Джек Вэнс - Дердейн: Аноме - Бравая вольница - Асутры.

• Название: Дердейн: Аноме - Бравая вольница - Асутры.
• Автор: Джек Вэнс
• Жанр: Научная Фантастика

Главный герой этой трилогии посвятил свою жизнь борьбе за свободу - сначала за свою личную свободу, а затем за свободу своей страны с неведомым захватчиком.

---

Джек Вэнс. Дердейн.

Книга 1. Аноме.

Глава 1

В возрасте девяти лет Мур слышал, как гость его матери, расшумевшийся в хижине отдыха, в шутку клялся именем Человека Без Лица. Позже, когда гость ушел своей дорогой, Мур обратился к матери с вопросом: «Человек Без Лица — он есть, на самом деле?»

«Еще как есть!» — отозвалась Эатре.

Мур поразмышлял немного и снова спросил: «Как он дышит — без лица? Как он ест, говорит?»

«Справляется как-нибудь», — Эатре всегда говорила тихо и спокойно.

«Интересно было бы посмотреть», — сказал Мур.

«Само собой».

«Ты его видела когда-нибудь?»

Эатре покачала головой: «Человек Без Лица не вмешивается в дела хилитов, так что и тебе незачем о нем беспокоиться». Помолчав, она задумчиво добавила: «Так уж повелось — к добру или не к добру».

Ребенок худой и угрюмый, Мур нахмурил черные брови, унаследованные от неизвестного кровного отца: «Почему так повелось? Почему к добру или не к добру?»

«До чего настырный уродился — все тебе нужно знать!» — добродушно заявила Эатре. Губы ее покривились — давал о себе знать «чусейн»[1]. Но она объяснила: «Тех, кто нарушает закон хилитов, экклезиархи наказывают по-своему. Только если нарушитель бежит в другой кантон, его находит Человек Без Лица — и беглец теряет голову». Подняв руку, Эатре почти прикоснулась к ошейнику бессознательным жестом, общим для всех обитателей Шанта: «Тем, кто блюдет закон хилитов, потеря головы не грозит. Это к добру. Но тогда они сами становятся хилитами — а это уже не к добру».

Мур больше не задавал вопросов. От замечаний матери веяло крамолой. Если бы их услышал духовный отец, ей, по меньшей мере, объявили бы строгий выговор. Эатре могли перевести на работу в сыромятню, а тогда привычному прозябанию Мура пришел бы конец. Ему и так оставалось жить «на материнском молоке» (по выражению хилитов) всего три-четыре года... В хижину зашел очередной путник. Эатре надела венок из цветов, налила бокал вина.

Мур вышел посидеть на обочине по другую сторону Аллеи, в тени высоких рододендронов. Он знал, что обязан существованием кому-то из гостей-прохожих — такова первородная вина. Ему надлежало стать чистым отроком, искупив первородную вину. Мур никак не мог уяснить таинственный процесс появления и искупления вины. Эатре родила четырех детей. Шестнадцатилетняя Деламбре уже обслуживала коттедж на западном конце Аллеи. Второй ребенок, Блинк, на три года старше Мура, недавно облачился в белую рясу чистого отрока и был наречен Шальресом Гаргаметом в честь хилитского аскета и подвижника Шальреса, просидевшего всю жизнь и испустившего дух в ветвях священного дуба, что в шести километрах вверх по долине Сумрачной реки, а также в память Бастина Гаргамета, кожевенных дел мастера, обнаружившего во время копчения шкур ахульфов[2] литургические свойства гальги.[3] Четвертого ребенка, появившегося на свет через два года после Мура, объявили дефективным и утопили в отстойнике сыромятни — врожденные недостатки детей считались следствием чрезмерной сексуальной изобретательности матери, в связи с чем Эатре порицали как виновницу происшедшего.

Мур сидел под рододендронами, рисуя узоры в белой пыли и критически разглядывая проезжих и прохожих — меркантилиста в запряженной парой быстроходцев двуколке, арендованной на станции воздушной дороги кантона Шемюс, трех молодых бродяг, батраков с зеленовато-коричневыми вертикальными полосками на ошейниках.

Мур нехотя поднялся на ноги. Порученные ему деревья-волокницы требовали частого ухода — если нити недостаточно натягивались бобинами, шелковистое волокно становилось узловатым, грубым... Мимо проезжала пароходная подвода, груженая разделанными бревнами дорогого черного дерева. Позабыв о волокницах, Мур догнал подводу и прокатился, повиснув на торчащем из кузова бревне, до моста через Сумрачную реку, где он соскочил на землю. Подвода, громыхая, покатилась вдаль по пустынной восточной дороге. Какое-то время Мур стоял у моста и бросал голыши в Сумрачную реку. Чуть выше по течению крутилось большое водяное колесо — привод жерновов, измельчавших дубильные орехи, квасцы, всевозможные травы, корни и химикаты для кожевенного завода.

Мур поплелся назад по Аллее Рододендронов. Когда он вернулся домой, гостя уже не было. Эатре поставила на стол миску с супом, отрезала ломоть хлеба. Пока Мур ел, он задал вопрос, тяготивший его с раннего утра: «Шальрес похож на духовного отца, а я — нет. Странно, правда?»

Эатре замерла в ожидании воспоминания, всплывавшего из глубины сознания — чудесный стихийный процесс! Так цветут деревья, так сочится упавший на землю спелый плод.

«Никто из хилитов — не говоря уже о Великом Муже Оссо — не состоит в кровном родстве ни с тобой, ни с Шальресом. Они не познают женщин во плоти. Кто отец Шальреса, я не знаю. Твой кровный отец — бродячий сочинитель музыки из тех, что странствуют в одиночку. Жаль было с ним расставаться».

«Он больше не приходил?»

«Нет».

«Куда он ушел?»

Эатре покачала головой: «Такие, как Дайстар, нигде не находят места. Он побывал во всех кантонах Шанта».

«Ты не могла с ним уйти?»

«Я в крепостном долгу. Пока он не выплачен, Оссо меня не отпустит».

Мур доедал суп в многозначительном молчании.

Пришла Деламбре, в накидке поверх платья в зеленую и синюю полоску — стройная и серьезная, как Мур, высокая и мягко-сдержанная, как Эатре. Она опустилась на стул: «Уже устала! Приходили три музыканта из табора. С последним было трудно, да и язык у него как с привязи сорвался. Без конца бубнил про каких-то варваров-рогушкоев. Говорит, жуткие пьяницы и развратники. Ты про них слышала?»

«Слышала, — сказала Эатре. — Сегодняшний гость отзывался о них с почтением. По слухам, они ужасно похотливы, лезут ко всем женщинам без разбора и никогда не платят».

«Почему Человек Без Лица не выгонит их из Шанта?» — строго спросил Мур.

«Дикари не носят ошейников, Человек Без Лица им не страшен. В любом случае, их заставили вернуться восвояси. Похоже, набеги кончились».

Эатре заварила чай. Мур взял два ореховых печенья и отправился в сад за хижиной, где его уединение скоро нарушил окрик духовного брата Шальреса.

Мур откликнулся без энтузиазма. Шальрес вприпрыжку спустился по склону холма и встал у ограды, не заходя в сад — чистый отрок боялся осквернения. Долговязый Шальрес — с мелкими, заостренными чертами лица, гримасничавшего в постоянном возбуждении — ничем не походил на Мура. Он часто моргал и морщил нос, глаза его то выпучивались, то прищуривались, бегая из стороны в сторону. Шальрес ухмылялся, корчил рожи, скалил зубы, облизывался, заливался блеющим смехом, когда достаточно было просто усмехнуться, чесал в затылке, дергал себя за мочки ушей и широко размахивал костлявыми, нескладными руками. Мур давно уже дивился полному несоответствию их внешности и характеров. Разве они не братья — дети одной матери, одного духовного отца? В отличие от Мура, Шальрес чем-то напоминал духовного отца, Великого Мужа Оссо — тоже долговязого и худого, как жердь, с болезненно-землистым лицом.

«Пошли, — сказал Шальрес, — ягоды собирать».

«Ягоды? С какой стати я должен собирать ягоды?»

«Потому что я так сказал. Вот, мне выдали освященные перчатки, чтобы не осквернять ягоды женским духом. Смотри, не дыши на ягоды! Дыши в сторону, и все будет в порядке. Что ты жуешь?»

«Ореховое печенье».

«Мм-да... С утра ничего не ел, кроме галеты с водой... Нет. Мне нельзя. Оссо узнает. У него нюх, как у ахульфа. Давай, пошли!» — он перебросил к ногам Мура корзину, и в ней белые перчатки. Мур подозревал, что сбор ягод поручили Шальресу — даже чистый отрок не смел прикасаться к пище без перчаток. Шальрес, по-видимому, придавал больше значения возможности побездельничать, нежели опасности осквернить еду, в любом случае предназначенную только для стола хилитов.

Не испытывая привязанности к Шальресу, Мур в какой-то мере сочувствовал брату, вынужденному служить жрецам — его самого ждала та же участь, и очень скоро. Мур взял корзину без дальнейших возражений: если подлог обнаружат, расплачиваться придется Шальресу.

«Так печенья хочешь или нет?» — нехотя предложил Мур.

Шальрес тревожно обернулся к склону холма, к белой громаде Башонского храма, к длинному ряду темных ниш под стеной, где устраивали убогие постели чистые отроки: «Давай — так, чтобы никто не видел».

Спрятавшись за широкий ствол апара, Шальрес с брезгливой торжественностью натянул белые перчатки. Взяв кончиками пальцев ореховое печенье, он разжевал и проглотил его во мгновение ока, облизал крошки с губ, скорчил несколько смущенных гримас, прокашлялся, поморщил нос, выглянул из-за ствола и посмотрел на холм. Убедившись в своей безопасности, он показал величественным жестом руки, что покончил с грязными плотскими страстишками и забыл о происшедшем.