Вера Панова - Ясный берег

• Название: Ясный берег
• Автор: Вера Панова
• Издательство: Художественная литература, Ленинградское отделение
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

Маленькая повесть из жизни людей, работающих в совхозе. Действие происходит в 1946-47 гг.

---

— Только подрывают авторитет, — сказала Таня.

— Ах, Танечка, бедная! — искренно сказала Нюша. Как прежде она с полной убежденностью поддерживала слух, который Таня назвала клеветой, так сейчас, увидев слезы на Таниных глазах, горячо ей поверила и вознегодовала против клеветников.

— Конечно, — сказала Таня, — мне, как ветсанитару, приходится обращаться и к Анатолию Иванычу, и к тому же Бекишеву, и то же самое, как комсорг, я от них получаю данные о производственной работе комсомольцев, с меня райком требует характеристики… Так вот, почему-то не говорят же ничего про меня и Анатолия Иваныча, а всё Бекишев да Бекишев.

Нюша обняла Таню и сказала:

— Плюнь на них, Танечка. Ну вот, еще переживать из-за этого. Хочешь, я с тобой поделюсь?

— Поделись, — сказала Таня, сморкаясь.

— Я составила план своей жизни, — сказала Нюша и замолчала.

— Ну?

— Ох, подробный план!.. Чего-то мне расхотелось рассказывать, Танечка.

— Я не понимаю! — сказала Таня с негодованием. — Это уже безобразие. Не хочешь рассказывать — не надо было обещать.

Нюша сказала, что план этот касается исключительно учебы: подготовиться — и в техникум. В школе говорили, что она способная, годы подходящие, просто даже совестно не учиться.

— И все? — спросила Таня. — Такой план у всей молодежи, все учатся или думают учиться. Ой, крутишь ты чего-то, скрываешь от меня…

Нюша засмеялась и запела:

Слезы, слезы, слезы,
Лейтесь, слезы, тише…

Таня подхватила вполголоса (она не могла слышать, что кто-нибудь поет, и не подхватить):

Чтоб никто не видел,
Чтоб никто не слышал…

Они шли обнявшись и с веселыми глазами пели грустную песню:

Ах, любовь-кручина
Сердце рвет и гложет,
И никто на свете
Горю не поможет…

И разом оборвали песню: из конторы вышли Анатолий Иваныч, Бекишев и Коростелев. Коростелев громко говорил и размахивал руками.

— Не могу привыкнуть! — говорил он. — До войны, может, не принял бы его так близко к сердцу, а сейчас вижу — душа кипит. Удивительно: по другим война всеми своими колесами прошлась, во всех щелоках перемыла, а люди вышли из войны еще крепче, еще живее! А его война не тронула, он тут в конторе просидел. И — мертвый.

— Вы необъективны! — сказал Бекишев. — Осторожен он очень, старается избежать лишней ответственности, это верно. Но работник сильный.

— Кабинетчик!

— Есть грех, но это, думается мне, еще не повод, чтобы аттестовать его мертвецом.

— Повод! — сказал Коростелев. — Мертвец он, мертвец и есть. Это не просто боязнь ответственности, это безразличие — полное безразличие ко всему, что делается! Не нужны ему ни телка Ромашка, ни бычок Рокамболь, ни мы с вами, ни дело, для которого мы живем!.. Здорово, девчата.

— Здорово, — сказал и Бекишев.

Таня сурово насупила светлые брови, не глядя сказала: «Здравствуйте». Никто из них не заметил обожающего, смятенного взгляда, который подняла Нюша на Коростелева. Один Толя заметил и подумал, вздохнув:

«Как она на него посмотрела. Если бы Марьяна Федоровна когда-нибудь так на меня посмотрела…»

С того дня Нюша и Таня стали дружить. Встречаясь, задушевно беседовали. На собраниях садились рядышком. Конспекты по политучебе составляли вместе. Таня стала вышивать себе блузку украинским узором, и Нюша стала вышивать себе блузку украинским узором. Заговорят про Таню и Бекишева — Нюша вступается: странно! Она к нему, кроме как за производственными данными, и не обращается. У вас старорежимный взгляд на взаимоотношения.

Холмогорка Стрелка отелилась двадцать восьмого января здоровым теленком хорошего веса. Первые дни после отела она давала по семь-восемь литров молока, на пятый день удой повысился до двенадцати литров. Следующие дни шло дальнейшее повышение: тринадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать с половиной.

— Стрелочка! — сказала Нюша при Бекишеве. — Вывози, дорогая, на тебя вся моя надежда!

Бекишев посмотрел на Нюшу, ничего не сказал, но на другой день принес ей большой разграфленный лист клетчатой бумаги.

— У меня такой же, — сказал он. — Каждый день будем проставлять Стрелкин удой, потом вычертим кривую.

Стрелка стала получать жмыхи. Подсолнечный жмых Нюша замачивала обратом — снятым молоком, а льняной давала в сухом виде, потому что размоченный он прилипает к деснам и небу коровы. Стала Стрелка еще больше давать молока: девятнадцать, двадцать три, двадцать четыре литра… Вдруг вниз пошла кривая: двадцать три, девятнадцать, семнадцать… Нюша перепугалась, прибежал Анатолий Иваныч, велел оставить свеклу, а вместо нее давать клевер — что-то у Стрелки случилось с желудком. Велел также кормить небольшими порциями, но почаще. Подошли директор Дмитрий Корнеевич и Бекишев — целое производственное совещание состоялось. Бекишев привел Иконникова. Иконников просмотрел график удоев и Стрелкины рационы (Нюша их записывала в особую тетрадку) и милостиво согласился со словами Бекишева, что есть смысл индивидуализировать питание Стрелки и использовать для ее раздоя все корма, какими располагает совхоз.

Расщедрился! Нюша с первых дней поняла, что Стрелка с лихвой окупит все, что на нее затратят.

Стрелка оправилась быстро, опять пошла вверх кривая удоев. Пришлось доить Стрелку по четыре раза в сутки, потом по пять раз, потом по шесть.

Нюша приходила на скотный двор задолго до рассвета, в начале четвертого часа. Задавала Стрелке утренний корм: свеклу (опять разрешил Анатолий Иваныч), мелко изрезанную и посыпанную овсяной мукой, — Стрелке это блюдо нравилось. В четыре Нюша садилась доить Стрелку. После дойки давала комбинированный корм, зерно, которое Стрелка ела особенно охотно, обильно запивая свежей водой. В шесть часов, когда Нюша доила Стрелку уже вторично, приходил Бекишев, еще красный После утреннего умыванья, с мокрыми волосами, гладко зачесанными назад. Он всегда говорил одни и те же слова:

— Доброе утро. Ну, как?

И записывал цифру вчерашнего удоя. Цифра была большая, приближалась к сорока…

Теперь уже и Коростелев завел себе график и тоже каждый день наведывался к Нюше, иногда даже по два, по три раза. Глаза у него азартно поблескивали. Он все беспокоился, не потеряла бы Стрелка аппетита.

— Ест? — спрашивал он, заскочив на минутку.

— Ест! — отвечала Нюша, ответно блестя глазами. — Что я думаю, Дмитрий Корнеевич, не обязательно ей один чистый клевер, можно и осоки, немножко, для разнообразия, она осоку хорошо ест.

— Ладно, диктуй! — говорил Коростелев. — Я скажу старшему зоотехнику — будет выписывать все, что закажешь. Тебе видней.

Вот как он с нею теперь разговаривал, вот как доверял ей!

Прибегала Таня: «Что новенького?» Доярки, приходя на работу, прежде всего заглядывали к Нюше: «Прибавила?»

Нюша отвечала коротко. Ей не нравилось, что столько ходит народу. Коровам беспокойно. Корова любит тишину.

Отец понимал это, Степан Степаныч. Похаживает около двора, крутит свои цигарки, вздыхает, а к Нюше не заходит. Только вечером, дома, спросит:

— Идет дело?

— Идет!

— Ты ее когда купала?

— Раз в месяц я их с мылом мою. Недавно мыла.

— А вымой лишний раз. Для аппетиту. Чтоб бодрость в ней взыграла.

Хороший советчик отец.

Бекишев специально читает книжки о раздое коров. Вычитает что-нибудь новенькое — и сразу к Нюше.

— Спасибо, — говорит Нюша. — Попробую.

— Вы запишите. Давайте я вам запишу.

— Спасибо, запомню без записки.

Иной раз что-нибудь такое скажет Бекишев, что старых доярок разбирает смех.

— Погодите, — скажет, — в новых скотных дворах мы такие создадим условия!.. На окнах повесим шторы — регулировать освещение; и поставим радиолы — будут коровы доиться под музыку.

— Что ли — от музыки удои повысятся? — спрашивают его.

— Именно повысятся.

Женщины смеются. Нюша пожимает худеньким плечом: чего смеяться? Человек серьезный, знает, что говорит. Ей представляется, как будет здесь на скотном через два-три года: механизация полная, чистота. И красивая, тихая музыка. Разве не хорошо? Очень хорошо.

Разговаривают Коростелев и Бекишев.

— Вита швиц дала шестьдесят девять, симменталка Фрея семьдесят два, а мировой рекорд, семьдесят семь и семь десятых, поставила все-таки холмогорка Вольница.

— Еще не вечер, — говорит Коростелев, — мы не знаем, где Стрелкин предел.

— Может быть, не так уж и далек ее предел, — говорит Бекишев.

Нюша смотрит через окошечко электрического доильника, как быстро-быстро бежит по резиновой трубке молоко, и думает: да, еще не вечер. Кто знает, может быть, Стрелка окажется не хуже прославленной Вольницы. А Бекишев так и ходит рядом, и Анатолия Ивановича водит с собой. Смотрят Стрелку, слушают у нее сердце — берегут…