Лидия Либединская - Последний месяц года

• Название: Последний месяц года
• Автор: Лидия Либединская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1970

Повесть о декабристах

---

Л. Либединская Последний месяц года

О тех, кто первым ступил на неизведанные земли,

О мужественных людях, революционерах,

Кто в мир пришел, чтоб сделать его лучше.

О тех, кто проторил пути в науке и искусстве,

Кто с детства был настойчивым в стремлениях

И беззаветно к цели шел своей.

П. ПЕСТЕЛЬ К. РЫЛЕЕВ С. МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ М. БЕСТУЖЕВ-РЮМИН П. КАХОВСКИЙ

               Я ль буду в роковое время
               Позорить гражданина сан
И подражать тебе, изнеженное племя
               Переродившихся славян!
Нет, неспособен я в объятьях сладострастья,
В постыдной праздности влачить свой век младой
               И изнывать кипящею душой
Под тяжким игом самовластья.

К. Рылеев

Глава первая В него еще поверят…

Якушкин с ним, видите ли, разговаривать не захотел!.. «Ну почему он со мной так?!» — с обидой, по-детски горькой, спрашивал себя Михаил Павлович Бестужев-Рюмин, глядя из окна возка на мелькавшие мимо серые избы и чахлые придорожные садочки, покрытые густым слоем пыли.

«Пусть он старше и умнее меня, но я докажу, докажу! Императору Августу Октавиану исполнилось всего восемнадцать лет, когда он победил Марка Антония. А мне уже двадцать один!»

Он понимал: не подобает воину, заговорщику, влюбленному плакать как девчонке. Но не мог сдержать обиды, чувствовал, вот-вот всхлипнет. И чтобы ямщик, не дай бог, не заметил его отчаяния, громко и натужно кашлянул.

— Что, ваше благородье, пыли наглотались? — сочувственно обернулся к нему ямщик. — Дождичка сейчас, полегчало бы. До Киева ехать еще и ехать. Калугу только миновали…

Ямщику нравился молоденький офицер. Поглядишь на него — не больше шестнадцати. Рыжий, веснушчатый, на барина не похож. Вроде из своих, деревенских. Его бы в ситцевую косоворотку обрядить да с ребятами в ночное отправить, нипочем от них не отличишь.

Михаил Павлович почувствовал добрую заботу в голосе ямщика, но ничего не ответил, только благодарно взглянул на потемневшую от пота и пыли широкую ямщицкую спину.

В том размягченном состоянии, в котором он находился, в разговоры было лучше не вступать. Он задернул пропыленную занавеску на маленьком окошке, чтобы жаркие лучи июльского солнца, поднимавшегося все выше, не проникали в полутьму возка.

«И все-таки он не имел права так со мной обойтись! — снова вернулся Михаил Павлович к мысли, не покидавшей его от самой Москвы. — Ведь я к нему от Сергея Ивановича Муравьева-Апостола как полноправный член общества… Якушкин храбрый воин, удостоенный наград в наполеоновских войнах, один из первых основателей тайного общества… Но сейчас-то главная сила — мы, южане! Неужели он не понимает, что настало время объединяться и готовиться к решительному удару против императора?»

«Единение, единение в мыслях и действиях — вот наша главная задача!» — продолжал он разговор, который должен был произойти между ним и Якушкиным. А Якушкин отказался вести с ним переговоры. Видите ли, он, Бестужев-Рюмин, слишком молод для такой ответственной миссии. Бестужев-Рюмин ничего не смог возразить, только растерянно улыбнулся.

«Глупая, идиотская улыбка!» — в отчаянии и бешенстве прошептал Михаил Павлович.

С детства так: маленький, младшенький. Последний ребенок в семье. Все относились к нему покровительственно.

«Только матушка понимала, — подумал Бестужев-Рюмин. — Всегда понимала!»

Он вспомнил, как по утрам входил к ней в комнату, жарко натопленную, уставленную множеством мягких предметов. В комнате над всем царствовала огромная кровать с пуховиками и перинами, покрытая розовым атласным одеялом. Екатерина Васильевна была женщина умная, образованная, но вялая и неподвижная. В постели пила кофе, завтракала, и хорошо, если к обеду поднималась. А бывало, и весь день проводила в постели.

Екатерина Васильевна подзывала сына к себе. Он подходил, худенький, бледный, в мягких сапожках и голубой шелковой рубашечке, и она гладила его по вихрастым рыжим волосам, которые ничто не брало — ни щетка, ни гребенка, — и они смешно топорщились на затылке. Он и красотой не вышел, и здоровьем слаб, да к тому же веснушчатый как кукушечье яйцо. Но мать чувствовала в нем внутреннюю силу, невидимую другим. Они часами разговаривали о смысле жизни и таинстве смерти, о назначении человека. Небольшие зеленовато-коричневые ребячьи глаза серьезно и требовательно глядели на нее из-под коротких рыжих ресниц.

…Да, матушка понимала его. Но почему же, когда в нынешнем году он задумал жениться на Катрин, не дала благословения?

«Что сегодня со мной? — с неудовольствием спросил себя Михаил Павлович. — Почему об одном невеселом думается? Катрин любит меня, и мы будем счастливы. Будем! — сердито и упрямо повторил он. — Пусть против и ее знатная родня — Раевские, Орловы, Давыдовы… Мы своего добьемся!»

Бестужев-Рюмин представил себе черноглазую тоненькую Катрин, вспомнил большой дом в Каменке, с колоннами и широкими ступенями, каменный грот в саду над рекой, влажную полутьму и прохладу. Он зажмурился, словно ожидая услышать хрустенье песка под легкими башмачками…

Громкое кукареканье вывело его из забытья. Он отдернул занавеску, опустил стекло. Жаркая струя воздуха ворвалась в окно. Возок выехал за околицу деревни. Вокруг стлались желтые поля созревающего хлеба. Налетал ветер, и колосья послушно гнулись, гибкие и плавные, как волны. На горизонте грудились тучи с темными, влажными днищами. Тучи были мягкие и взбитые, как пуховики на матушкиной постели.

«Матушка, — вернулся он мыслями к матери. — Как она была плоха в этот мой приезд… Теперь уже не от лености, а от слабости не поднимается», — подумал он, и сердце его дрогнуло. Он вспомнил прощанье с ней, как долго целовал мягкие прозрачные руки, поредевшие волосы, прядками выбившиеся из-под кружевного в оборках чепца. Глаза ее стали большими и черными. Почему он раньше не замечал, что у матери такие черные блестящие глаза?

— Скажи Сергею Ивановичу, пусть бережет тебя. Он умный. Вся муравьевская порода умом взяла! — и вдруг, словно испугавшись, как бы сын не подумал, что она навсегда прощается с ним, сказала строго и громко (откуда только сила в голосе взялась!):

— А за меня не бойся! Доживу до твоей славы. Мы, Грушецкие, живучи… — и, как в детстве, провела рукой по его вихрастым рыжим волосам.

Екатерина Васильевна перекрестила сына, надела на шею потемневший старинный образок, легонько оттолкнула от себя.

— Иди с богом!

Он, привыкший с детства беспрекословно верить ей, и сейчас поверил, что «Грушецкие живучи» и ему еще не раз придется свидеться с матерью.

Не удалась его поездка в Москву! Решительно не удалась. И с матушкой плохо, и в делах неудача. Как он скажет Сергею Муравьеву-Апостолу, что не сумел договориться с москвичами?

«Ну, он-то поймет! А вот Пестель?..» — с сомнением подумал Михаил Павлович.

Отправляясь в Москву, Бестужев-Рюмин должен был на обратном пути проехать в Тульчин к Пестелю и доложить о переговорах. Но теперь, зная его непреклонный и угрюмый норов, не решался. Правда, Бестужеву-Рюмину порой казалось, что Павел Иванович Пестель напускает на себя излишнюю строгость. Михаил Павлович понимал его. Политический деятель, вождь должен быть непререкаемым авторитетом. Надо отдать справедливость Пестелю, он своего добился: его уважали и побаивались. Уважали за ум и решительность, за справедливое отношение к солдатам. Побаивались за резкость суждений, непреклонность в решениях, вспыльчивость. Многие его не любили и за глаза говорили, что он властолюбив и не в меру крут. А Бестужев-Рюмин любил.

Порой он ловил себя на том, что невольно подражает Пестелю в манере разговора, повторяет его слова и мысли. Он знал, как трудно заслужить расположение Павла Ивановича, и потому одно лишь слово, одобрительный взгляд, жест, дрогнувшие в редкой улыбке губы делали его счастливым.

Как он был горд, когда Пестель поручил ему переписывать и распространять среди членов тайного общества главы «Русской правды», проекта законоположения будущего свободного государства Российского. Переписывая «Русскую правду», Михаил Павлович запомнил наизусть целые главы. Не раз замечал он ревнивые взгляды Сергея Муравьева-Апостола, когда на собраниях в Лещинском лагере, увлекшись, начинал их вдохновенно декламировать.

Конечно, к Пестелю он относился не так, как к Муравьеву-Апостолу. Пестель для Михаила Павловича был любимым и уважаемым командиром, вождем. А Сергей Иванович — друг, и, ни на минуту не задумываясь, он пожертвовал бы за него жизнью.