Михаил Колосов - Три круга войны

• Название: Три круга войны
• Автор: Михаил Колосов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Это — повесть о становлении солдата, о том, как из простого донбасского паренька Василия Гурина, почти два года находившегося на территории, оккупированной гитлеровцами, в ходе сражений Великой Отечественной войны выковывается настоящий советский воин — смелый, душевный, самоотверженный.

От порога родного дома до самого фашистского логова, Берлина, — таков путь Василия Гурина, рядового пехоты, затем курсанта и старшего сержанта, комсорга батальона.

---

Наконец впереди сквозь снежную мглу замаячила темная стена деревьев. Лейтенант обернулся, прокричал:

— Шире шаг! Впереди завиднелись сады хутора! — и сам зашагал быстрее. Солдаты воспрянули духом, поспешили за ним.

И действительно, вскоре они уже, не разбирая дороги, шли напрямик через сад. Голые ветки хлестали их по лицам, они увертывались от них, торопились за лейтенантом. На душе стало тепло и светло: сейчас залают собаки, и на этот лай выйдет дядька или тетка, и, как бы худо ни отнеслись те к солдатам, они все равно будут в теплой хате.

Сады кончились, лейтенант уже вышел на улицу и стоял, словно раздумывал, в какую сторону идти. По одному из-за деревьев выползали солдаты и молча останавливались рядом. Собаки не лаяли, а напротив стояла сожженная хата. Длинная черная труба зловеще вздымалась над провалившимся потолком. Белые стены и черные, закопченные пустые глазницы окон пугали. Осмотрелись: слева — такая же хата, а справа и стен нет, одна обуглившаяся печь в кривая большеголовая труба.

Лейтенант медленно пошел вдоль улицы, солдаты, приотстав на несколько шагов, потянулись за ним. Ни одной уцелевшей хаты, село было мертвым. У одной избы скрипели ворота, и от этого скрипа дрожь пробегала по коже.

В конце улицы Исаев остановился.

— Ну что ж… — сказал он. — Такие вещи запоминайте. И когда будете драться, пусть этот пейзаж встанет у вас перед глазами! — прокричал он сердито, потрясая кулаком. — А теперь не хныкать! Надо думать о ночлеге. Ну-ка, разберитесь в шеренгу по два. Быстро! Никто не отстал? Слева направо по порядку номеров рассчитайсь!

— Первый, второй, третий… Тринадцатый! — прокричал правофланговый. — Неполный!

— Хорошо. — Он подошел к левому флангу. — Вы, четыре человека… Двое по одному порядку, двое — по другому, пробегите всю улицу и поищите хату с целым потолком и с более или менее уцелевшими окнами. Выполняйте!

Такая хата нашлась на другом конце улицы: в ней не только потолок уцелел, но и дверь, и в окнах не сее стекла были вышиблены. Лейтенант посветил фонариком — на полу валялась посуда, разные тряпки, перья от подушек. Осмотрел плиту — остался доволен.

— Все, мальчики! Мы будем спать в тепле. Три человека, — он осветил крайних у двери. — Идите и поищите соломы или сена для постели. Где-нибудь на задворках, может, копешка какая уцелела. А если нет — тогда будем думать. Выполняйте! Два человека — идите и наломайте веток, сделайте веники и подметите пол. Выполняйте! Два человека — тряпками, досками, что найдете подходящее, заткните в окнах дыры. Выполняйте! Остальные — на заготовку дров. Дров нужно много, на всю ночь. Выполняйте!

Работа закипела. Уже через пять минут в плите загудело веселое пламя, и при свете его Гурин веником из голых веток подметал начисто пол. Кое-как заделали в окнах дыры, и хата стала наполняться теплым духом.

Постельная команда не нашла ни сена, ни соломы, наткнулась лишь где-то на огороде на уцелевшую кучу кукурузных бодыльев. Постель из них получилась твердой, но ничего, все-таки не то что голый пол. Чистые, — отливающие желтым блеском, словно лакированные, бодылья были уложены аккуратно вдоль стен. Уцелевшие на них листья оборвали и положили сверху — для мягкости.

Ужинали кто что: кто сварил себе кашу в котелке, кто ел консервы, а кто ограничился сухим куском хлеба и скорее — на боковую. Гурин не захотел ни кашу варить, ни банку с тушенкой открывать, натопил в котелке снежной воды (в колодце воду брать лейтенант не разрешил: недавно фронт прошел, и неизвестно, может, ее немцы отравили), вскипятил — попил кипяточку с хлебом и совсем расслабился. Одолевала усталость, кипятка своего и то еле дождался, пока вскипел. Скорее — спать…

Но лейтенант, прежде чем объявить отбой, приказал разбудить всех и предупредил, что здесь прифронтовая полоса, поэтому два человека все время должны бодрствовать — часовой и дневальный. Часовой — на улице, а дневальный должен следить за огнем. Дежурить будут все по очереди — всего по полчаса, не больше. Часовые сменяют друг друга на улице, не покидая поста. За временем следит дневальный: пришло время — будит очередного, тот садится дежурить у огня, а сам идет сменять часового. Часовой, отдежурив, ложится спать.

— И прошу смотреть в оба, — сказал Исаев строго. — Тут шуточки в сторону. Фронт рядом, в нашем тылу может шастать немецкая разведка. Наткнутся на часового-ротозея и перережут всех, как котят. А одному, который в полушубке, засунут кляп в рот, руки назад — и будь здоров, потащили «языка». Кто первый на пост? Так. Бери автомат и шагом марш.

Гурин хотел крикнуть свою фамилию, да не успел, опередили. А так бы хорошо было: отдежурил бы с самого начала и спи потом спокойно до утра. Не вышло. Но ничего, невелика беда, и улегся на твердые бодылья. Локтем, бедром раздвинул их, устроил себе гнездышко, улегся поудобнее, натянул воротник шинели на голову и тут же провалился в глубокий сон.

Дежурить досталось ему в самое глухое время — между двумя и тремя часами ночи.

Вышел, взял автомат у часового, повесил себе на шею. Не успел оглянуться, как его напарник уже убежал в хату. Остался Гурин один.

Ветер завывает на разные голоса, стучит оторванными воротами, воет в трубе соседской хаты, поскрипывает какой-то доской, будто силится отодрать ее, шумит деревьями в саду, и каждый звук настораживает Гурина, заставляет вздрагивать. Вглядывается он в темноту — там будто тени какие-то прыгают, словно один за другим кто-то улицу перебегает. Напрягся Гурин до предела — весь превратился в слух и в зрение, пока не убедился: метель играет, ветер порывами бросает снежные космы. Облегченно вздохнул Гурин и пошел заглянуть за угол хаты — вдруг там кто-то подкрался и караулит его. Прислушался, выглянул осторожно — никого. Быстро оборачивается, идет в обратную сторону и вдруг видит: кто-то стоит вдали. Не стоит, а движется! Нет, кажется, стоит… Вроде нагибается. Нет, стоит, только покачнулся. Ждет чего-то, наверное, заметил Гурина и затаился. Василий натянул тугой затвор, поставил на боевой взвод, ждет, что тот будет делать. А он все стоит. И тут на миг редеют тучи, становится светлее, и Гурин ясно увидел — столб. «Тьфу, откуда он взялся? Ведь не было же…»

А ветер все воет, воет, деревья в саду шумят, голые ветки лязгают друг о дружку — трудно различить посторонние звуки. Как долго тянутся двадцать минут! Лучше бы по часу стоять, да не одному, а вдвоем. Все дело, наверное, в том, что у них всего один автомат на всю группу. Хорошо хоть, дневальный бодрствует — живая душа за дверью, в случае чего — быстро тревогу поднимет.

Наконец дверь открывается — идет смена. И все страхи вмиг исчезают. Гурин смело направляется к столбу, убеждается, что это действительно столб, пинает его ногой и идет обратно. Сменщик стоит на пороге, ежится от холода.

— Ну, что? Все тихо?

— Какой там тихо! Не слышишь разве? Ведьмы разгулялись.

— Ведьмы? Это не страшно. Особенно если молодые.

— Ну, бери автомат, раз ты такой смелый, а я пошел, — сказал ему Гурин.

Лег, но еще долго не мог уснуть: все прислушивался к звукам на улице — не подбираются ли — немецкие разведчики…

Покинули они хутор рано, часов в шесть, еще темно было. Когда рассвело, они уже вышли на большую оживленную дорогу: колоннами и в одиночку спешили по ней машины в сторону фронта.

Урчат натужно тяжелые грузовики — везут снаряды, мины, тащат за собой орудия. Промчалась колонна зачехленных «катюш», установленных на «студебеккерах». Пробежали мимо, качаясь с кормы на нос, амфибии, за ними — грузовики с прицепами, на прицепах огромные металлические лодки. Чувствуется по всему: впереди водная преграда — Днепр, гонят туда плавучую технику — переправы наводят.

Бегут по дороге два новеньких «студебеккера», как два близнеца, легко бегут, только снег из-под колес струится. Лейтенант вышел на дорогу, поднял руку. Остановились. Поднялся на подножку, поговорил о чем-то с водителем, махнул своей команде.

Обрадовались солдаты, бросились, как в атаку, на кузов, карабкаются, друг другу то ли помогают, то ли мешают — со стороны не разобрать, но в минуту все исчезли в брезентовой будке. В кузове вровень с бортами зеленые ящики лежат, — полезли на четвереньках по этим ящикам вглубь, уселись, поехали довольные, хвалят лейтенанта. По ту сторону брезента ветер свищет, а им ничего, держатся за дуги, чтобы не сильно биться о ящики на неровностях дороги.

— А в ящиках не мины? Взлетим на воздух, ошметок не соберешь, — не выдерживает один из солдат.

— Нет, — успокаивает его кто-то из знающих. — Это «семечки».

Что такое «семечки» — Гурин уже в курсе: это патроны.

Да, ехать — не идти: через час или полтора «студебеккер» затормозил, и солдаты, как перезрелые груши, посыпались из кузова на мерзлую землю. Огляделись — впереди огромная деревня.