Михаил Киссель - Философская эволюция Ж.-П. Сартра

• Название: Философская эволюция Ж.-П. Сартра
• Автор: Михаил Киссель
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

В монографии рассматриваются основные этапы творческого пути Ж.-П. Сартра, философа, писателя, публициста, литературного критика. В настоящее время Сартр стал одним из главных идеологов «новых левых» — экстремистского течения, противопоставляющего себя мировому коммунистическому движению и смыкающегося с маоизмом. «Неомарксизм» Сартра, служащий одним из главных теоретических источников современного философского ревизионизма, делает особенно актуальной критику его воззрений, проникнутых духом анархизма и нигилистического отрицания классического культурного наследия.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся проблемами идеологической борьбы.

---

Фигуру Матье в сартровском цикле оттеняют две другие, приставленные как бы по бокам к нему, чтобы яснее был заметен своеобразный стиль жизни главного героя, его «экзистенциальность». С одной стороны, это гомосексуалист Даниель, озлобленный на мир и на человечество за свой порок, от которого он не в силах освободиться и который он, наоборот, хочет представить как результат его сознательного выбора и вольного желания. Все, чего он хочет, — это «быть гомосексуалистом, как дуб бывает дубом», он хочет целиком слиться со своим пороком, и тогда ему, конечно, было бы легче. Но он не в состоянии этого достигнуть, и мы можем заранее сказать почему: человеческое естество не способно затвердеть, как дерево, оно текуче, непрерывно меняется и глубоко противоречиво и существует «на дистанции» от самого себя.

Так вот и Даниель, несмотря на все свои старания, отделен незримой трещиной от своего порока, и потому мучается, испытывая попеременно стыд и злобу — расплату за свой конфуз. Ожесточение становится его натурой, и его он превращает даже в жизненное кредо: «Быть свободным — значит делать то, что тебе не нравится». Следуя этому правилу, он женится на Марсели, любовнице Матье, нисколько ее не любя. И другим он тоже дает советы подобного рода, находя понятное в его положении удовлетворение от созерцания затруднений, страданий и замешательства других. Матье он, например, говорит примерно так: ты отказался от всего ради своей свободы, теперь откажись и от нее самой, чтобы этим лишний раз продемонстрировать свою свободу.

Эдакий, в общем, змий-искуситель с печатью отверженности на челе. В четвертой части человеконенавистничество приводит его в стан коллаборационистов.

Другая оттеняющая фигура романа — коммунист Брюне. В обрисовке этого характера (мы помним, что, согласно Сартру, «характера нет», но мы уже договорились, что терминологические новшества его не всегда следует принимать всерьез; так и в данном случае) в наибольшей степени сказались мелкобуржуазные предрассудки Сартра, его непонимание психологии коммуниста и всей атмосферы действия в рядах коммунистической партии. Отношение к компартии очень хорошо раскрыто Сартром на примере Матье: он и тянется к партии, она его привлекает многими сторонами своей деятельности, и страшится совершить решительный шаг, боится потерять свою «экзистенциальность», свою свободу, которая у него тратится только на то, чтобы ничего не предпринимать серьезного.

Брюне изображен с очевидной (и притом довольно значительной) долей авторской симпатии. Он выгодно отличается от Матье решительностью, твердостью духа, определенностью линии поведения. В то же время Сартр временами хочет его представить наивным, не тронутым рефлексией человеком, неспособным или почти неспособным к самоанализу, узколобым догматиком в вопросах партийной политики. Его преданность партии и непоколебимая вера в коммунизм, с одной стороны, импонируют Сартру (так же, как и Матье), а с другой стороны, отталкивают: ведь Брюне раз и навсегда сделал свой выбор, для него все в принципе ясно, а это неприемлемо для экзистенциального мыслителя, который всегда желает «зарезервировать» для себя запасный выход и по большей части пребывает в состоянии мучительного раздумья о том, как вечные проблемы бытия преломляются в конечном существовании человека.

Брюне — человек действия, и на мучительные раздумья у него просто нет времени. И в этом отношении заметна тайная зависть автора и его литературного двойника к настоящему деятелю, к человеку практическому, изменяющему мир, в то время как экзистенциальный мыслитель только рассуждает о необходимости его изменить. Сартр (мы об этом уже писали в предыдущем разделе) теоретически боготворит действие, он даже придает ему некий высший, «метафизический» смысл оправдания и «спасения» человека от окружающего его абсурда, но в страхе останавливается перед ним на практике. Потому-то его Матье и охватывает какое-то дикое исступление, когда впервые в жизни он совершает решительный поступок.

«Дороги свободы» имеют, как нам представляется, принципиальное значение для понимания творчества Сартра в целом, ибо именно здесь впервые отчетливо выражена тройственная типология человеческого характера, с каковой мы встречаемся во многих других его произведениях (например, в пьесе «Дьявол и Господь Бог»). Это, во-первых, автономный носитель свободы, образ которого постепенно углубляется у Сартра в 50-е годы; во-вторых, два симметрично расположенных друг против друга «неподлинных существования»: одно со знаком плюс, другое со знаком минус, т. е. человек из народа, со здоровыми, но перемешанными с предрассудками «дурной веры» стремлениями, и злобный изгой, человеконенавистник из принципа, выбравший путь насильника и злодея и всеми силами старающийся полностью слиться с приуготовленной себе самим ролью. Оба симметричных субъекта находятся во власти «дурной веры», что делает внутренне противоречивой позицию каждого. Отсюда и диалектика взаимопревращения добра в зло, а зла в добро. С этими метаморфозами мы еще будем иметь дело в дальнейшем.

«Дороги свободы» (может быть, из-за незавершенности) так и не содержат образа подлинного деятеля, контуры которого намечаются в заключительных ремарках «Бытия и Ничто». Но такой образ (или, во всяком случае, первое приближение к нему) уже появился на страницах первой сартровской пьесы, которая получила тотчас же шумный успех. (Первый опыт Сартра в области драматургии относится к 1940 году, когда, находясь в лагере для военнопленных, он написал и поставил силами товарищей по заключению пьесу «Бариона».) Мы имеем в виду «Мухи».

В этой пьесе, поставленной в Париже в 1943 году, когда в столице и в стране еще хозяйничали гитлеровцы, впервые появляется экзистенциальный гуманист, на необходимость которого указывал онтологический трактат. Но в этом случае художественное открытие предваряло теоретический анализ, который Сартр попытался дать в послевоенной лекции «Экзистенциализм — это гуманизм», изданной в 1946 году. В этой лекции (от многих положений которой Сартр впоследствии отмахивался) содержится формула «экзистенциального гуманизма», как две капли воды похожая на кантовский категорический императив: «Я не могу сделать мою собственную свободу моей целью, если я не сделаю свободу других моей собственной целью».

Сходство с кантовскими формулировками, вообще говоря, не должно нас удивлять: ведь позиция «очищающей рефлексии», за которую ратует Сартр в «Бытии и Ничто», выражает точку зрения «чистой моральности», абстрактного морального сознания. Вывести его формулу как раз и хотел в свое время Кант, а он умел решать поставленные перед собой задачи (другое дело, что сама постановка этих проблем у него была в свете наших современных представлений зачастую неадекватна, а отсюда неадекватно и решение, но, повторяем, те проблемы, которые Кант выдвигал, он для себя решил). Немудрено, что одинаковая постановка вопроса привела Сартра спустя более чем полтора столетия к примерно одинаковому решению.

Итак, «очищающая рефлексия», исправляя фундаментальный проект, на место «желания быть богом» ставит человеческую свободу, на которую, в отличие от сверхчеловеческой, естественно накладываются необходимые ограничения, поставленные существованием других людей с их собственными экзистенциальными притязаниями. Вместе с этим в человеческие отношения вместо конфликта, порожденного «дурной верой», входят согласие и гармония. Экзистенциальный гуманист, действуя во имя себя, из глубины, так сказать, собственного существа, в то же самое время действует и ради других, потому что истинная его свобода заключается именно в соединении бытия-для-себя и бытия-для-другого.

Содержание и проблематика пьесы «Мухи», зрелищно очень эффектной (это можно с уверенностью сказать, даже не видев пьесу на сцене, по одним только авторским ремаркам, сильно действующим на воображение читателя), не сводится, конечно, только к проблеме экзистенциального гуманизма. Мы лишь хотим отметить то новое, что она вносит в творчество Сартра. О ней у нас писали довольно много[43], что дает нам право быть в этом случае предельно краткими.

«Мухи» представляют собой обработку античного мифологического сюжета, уже послужившего основой для творений Эсхила и Софокла. Сартра ничуть не заботит «святость мифа», верность передачи его исторического содержания. Он сознательно идет на модернизацию. Этот прием уже не раз оправдывал себя в творчестве старших собратьев Сартра по драматургическому ремеслу (например, Ж. Жироду). «Мухи» — пьеса тираноборческая и богоборческая, второе верно даже в большей степени, чем первое. Основу сюжетной канвы составляет месть Ореста, сына Агамемнона, убийце своего отца и любовнику матери. Канва, вообще-то говоря, могла бы быть и совсем иной, ибо стержень пьесы не связан с ней органически, а составляет этот стержень гордый вызов Ореста Юпитеру, гораздо больше похожему на христианского творца, чем на первого из олимпийцев. Тема ее — мужество быть свободным, отвага, потребная для того, чтобы совершить действительно свободный поступок без всякой внешней санкции, исключительно на свой страх и риск, как это решается наконец сделать герой, невзирая на множество серьезных предупреждений и угроз несколько даже перетрусившего Юпитера. Тема — «с небом гордая вражда», — как мы видим, далеко не новая. Новой является концепция свободы, специфически экзистенциалистская, к тому времени уже полностью сложившаяся в уме писателя, ибо ко времени постановки пьесы он уже закончил «Бытие и Ничто».