Питер Макиннис - Тихие убийцы. Всемирная история ядов и отравителей

• Название: Тихие убийцы. Всемирная история ядов и отравителей
• Автор: Питер Макиннис
• Издательство: КоЛибри
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-389-00129-9

Яды сопровождали и сопровождают человека с древнейших времен. Более того: сама жизнь на Земле зародилась в результате «отравления» ее атмосферы кислородом… Именно благодаря зыбкости границы между живым и неживым, химией и историей яды вызывали такой жгучий интерес во все времена. Фараоны и президенты, могучие воины и секретные агенты, утонченные философы и заурядные обыватели — все могут пасть жертвой этих «тихих убийц». Причем не всегда они убивают по чьему-то злому умыслу: на протяжении веков люди окружали себя множеством вещей, не подозревая о смертельной опасности, которая в них таится. Ведь одно и то же вещество зачастую может оказаться и ядом, и лекарством — все дело в дозировке и способе применения. Известный популяризатор науки, австралиец Питер Макиннис точно отмеряет ингредиенты повествования — научность, живость, редкие факты и яркие детали — и правильно смешивает их в своей книге.

---

Около 80 года до н. э. некто по имени Зопир предложил рецепт териака под названием «амброзия». По рассказам, в его состав входили ладанное масло, природная смола — гальбанум, перец и прочие ароматические вещества, причем все это вливали в кипящий мед, чтобы получились пастилки, которые полагалось проглатывать, запивая вином. В дальнейшем териаки становились все более сладкими и густыми, так что к 1440 году даже появилось прилагательное «териачный». В «Лондонской фармакопее» 1746 года помещен состав териака, который был впервые предложен в Италии, а к середине XVIII века он уже назывался «венецианская патока»: в нем было более семидесяти ингредиентов, в частности таких, как сушеные змеи, розы, лакрица, аралия сердцелистная, мирра, шандра, перец, валерианов корень, горечавка, зверобой, дубровник обыкновенный, природная смола — гальбанум, а также 75 процентов меда.

К концу XVIII века териак стал лекарством широкого применения, «от всех болезней», и его давали против всех ядов, из-за которых, как считалось, болезнь и начиналась. Так продолжалось, пока не возникла теория инфекции — до нее все врачи полагали, будто заболевание, по определению, вызвано каким-либо ядом, а значит, его надо было лечить с помощью противоядия и еще — большими дозами слабительного.

И если врачи и ученые не могли найти противоядия или исцеляющего средства от зловредного действия ядов, они могли все же предотвратить некоторые смерти, просто показав, что способны обнаруживать яды, даже в очень малых дозах. В результате началось что-то вроде гонки вооружений: отравители стремились пользоваться ядами, у которых почти не было вкуса или же вкус которых можно было скрыть, а врачи и ученые направили все свои силы на то, чтобы найти способы определения самых малых примесей. Сегодня в нашем распоряжении для этого имеются масс-спектрометры, однако в начале XIX века химикам требовалось разработать систему испытаний, которая подтверждала бы наличие данного химического вещества в осадке или в отстое.

Поскольку большинство тестов уничтожали сам объект тестирования, у исследователей обычно был лишь один-единственный шанс для обнаружения истины. Тест должен был подтвердить наличие реакции с одним элементом или одним химическим веществом, а в отсутствие этого элемента никаких реакций не должно было происходить. Это, конечно, означало, что для проведения опытов требовались высокоочищенные химические вещества. Кроме того, в XIX веке исследователи могли лишь тщательно изучать последствия использования ядов. Это были ученые, преданные науке, поэтому нас не должно удивлять то, что они порой использовали самих себя в качестве подопытных кроликов.

Например, в 1867 году Джон Харли написал отчет о симптомах воздействия болиголова на человеческий организм, после того как сам принял некоторое, пусть относительно небольшое, количество этого яда. Он в целом подтвердил описание постепенно восходящего паралича органов, подобного описанию смерти Сократа, которое оставил нам Платон (мы к этому еще вернемся в главе 8). Харли также указал тогда, что считает болиголов подходящим средством для лечения детей, которых в наше время назвали бы гиперактивными. (Правда, поразительная альтернатива риталину?[50])

Были и другие исследователи, которые не побоялись рисковать собственным здоровьем ради того, чтобы можно было спасти жизни других людей. Заболевание под названием «пеллагра» впервые было обнаружено в Испании в 1735 году, и, хотя сегодня нам известно, что его вызывает нехватка компонентов питания, понадобилось немало времени, прежде чем люди выяснили это. Пеллагра, как представлялось тогда, возникала в тех случаях, когда в диете людей главную роль играла кукуруза; великолепное растение, появившееся в Европе из Америки и ставшее основным продуктом питания у беднейших слоев населения. Считалось также, что кукуруза (маис) была сама, возможно, заражена чем-то, то есть отравлена, однако, исходя из этой предпосылки, никому не удалось найти способ излечения этой болезни у людей.

Только в 1914 году американский ученый Джозеф Гольдбергер обратил внимание на то, что заболевали пеллагрой исключительно бедняки. Далее он заметил такую странность в картине заболевания пеллагрой в сиротском приюте: ею болели лишь дети в возрасте от 6 до 12 лет. Оказалось: детям до шести лет давали много молока, те, кто старше двенадцати, получали в своем рационе больше мяса, а вот между шестью и двенадцатью годами своей жизни дети питались практически одной кукурузой…

Все говорило о том, что причиной болезни был либо какой-то яд, либо же дефицит продуктов питания, однако в 1914 году большинство людей уже «знало», что болезни вызывают только и исключительно возбудители инфекции, а значит, решили они, этот возбудитель существует и здесь, только в данном случае он какой-то особенно «заковыристый». Все же было непонятно: если существовал некий возбудитель пеллагры, то почему в таком случае он поражал детей только определенной возрастной группы? Если бы вам досталась такая проблема, как бы вы принялись доказывать, что «возбудителя пеллагры» не существует?

Гольдбергер знал как: он собрал группу из шестнадцати добровольцев, включая самого себя и свою жену, и они попытались разными способами заразиться пеллагрой. Сначала они попытались сделать себе переливание крови от болевших пеллагрой, затем были взяты пробы со слизистой у больных пеллагрой, из их носа и глотки, и эти пробы добровольцы нанесли себе на слизистую оболочку, в носу и в глотке.

И наконец добровольные испытуемые глотали шарики из теста, которое было сделано с использованием мочи, фекалий и соскобов с характерных для пеллагры поражений кожных покровов. Поскольку ни один из испытуемых не заболел пеллагрой, в целом все согласились с выводом Гольдбергера: доказано, что пеллагра принадлежит к заболеваниям, вызываемым нехваткой компонентов питания. В истории не сохранилось, однако, сведений, пытался ли кто-либо из оппонентов Гольдбергера повторить его экстремальный по опасности эксперимент — просто ради того, чтобы доказать, что его заключение неверно…

Мы, однако, отвлеклись от проблемы обнаружения ядов. Это была популярная тогда тема. Александр Порфирьевич Бородин, которого мы знаем сегодня как композитора, был в своей «обычной» жизни профессором химии и написал диссертацию на тему о сходствах между мышьяковой и фосфорной кислотой. Это, правда, было не слишком информативно — при необходимости доказать в суде факт отравления, и в этом отношении куда более полезными были исследования английского химика Джеймса Марша.

В 1832 году некоего Джона Бодла обвинили в том, что он подложил мышьяк в кофе своему деду, и в этой связи вызвали Джеймса Марша, чтобы он провел стандартный в то время тест — пропустил сероводород через исследуемый раствор. Полученный им осадок не удалось сохранить надлежащим образом, поэтому результаты опыта не убедили присяжных, и Бодл в результате был оправдан. (Лишь гораздо позже он сознался, что все-таки это он отравил деда.) Марш пришел в такое негодование, когда Бодл был оправдан, что все свои усилия посвятил разработке химической реакции, которую и поныне называют «проба Марша».

По прошествии четырех лет, в течение которых Марш работал в Королевском арсенале в Вулвиче, ему удалось, наконец, создать точный тест для выявления следов мышьяка в теле жертвы. Тест был удивительно чувствительным: он был способен обнаружить очень малое количество мышьяка — до 1/50 мг, при исследовании пробы, взятой с тела жертвы. Альфред Тэйлор предложил такое техническое объяснение: «Действие этого теста зависит от разложения растворимых соединений мышьяка с помощью выделяющегося водорода, возникающего за счет взаимодействия разбавленных серной или соляной кислот с цинком».

В переводе на нормальный человеческий язык это объяснение Тэйлора означает: реакция разбавленной кислоты с цинком образует водород. Водород восстанавливает соединения мышьяка, и небольшое количество элементарного мышьяка после нагревания остается на стеклянной поверхности химической посуды в виде осадка. Этот осадок и будет означать положительный результат, а именно: в испытанном образце находился мышьяк. Для химиков реакция сводилась к получению мышьяковистого водорода, который распространялся по нагретой трубке, в которой он и разлагался, оставляя серебристо-черный осадок — это и был сигнал о наличии металлического мышьяка.

Искусство химического анализа за какие-нибудь сто лет сильно продвинулось вперед. Когда в 1726 году судили Мэри Шерман в тюрьме Олд-Бейли, обвиняя ее в отравлении Марка Шовата «большим количеством белого мышьяка, каковой является смертельным ядом, поелику он был положен в молоко и в воду, а затем послан со слугой к нему в комнаты», в суд в качестве эксперта был вызван некто, поименованный в протоколе лишь как «мистер Белчер, аптекарь». Он при вскрытии не обнаружил никаких следов отравления: