Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния

• Название: Дар над бездной отчаяния
• Автор: Сергей Жигалов
• Издательство: Литагент «Благовест»32e5da99-0af4-11e3-99cb-002590591dd6
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9968-0291-3

Явившись на белый свет без рук и без ног, он, казалось, был обречён. Но великая сила духа и труд до кровавых трещин на губах с Божьей помощью окрыляют Григория Журавина. Зажатой в зубах кистью он пишет иконы.

Крестьянин, «обрубок человеческий», из глухого поволжского села оказывается у самой вершины грядущей Русской Голгофы. Едва не погибает в Ходынской трагедии. Встречается с императрицей Александрой Феодоровной, знакомится с народовольцами-бомбистами, Владимиром Ульяновым, дружит с Григорием Распутиным. Государь Николай Второй приглашает его написать нерукотворный портрет царской семьи…

Его рождение и судьба есть величайшее чудо и тайна. Родившись на белый свет без рук и без ног, он научился рисовать кистью в зубах. Поднялся вровень со знаменитыми живописцами. На нерукотворные иконы самарского крестьянина и теперь, через сто лет, молятся православные.

---

– Домой!

В церковь Марию Спиридоновну погнала душевная сумятица. В последнее время она не находила себе места. Не подавал о себе вестей Каров-Квашнин.

«Может, опять арестовали, за границу ли уехал? Сиди и жди. А чего ждать-то? Не муж, не любовник, так, жигало какой-то, а вот, поди же ты, тоскую… – при воспоминании о нём опалилась злостью. – Хоть бы записку чиркнул, мерзавец… Некуда себя деть. К Хрустиным что ли заехать?..

Матрёна-то – распустёха, крольчиха. За четыре года троих родила. Вечно в грязном халате. У всех наследников розовые мордашки с голубенькими хрустинскими глазками-пуговками, ф-фу-у…». Безмятежная толстая дурища, выскочила за этого ухаря. Втайне от себя Мария Спиридоновна жадно завидовала этой крольчихе Матрёне, тянулась к ней в бессознательном желании. Заиметь крепкошеего мужа, навроде Паши Хрустина, в делах необидчивого, весёлого: «Из вашего папаши, Марья Спиридоновна, песок сыпется, – хохотал Хрустин, держал паузу, выкрикивал. – Золотой! Замолвите, благодетельница, словечко, чтобы папашенька ваш, Спиридон Иваныч, в компаньоны меня взял, процентиков на десять. Бриллиантовый дождь на вас пролью…».

Речь шла о песке, который Спиридон Иванович додумался мыть со дна Волги и продавать строителям. Ужасно прибыльно оказалось. Намекни только она отцу, и закружится вокруг рой хрустиных, рыкаловых, травиных, ниязовых с предложениями руки и сердца и скорым вопросиком о её приданом. И пойдёт брюхо торчком, дети, пелёнки, запах молозива. Бабий инстинкт жаждал детей. Отравленная ядом революционной идеи, душа бунтовала. Георгий был другой. От Карова и его сообщников веяло тёмной силой. Они попирали законы. Взрывали, стреляли – мстили сильным мира сего. Они были выше всех, выше царя. Играли чужими и своими жизнями как в рулетку. Многим из них выпадало «зеро» – «ноль» в виде верёвочной петли на шею. Смертельная опасность, которой подвергал себя Каров, будто кислота, вытравляла из сердца Марьи Спиридоновны обиды на его измены. Каров упрямо жаждал положить жизнь на алтарь служения народу и этим брал над ней верх. Следом за ним Мария Спиридоновна не мыслила жизни без этих тайных собраний, конспирации, перевозок взрывчатки, ссор с пощёчинами, истерик, любовных страстей… К Хрустиным ехать она передумала.

…Раньше, чем доложила горничная, сердце Марии Спиридоновны оборвалось и полетело туда, в гостиную. На вешалке в прихожей она увидела его белую с золотой лентой шляпу. Как была, в накидке и туфлях, прошла в гостиную. Каров подкарауливал её за дверью. Обнял, стал целовать. От жадных губ, колкой щетины, силы, с которой он обнимал, пресеклось дыхание, жар опалил лицо, ушёл в бёдра.

– Постой, я из церкви, после исповеди. – Загораживала лицо руками, отталкивала, а губы сами отвечали на поцелуи. Загораясь страстью, он потянул её к дивану. Мария Спиридоновна замотала головой, привалилась спиной к двери.

– Постой, не надо. – Задохнулась, уткнулась лбом в жёсткое плечо, переступив на месте, разве ла ноги.

Рядом за дверью бегала горничная, звенела посудой. Мария Спиридоновна нешуточно, через фрак, прикусила Карову плечо, удерживая сладостный вскрик. Упала на диван, освобождённо засмеялась.

– Сними же, наконец, с меня накидку. Я вся мокрая, как из бани, – сдула со лба прядь волос.

– Слушаюсь, моя повелительница. – Шутовски Каров бросил на диван накидку, опустился на колени, снял с неё туфли, целовал ступни.

«Зачем мне ребятня, купец-муж? Тоска и пошлость. Вот оно, летучее счастье. Удар молнии, – надвое сердце…». – Будто споря с кем-то, она уронила руку на склонённую голову Карова, сжала в пальцах жёсткие, как конская грива, волосы. Тот вскинулся:

– Мари, мы едем в Петербург. – То ли велел, то ли спрашивал.

– В Петербург? Зачем? Тебе плохо здесь?

– Мари, ты – чудо. Богиня! Шахерезада не достойна быть твоей горничной, – сверкал он глазами сквозь свисавшие чёрные пряди, больно сжимал в руках её ступню. – Я приглашаю тебя на царскую охоту.

– На кого? На зайцев? – продолжила она игру.

– На самого-самого. На двуглавую корону.

У добычи дорогой мех?

– И очень страшные когти, – засмеялся Каров. – Подвернёшься под удар лапы и повиснешь с мешком на голове.

– Негодяй, ты тащишь меня в петлю. – Она шутливо пришлёпнула ладошкой по его макушке. Каров встал с колен, отмахнул назад волосы.

– Риск минимальный. Я хочу уничтожить, убить жертву, не приближаясь к ней. Никто ещё никогда не додумывался до такой охоты. Я буду…

– Георгий, давай с тобой обвенчаемся, – перебила легко, но внутренне натянулась струной. – Родим детей. Отец даст за мной много. Молчишь?

– Но, Мари, дети – это… это… – Он был совершенно сбит с толку, насупил брови. Он всегда супил брови, когда затруднялся с ответом. – Зачем нам с тобой плодить новых рабов. Чтобы их топтали, унижали…

– Каров, я хочу детей, двойняшек, – мальчика и девочку.

– Мари, мне понятен твой инстинкт самки, я хочу сказать – матери. Я согласен, но не теперь – после охоты. – Каров всё вертел в руках её туфельку. На миг ей показалось, что в руках у него – ножка ребёнка. Зажмурилась, будто ударили: «В Петербург, в Тобольск, к чёрту на рога, но с ним… Только с ним».

– Подари мне свой портрет, – сказал Каров.

– Какой?

– А тот. Зубами написал… Журавин.

– Не подарю. Я на нём не похожа.

– А по-моему, очень. Ты похожа там на Нефертити.

– На Медею я там похожа, на Медею…

13

«Смерть идёт за мной по пятам – умер отец, теперь эта трагедия», – император отвёл глаза от двух страшных цифр на листе бумаги. «1389 человек погибших и 1300 раненых на Ходынском поле». В памяти возникла череда лиц: мужчины, женщины, старики, подростки, лежавшие на кроватях в больнице. Изувеченные, они с радостью и обожанием приветствовали его и императрицу, жарко благодарили. «Великая награда иметь таких подданных», – подумал император.

Вспомнились разговор с самарским иконописцем, его смелые глаза. – Без рук, без ног, а твёрд и светел духом. Как верно сказал он про плотского зверя, дремлющего до поры до времени в каждом человеке. Там, на Ходынке, этот зверь пробудился в каждом из тысяч людей, лишив их разума и добра… И уже не люди, а дикие звери рвались к киоскам, давя и удушая себе подобных…

– Граф Пален с докладом, Вы ему, Ваше императорское величество, назначали, – доложил дежурный офицер.

– Проси. Пален – сухой, с суконным, будто продолжение мундира, лицом, заговорил бесцветным голосом, не позволяя себе никаких оценочных интонаций. За организацию народных гуляний на Ходынском поле отвечали министр двора Воронцов-Дашков и московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович. И тот, и другой передоверили организацию празднеств подчинённым. Пален долго и подробно докладывал об уже известных государю колодцах после французской выставки, о незасыпанном овраге, о слухах.

– Сколь, граф, велика вина генерал-губернатора? – спросил император, выслушав доклад до конца. Опытный царедворец Пален в этом «генерал-губернаторе» без титула и имени уловил желание государя уяснить объективную степень вины.

– Ваше императорское величество, если бы великий князь Сергей Александрович, – сухо и монотонно отвечал Пален, – накануне сам приехал на Ходынку, вряд ли это что-то изменило. Овраг и колодцы были и при народных гуляниях в восемьдесят шестом году, и никто туда не падал. И даже если бы он приказал их засыпать, трагедия всё равно бы случилась. Никто не мог предугадать страшного рывка многотысячной толпы к киоскам. Судя по свидетельствам очевидцев, случилось массовое помешательство. В одну минуту спавшие в поле люди, подобно вспугнутому стаду, кинулись бежать, топча упавших.

– Выходит, главный виновник – слухи, что всем не хватит гостинцев и пива?

– Ваше императорское величество, накануне вечером обер-полицмейстер Москвы проезжал по полю. Видел огромное скопление людей. Для поддержания порядка он должен был прислать дополнительные отряды казаков и солдат. – Зелень столового сукна отразилась в очках графа, перетекла на лицо. – Казаки на лошадях как-то сдержали бы толпу.

– Подавили бы и казаков, – государь скомкал в горсти лист со страшными цифрами. – Зверь виноват, – неожиданно для себя произнёс он.

– Простите, ваше величество, не понял, – опешил Пален.

– Плотский зверь кинулся за пивом и колбасой.

– И подарков, и колбасы было в достаточном количестве, ваше величество…

…После ухода Палена император, стоя у окна, долго глядел на качавшиеся на ветру молодые ели. На их макушках в нежно-зелёной опуши янтарно светились свечки ростков. Внизу, в гущине, под широкими лапами лежал сумрак. «Ощущение опасности… Когда оно во мне возникло? – глядя на уплывающий в форточку дым папиросы, думал он. – Какие события предшествовали Ходынке?.. Ни есть ли это чудовищно спланированная операция? Начало борьбы против меня после моей отповеди Тверскому земству?.. Они кинули пробный шар, предложили привлекать представителей земства к принятию политических решений…». Свой ответ во время приема депутатов от дворянства, земств и городских общества 17 января 1895 года он помнил слово в слово: