

— Тише. Можно бежать.

У Бориса нестерпимо похолодело в груди.

— Можно бежать, — вразумлял шепот, — потом нельзя будет.

Борис буйно колебался…Что делать с формулой? Шифр еще не был открыт. Неизвестно, как дела Уикли. По отношению к Александру Тимофеевичу надо быть благородным, чтобы не терять веры в себя…

— Я не предупредил товарищей, — прохрипел он, — что с ними делать?

Шепот задумался. Потом в нем звонко зажужжали слезы:

— Идите все вместе. Это все равно ведь. Беги, скажи им.

Козодоевскому стало жарко. Все спасено — надежды и планы. Кроме того, герой торжества — он, непризнанный и забытый! Кое-как одевшись, он снова побежал по коридорам, ступенькам и цветникам. Пленники вставали один за другим, с мужеством недоверия и молодости.

— Только зайдите ко мне домой — и вы убедитесь, — умолял поэт.

В его комнате пленников ждал трагический шепот Эйридики.

— Все в сборе? — спросила она и, получив робкий ответ, продолжала:

— Запомните хорошенько. Когда выйдете на свет — прямо на север, потом прямо на запад, потом прямо на юг — всего понемножку. Концом северной дороги будет начало маленькой новой горной цепи; концом западной — развалины медресе времен Тимура; конец южной увидите сами. Не бойтесь, я была первой ученицей по географии, а у нас это много значит. Ну, да я вам дам компас. Идем!

— Как же идти-то в чучельной одежде? И холодно, купить ведь не на что, — с отчаянием прошептал Сергей.

— О деньгах не беспокойтесь. Я, как у вас говорится, накрала из музея много новых советских денег.

— Сколько? — стуча зубами спросил белогвардеец.

— Одну тысячу рублей. Больше нельзя было; там осталось еще сто. Идем.

Через парк Энгелеха, городскую дорогу, водораздел и голубые поля ананасной картошки она провела их в маленький, низкий сад, где пахло простыми розами, а около мерцающего, голубого, под лунный камень, домика спала на привязи серна.

— Жаль, что ты не успел узнать наших мистических культов, поэт, — шепнула Эйри дика Борису.

Но он не пожалел об этом: не могла, по его твердому убеждению, исходить от прокаженных и недопрокаженных женщин путная мистика, ибо она должна быть окутана красотой.

Арт Броунинг, наоборот, подосадовал на мгновенье, что не остался в этой дальней экскурсии еще месяца на два.

Но сетовать было поздно. Зазвенели ключи. Эйридика открыла крошечную дверь в скале. Когда пленники один за другим вошли в кромешную тьму, она тихо сказала:

— Это очень длинный тоннель. Стражи тут нет. Через это отверстие приходит и отходит судьба. Возьмите деньги и концентрированную пищу.

— А разве ты разве не идешь с нами? — осторожно спросил Козодоевский.

— Нет.

— А почему?

— Ну, я не стану с тобой здесь объясняться, холодно, кроме всего. Возьми тросточку.

Арт уже сделал несколько шагов вперед, в глубину тоннеля. Сережа спокойно ждал конца щекотливых переговоров Козодоевского.

— Прощайте, — сказала девушка из-за порога, — не разговаривайте в тоннеле.

Она стала медленно закрывать двери, но вдруг распахнула их снова.

— Поэт!

— Я слушаю.

— Узнай же правду. Бежать можно было и в другой раз, но я боялась переменить свое решение. Я боялась, что не выпушу тебя потом. Я не спала ночью, вскочила и побежала.

— Зажигалку! Фонарь! — оглушительно прошептал Борис.

— Я не могу дать вам в руки ничего, что имеет фабричную марку Республики.

Дверь захлопнулась, и ключ медленно повернулся в замке. Девушка, казавшаяся Борису загадочной, как апокалиптическое животное, окончательно сделала свое дело.

— Пошли, что ли? — спросил Сережа.

Все стали тихо продвигаться вперед. Авангард, в лице Арта и Джелала, отобрав у Борис тросточку, оказавшуюся на ощупь простой крепкой камышинкой, пробовал дорогу. За ними Сергей и Уикли вели шмыгающую носом Галину. Сзади цеплялись друг за друга Борис и поручик. Эта группировка не изменялась более в течение всего тоннельного пути.

А путь не измерялся временем.

Вдруг Сергей остановился.

— Я думаю, что это западня.

— Игра сделана, — оборвал Арт. — Не разговаривайте в тоннеле.

Путь не измерялся временем. Погружаясь все глубже и глубже в непроходимое однообразие темноты, экспедиция теряла одно за другим свойства человеческого сознания: время, пространство, цель. Если бы пришлось умереть от усталости, вряд ли это событие было бы замечено самим пострадавшим. Не жаловался никто; каждый шел, стиснув зубы и жадно ободряясь хриплым, овечьим дыханием попутчиков. Когда подламывались дрожащие от неуверенности ноги, устраивалась остановка. Обшарив тростью каменный пол тоннеля, беглецы робко усаживались поближе друг к другу.