Михаил Барышев - Весеннее равноденствие

• Название: Весеннее равноденствие
• Автор: Михаил Барышев
• Издательство: Профиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В книгу вошли две повести, которые во многом связаны друг с другом. Их герои — люди труда. Возвышая самоотверженность в труде и науке, верность своему делу, человеческую порядочность, автор в то же время с едкой иронией бичует приспособленцев и халтурщиков, подхалимов и перестраховщиков.

Произведения рассказывают о связи науки с производством, практике строительства, проблемах управления хозяйством.

---

— Да, Максим, основательно ты мохом оброс. В автоматику не веришь, электроники не признаешь. До ручки ты можешь докатиться с такими убеждениями… До технического невежества и научной косности… У тебя случайно не сохранился философский словарь пятидесятых годов?

— Зачем тебе словарь?

— Прочитал бы я тебе, как писали такие вот, как ты, дубы стоеросовые про кибернетику… Буржуазная лженаука. Читать тебе, Паша, надо больше, я всегда об этом говорил… Специальную литературу надо штудировать и художественную тоже не пропускать.

— Крутился бы, как я, на заводе с утра до вечера да еще субботы и воскресенья прихватывал — тебе было бы не до литературы, — по инерции защищался Агапов, признавая в душе, что говорит старый друг справедливо. — Газеты только и успеваешь просмотреть… Ну, ладно, извини, что не так сказал.

— Не так, Паша, — подтвердил Веретенников, ощущая, что наступил момент, когда можно начинать тщательно продуманную психологическую атаку, ради которой он пришел в дом друга. — Ты можешь оставаться при собственном мнении, а нам экспериментальная база нужна позарез.

— Нет же у меня для нее места. Сам знаешь, в каких условиях мы работаем. И не уговаривай.

— Зачем мне тебя уговаривать, — откликнулся Веретенников, аппетитно отхлебнул глоток коньяку, посыпал лимон сахарной пудрой и вкусно пососал его. — Все-таки у молдавского — самый лучший букет… Не будем мы к тебе приставать с экспериментальной базой, Паша. Живи ты спокойно, плети свои лапти и вози их на базар.

— А как же ваши великие идеи на полках?

— На них нацелились умные люди. Прислал нам весточку Кичигин Виктор Валентинович. Знаешь такого?

— Директор заборского станкозавода?

— Он… Через месяц вводит еще один новый цех. Предлагает отдать его под экспериментальный и опытные работы… Сам будет пробивать такое решение, если мы согласимся.

— За тысячу верст киселя хлебать?

— Разве километры помеха? Не санными же обозами теперь ездят. Зато там ни одной нашей заготовочки не уведут, чтобы в программе заткнуть прореху. Брехать, между прочим, тоже, как некоторые, не будут, что узел взят в работу… Кичигин глядит вперед. Ему важно провести модернизацию завода на высшем техническом уровне. И не такие прялки, как твои дипы, желает он выпускать, а станки с программным управлением. Может, и за наши автоматизированные станочные линии возьмется.

— Экспериментальные и опытные работы ему зачем? — спросил Максим Максимович, сделав вид, что не приметил ядовитой подковырки. — Эта морока зачем ему требуется?

— Ты будто вчера на свет родился, Максимка, — снисходительно усмехнулся Веретенников и снова отхлебнул коньяк, как человек, у которого отличное настроение, у которого все дела катятся как салазки с ледяной горы. — Будет сработан удачный опытный образец, кому достанется? Будет проведен удачный эксперимент, кто первый воспользуется?

— Известно, Кичигин, — вынужден был подтвердить Агапов. — Все же у него будет под боком… Ясно, что себе заберет.

Максим Максимович вздохнул и задумчиво повертел налитую рюмку. Настроение у него вдруг стало портиться. Возникло ощущение, что в заводской суматохе, в спешке и сутолоке он проглядел какую-то главную и важную очередь. В нее записываются наперебой, а он не только не догадывается о ее существовании, но еще и обеими руками отпихивает добрых людей, которые хотят притащить его к этой очереди. Истина утверждает, что друзья познаются в трудные времена. Паша ради старой дружбы забыл обиду, поступился оскорбленным самолюбием и пришел в дом Агапова. Дает ему толковые советы, внушает дельные мысли, а Максим Максимович, вместо того чтобы прислушаться к словам друга, упирается как неразумная животина.

Вспомнилось и другое — как месяц назад, разбираясь с поступившей жалобой по поводу путаницы в фондовых нарядах на продукцию станкозавода, он обнаружил неожиданное для себя обстоятельство: станки его родного предприятия отправляются в основном по нарядам Сельхозтехники, межколхозстроев и местной промышленности. Тогда он как следует не вдумался в такое открытие, а сейчас оно предстало перед ним в беспощадном свете: не нужны их дипы уважающим себя предприятиям. Потихоньку оттесняет их жизнь в ремонтные мастерские и полукустарные заводики в дальней глубинке. Два года назад он порадовался, что освободили от экспортных поставок. Плакаться тогда ему надо было, сивому дурачине, бить тревогу во все колокола. Сообразить, почему вдруг станкозаводцев так облагодетельствовали, а он решил, что легче план будет выполнять, меньше придирок будет к винтикам и болтикам, окраске и товарному виду. Дело-то совершенно в другую сторону загибалось. Прозвенел ему первый звонок, а директор Агапов оказался туг на ухо.

Кичигина Максим Максимович знал по встречам в министерстве и на зональных совещаниях. Ухватистый мужик. Такому палец в рот не клади, он сразу инвалидом сделает. С обкомом, рассказывали, ведет крепкую дружбу. В прошлом квартале из пяти импортных шлифовальных станков, выделенных главку, три ухватил Кичигин. Агапов за те станки вообще воевать не стал, решил, что не нужна ему лишняя морока с освоением нового оборудования.

Воспоминания нанизывались одно на другое, как бусины на нитку, вытягиваясь в убеждающее слитностью и внутренней взаимосвязью ожерелье, которое будет, привлекая завистливые взоры, красоваться отнюдь не на агаповской шее.

Теперь Кичигин нацеливается на опытные и экспериментальные работы и ради них готов отдать новый цех. И не по доброте души. Такие хозяйственники, как Кичигин, без своей пользы и гайки не отдадут, а уж новенький цех и подавно.

Павел Станиславович, делая вид, что не замечает мучительного раздумья друга, с удовольствием подкреплялся вкусными блюдами, поставленными на стол хлебосольной хозяйкой, говорил что-то о погоде, о поездке за город и о каких-то пичугах, которые безбоязненно оклевывали корм с его руки. Слова проходили мимо Агапова, как проходит, не задевая зрителя, автомобиль по экрану кино.

Веретенников понял, что семена сомнений, умело кинутые им, упали на унавоженное поле, проклюнутся в свой срок крепенькими ростками, начнут зреть, наливаться, обретать силу. Про погоду и птичек, доверчиво склевывающих корм, Павел Станиславович говорил потому, что теперь в беседе было уже опасно касаться главного предмета. Максим Максимович не терпел нажима и диктата. Решения он принимал только сам, без всяких подсказок и наставлений. Такой уж был характер у человека, а характер — это вещь серьезная, и считаться с ним следует во всех случаях. Сегодня Максим Максимович тоже должен быть уверен, что поступает самостоятельно и все, что решит, сообразил он сам.

И еще Веретенников изменил течение разговора, чтобы больше не упоминать фамилию Кичигина. По той причине, что письма заборского завода существовали пока в воображении главного инженера ОКБ. В реальной же действительности была лишь телефонограмма за подписью заместителя министра, предписывающая Готовцеву вылететь на заборский завод для оказания технической помощи.

Павел Константинович ошибся в первоначальной прикидке собственного плана, подумав о полете барона на ядре во вражеский стан. Более детальный анализ обстановки заставил его избрать в качестве теоретической исходной базы тот случай, когда Мюнхгаузен, чтобы не портить дорогой шкуры, выстрелил из ружья иглой и пришпилил лису к дереву.

Именно так, расчетливо, метко и хладнокровно, нужно было ему пришпилить друга, чтобы у него не было возможности ускользнуть ни в одну сторону, чтобы иголочка крепко держала его на месте, заставляла бы до тех пор думать о сказанном ему Веретенниковым, пока в голове не начнется нужное просветление.

Как бы там ни было, время друзья провели хорошо и расстались с такой искренностью и сердечностью, какими всегда отличались их встречи. Уже на пороге квартиры Павел Станиславович, как художник к заканчиваемой картине, добавил завершающий штрих, известив Агапова, что через два дня его начальник по распоряжению министерства вылетает в Заборск.

«Так-то, дорогой Максимушка», — с тайным, несвойственным ему злорадством подумал Павел Станиславович, удаляясь от дома друга к знакомой троллейбусной остановке.

Он наверняка знал, что остаток воскресного вечера и первую половину следующей ночи Максим Максимович Агапов проведет в душевном смятении и нелегких размышлениях.

А в понедельник непременно помчится на прием к начальнику главка.

— Объясни, Максим Максимович, — сказал Балихин, прочитав принесенную записку. — Не может моя голова понять таких трансформаций. Два года ты атаковал меня насчет строительства новых производственных корпусов, а теперь считаешь, что их не нужно строить?

Агапов вздохнул, отвел в сторону глаза и ответил, что именно так он считает. И как может считать иначе, если не отвели участок под строительство.