Евгений Спиридонов - Странный человек Валька Сорокин

• Название: Странный человек Валька Сорокин
• Автор: Евгений Спиридонов
• Издательство: Куйбышевское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1968

История мальчугана-фантазера Валь-Валя — Вальки Сорокина, которого оставила мать.

---

— Я сам хочу читать.

Зоя Михайловна погладила его по голове, сказала:

— Вот видишь! Я же знала, что тебе понравится, — и ушла на кухню.

А Валька взял книгу и стал переставлять в ней слова.

Сегодня отец с Зоей Михайловной в парк пошел. Река там. Мостки наплавные, лежаки на них, вышка. На берегу песок. Лежишь: животу щекотно, спине горячо. Песчинки одна к одной, пересыпай их из ладошки в ладошку. Отец, конечно, лимонаду принес, бутылки закопал возле самой воды; горлышки торчат, волна пробки лижет… А Валька купаться не пошел. Неохота ему с Зоей Михайловной купаться. «Больше трех минут в воде не будь». «Не плавай». Сиди, ее сарафан карауль.

Прошелся Валька вдоль забора: туда-сюда… Сел — не сидится. Встал и во двор пошел.

Под крыльцом игровая — бойконур называется.

Валька доску секретную отодвинул, в щель просунулся, забрался под крыльцо, вытянул из совсекретного угла ящик, открыл… Так и есть! Порох отсырел, даже мешочек влажный. На таком порохе не взлетишь высоко. И контейнер с кабиной почернели-заржавели. Сушить все надо, чистить. В этом году, наверное, запуск не удастся: не все технические вопросы решены. А бутылке с керосином ничего не сделалось. Валька открыл бутылку, понюхал: даже не выдохся керосин. Мало, наверное, одной бутылки для запуска. Может шлепнуться ракета на полигон. Или, может быть, сделать наоборот: первая ступень чтобы на твердом топливе работала, а вторая — на жидком? Так, пожалуй, лучше. Трубу надо доставать хорошую. У водосточной стенки тонкие, разорвать может… И насчет подготовки космонавта пора как следует подумать… Кот Мурзик забастовал, тренажер-качели за версту обегает, шипит на них. Боится кот наземной подготовки. Словом, без дублера не обойтись… Кого назначить?

Перебирая детали ракеты-носителя, Валька озабоченно морщил лоб.

Скрипнула калитка. Валька к щелочке приник: бабка Варвара. Бабка Нашатырный Спирт. Вредоносная старуха. Только скажет она: «Разобьете окно, оглашенные!», как мяч сам собой поворачивается и — бух в стекло! Однажды Валька сам видел и слышал: зашумела-зашумела бабка на улице, в сторону огородов показывает. А там, в шалаше, мальчишки играли. Бабка руками машет, шумит: «Сожгут, окаянные! Беспременно сожгут!» Только она так сказала, шалаш вспыхнул и задымил. Все наперед бабка знает. До революции, наверное, колдуньей работала.

Бабка Варвара двор оглядела, на крылечко поднялась, в дверь поторкалась:

— И-э-э-эй! Хозя-ва-а! — И, не дождавшись ответа, зашмыгала: — Ишь ты! Скажи ж ты! Боже ж…

Поторкалась-поторкалась бабка в дверь, в окно поглядела, спустилась с крылечка, козырьком ладошку приставила… На сарай смотрит. Валька ждал, что она посмотрит, повернется и уйдет несолоно хлебавши, а бабка взяла скамеечку маленькую и, бормоча что-то, уселась себе. Как раз напротив лаза секретного. Надолго, видать, уселась.

Под крыльцом сразу неуютно стало. Сидеть, в три погибели согнувшись, мало удовольствия. Земля голая. Сыро, неприятно. А вылезать нельзя: узнают тогда про лаз секретный.

Бабка побормотала-побормотала и вроде носом клевать начала. Попробуй теперь ее с места стронуть.

— Гав! Гав! — осторожно потявкал Валька.

Бабка прислушалась.

— Рры-ы!.. Гав! Гав!

— Никак, собаку завели, — зашевелилась бабка. — Вот я тебя камнем сейчас, окаянную. — И в самом деле камень подняла.

— Не надо! — закричал Валька. — Это я! — И неловко пятясь, стал выбираться на свет.

— То-то голосок-то, слышу, знакомый, — сказала старуха. — Тявкает, слышу. Никак, думаю, тот самый малец, который ко мне за рябиной лазил.

Валька побагровел.

— Гулять ушли сами-то?

— Гулять.

— А ты садись, милый, садись, чем под крыльцом-то зябнуть. Хороша погодка-то больно. Жарынь!

Вблизи бабка Варвара нестрашная. Прокопченная она здорово, в узелках вся. А так ничего… Лицо, хоть и темное, в морщинках все, а не злое.

Валька сел. Бабка тоже поудобней устроилась, плечом к стволу груши притулилась, платочек поправила, повздыхала шумно.

— Я ведь чего… чего я, вижу, тоскует… Один, мол, дома. Беспременно, беспременно шалить начнет… беспременно. Поколачивает она тебя?

Валька покраснел, через губу сплюнул, сказал, нахмурившись:

— В угол вчера ставила.

— Ишь как, — пробормотала бабка. — А отец-то, чай, любит тебя?

— Любит, — сказал Валька. — Только он ее боится. А так он хороший.

Бабка потыкала костлявой рукой Вальке в голову — считай, погладила — и вздохнула:

— Учишься-то хорошо?

— Каникулы сейчас, — уклонился Валька от ответа.

— Ну ты поиграй, поиграй, малый, а я посижу на солнышке. Внук у меня… Бо-ольшой ученый стал. Письма теперь все шлет, к себе зовет. — Она помолчала. — Сына-то убили у меня… Один внук остался. А невестка все бегала-хлопотала, а потом, узнала когда, руки на себя наложила.

— Фашисты убили? — тихо спросил Валька.

— Фашисты… фашисты и есть… — В груди у бабки что-то забулькало-заклокотало. Она передохнула. — Уеду, правнуков нянчить уеду. Тоска мне здесь-то.

…Жара спадала. Тень от груши передвинулась к тропочке, дотянулась до забора, стала медленно вползать на него. Оживленно переговариваясь, протопала по улице группа людей. Люди семьями возвращались из парка. Кто-то протрещал по забору палкой: тра-та-та-та…

— Пойду, — поднялась бабка. — Скоро, чай, и твои придут… Ты, гляди, с огнем не балуй под крыльцом-то. Долго ли до греха!

— Не буду, — пообещал Валька.

Он проводил бабку за калитку, смотрел, как она переходит дорогу. Хатка ее стояла наискосок. Потемневшая, с покосившимися наличниками над ясными окнами, за похилившимся палисадничком хатка была похожа на бабку: маленькую, глазастую, в ситцевом передничке поверх темного платья. Только платочки на головах разные: крыша у хатки зеленая, облезлая, а косынка у бабки пестренькая, веселая.

— Бабушка! — нерешительно позвал Валька.

Бабка остановилась:

— Чего, милый?

— Вы приходите еще, — стесняясь чего-то, попросил Валька.

— Приду. Беспременно приду. Только уж с огнем-то не шали Христа ради.

— Я, честное пионерское, не буду.

Валька загляделся на бабку: вот она дорогу перешла, калитку открыла, вот ее косынка в окне промелькнула… Раздумался Валька и не заметил, как подошел отец с мачехой.

— Как ты провел день? — Зоя Михайловна во двор шагнула, соломенную шляпку за спину забросила. Платье на ней легкое, прозрачное, ветерок цветы шевелит-разбрасывает, Зоя Михайловна подол рукой поправляет. — Кто-то был?

— Никого не было.

— А это что?

Валька даже поперхнулся: секретная лазейка под крыльцо оставалась открытой.

— Что это?

— Это… это доска. Оторвалась доска! — Валька кинулся к доске, приладил ее, застучал по ней кулаком. — Я ее прибить хотел!

— Подожди! — Зоя Михайловна прищелкнула пальцами. — Сережа, будь добр, загляни под крылечко.

Доска упала.

Отец поставил сумку на землю, опустился на корточки, просунул голову в лазейку… Протиснулся дальше: Валька не сводил взгляда с его икр, туго обтянутых штанинами. Теперь ничего нельзя сделать. Сейчас отец вылезет и…

Утром Валька рано встал и на улицу вышел, потому что разговор в спальне услышал:

— Ты губишь его своей мягкотелостью! Он вырастает… Он стоит в углу, а по затылку видно, как он кривляется и смеется. Это ему потеха. Я для вас обоих — потеха!

— Но, Зоинька… я всегда считал телесные наказания…

— Он считал! Макаренко! Ты не видишь, куда он катится? Где твое мужское слово? Власть отца?

…Отец вылез, отряхнул ладони:

— Сырость. Когда крыльцо моешь, воды много льешь. — Он взял доску, поставил на место, пристукнул. — Ничего там нет.

Отец хмуро отвернулся, пошел к рукомойнику.

«…Прощай! — думал я об отце. — Сейчас мне двенадцать, через пять — будет семнадцать, детство пройдет, и в мальчишеские годы мы с тобой больше не встретимся.

Помнишь, как в глухом лесу звонко и печально куковала кукушка и ты научил меня находить в небе голубую Полярную звезду? А потом мы шагали на огонек в поле и дружно распевали твои простые солдатские песни.

Помнишь, как из окна вагона ты показал мне однажды пустую поляну в желтых одуванчиках, стог сена, шалаш, бугор, березу? «А на этой березе, — сказал ты, — сидела тогда птица ворон и каркала отрывисто: карр… карр!» И вашего народу много полегло на той поляне. И ты лежал вон там, чуть правей бугра, — в серой полыни, где бродит сейчас пятнистый бычок-теленок и мычит: муу-муу! Должно быть, заблудился, толстый дурак, и теперь боится, что выйдут из лесу и сожрут его волки.

…Прощай! — засыпал я. — Бьют барабаны марш-поход. Каждому отряду своя дорога, свой позор и своя слава. Вот мы и разошлись…»

Валька отложил книгу и прикрыл глаза.