Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния

• Название: Дар над бездной отчаяния
• Автор: Сергей Жигалов
• Издательство: Литагент «Благовест»32e5da99-0af4-11e3-99cb-002590591dd6
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9968-0291-3

Явившись на белый свет без рук и без ног, он, казалось, был обречён. Но великая сила духа и труд до кровавых трещин на губах с Божьей помощью окрыляют Григория Журавина. Зажатой в зубах кистью он пишет иконы.

Крестьянин, «обрубок человеческий», из глухого поволжского села оказывается у самой вершины грядущей Русской Голгофы. Едва не погибает в Ходынской трагедии. Встречается с императрицей Александрой Феодоровной, знакомится с народовольцами-бомбистами, Владимиром Ульяновым, дружит с Григорием Распутиным. Государь Николай Второй приглашает его написать нерукотворный портрет царской семьи…

Его рождение и судьба есть величайшее чудо и тайна. Родившись на белый свет без рук и без ног, он научился рисовать кистью в зубах. Поднялся вровень со знаменитыми живописцами. На нерукотворные иконы самарского крестьянина и теперь, через сто лет, молятся православные.

---

Когда же вышел на площадь, собор открылся во всём своем могучем величии. Взгляд отца Василия, привыкший к камышовым крышам и трубам сельских изб, будто неудалый верхолаз, карабкался по стенам, запинался на изузоренных каменной кладкой наличниках окон, стыл, поражённый красотой башенок, бежал по аркам на купола: «Господи, как же мастера держались на эдакой вышине, – глядя на трепетавшие крестики стрижей, с восторгом вопрошал отец Василий, и сам же отвечал: С Божьей помощью строят на века веков во славу Господнюю…»[12]

Государь покойный Александр II серебряным мастерком, своими ручками, камень в основу положил… До семи ведь разов покушались на него супостаты. Будь он жив, то-то бы порадовался. Упокой, Господи, душу грешную раба Божьего Александра… То-то Гриша обрадуется подарку владыки… Про митрополита московского велел читать. А ведь святой Алексий – покровитель Самары неспроста, – подумал отец Василий, перекрестился радостно. – Говорил, иконы в Петербурге заказали для собора. Неужто Гришу хочет попытать сразу на столь великом деле?»

8

Без Данилы мастерская осиротела и не кормила более. Оклады на иконы заказывали редко. А письма Гриша писал за так. К новине и хлебушек из закромов под метёлку вымели. Арина отруби в муку подмешивала, отчего хлебы не подымались в печи, трескались. Скотина выручала. Зойка-кормилица отелилась – молочко хоть шильцем, а ели. Курочки по теплу занеслись, яичками на Красную Пасху разговелись. Арина сметанку да яички больше на продажу собирала. Гришатку на учёбу в Самару одного не отправишь, Афоню с ним посылать надобно. За постой, за стол платить. Одеть, обуть – всё деньги.

Наизнанку выворачивалась, каждую копейку берегла. И Никифору покою не давала. Сплановали тёлку-летошницу в зиму оставить вместо старой коровы. Да лошадь, да бычка-полуторника, да овчатышек. Долгую зиму такую прорву скотины кормить омёта сена не хватит. Всё лето до осени Арина подол в зубы и чуть свет по овражкам, по опушкам. Где какую полянку углядит, гонит Никифора с Афоней траву косить. По осени дожди прошли, вторым укосом косить понужала. Афоню до свету будила.

– Эх, повезло Гришану, быть бы мне тоже без рук, без ног, не гнала бы косить, – бурчал Афонька спросонья.

Арина – рушником по спине:

– Не буровь абы чего. Гришатка до свету рыбачить залился. На ушицу вам.

– В холодке на речке, а тут на жаре. Куда столь сена девать?

– Зима долгая, всё подберём.

Никифор черпал ложкой тюрю с квасом, молчал. С годами он всё чаще клал печать на уста и не встревал в пустые разговоры.

Поднявшееся над крышей соседского дома солнышко заглянуло в окно. Огнём пыхнул лежавший на лавке медный оклад для иконы. Никифор сожмурил глаза, отёр ладонью бороду:

– Брусок не забудь. Слышь, Афонь?

– Щас квасу налью.

…Тем часом Гриша с отцом Василием сидели под кручей на Самарке. Тупо глядели на мёртво лежавшие на глади омута поплавки. За кустами, ниже по реке, раздался напугавший их всплеск, будто корова с кручи в воду свалилась. Глядь, вдоль берега против течения темная лобастая голова плывёт. «Бобёр…», – догадался Гриша. Перед самыми поплавками зверь хлобыстнул хвостом, осыпав брызгами юного рыбаря, и ушёл под воду.

– Ишь, злится на нас, – шепнул отец Василий. – Место его заняли. Хвостом, как лопатой, лупанул, всю рыбу распугал.

На конец гришиного удилища, трепеща, опустилась большая сиреневая стрекоза.

– Про святителя Алексия прочёл?

– Прочёл. – Гриша плечом отёр брызги со щеки.

– Ничего, грешник, про него не знаю. Слыхал, что покровитель Самары.

– Одного бобра на шапку хватит?

– Экося, я ему про святителя, а он мне про бобра, – огорчился отец Василий. – Как святой Алексий в Самару-то притёк? Расскажи-ка мне.

– В детстве его звали Елевферием, а после монашеского пострига нарекли Алексием, – шепотом, поглядывая на стрекозу, заговорил Гриша. – Великий князь Московский Иоанн Иоаннович[13] по соборному постановлению избрал святого Алексия в митрополиты. Слава о чудесных исцелениях по молитвам святого Алексия дошла и до татарского хана Джанибека. Хан снарядил послов к Московскому князю. Просил прислать в Орду «сего человека Божия», чтобы Алексий исцелил его ослепшую любимую жену Тайдулу. «Если царица получит исцеление по молитвам того человека, – глядя в омуток, будто все это было написано на водной глади, без запинки пересказывал послание хана Гриша, – ты будешь иметь со мной мир. Если не пошлёшь его ко мне, то разорю огнём и мечом твою землю».

– Басурмане. Какую волю имели… – Отец Василий нанизал на крючок свежего червя, поплевал на него. – На Руси не все караси, есть и ерши. И что князь?

– Убоялся. Велел ехать. – Гриша ткнулся лицом в лопухи, замотал головой. – Спасу нет от этих комаров.

– Сказывай, а я буду их веткой от тебя отгонять.

– Ты, крёстный, лучше за удочками гляди.

– А что Алексий?

– Перед дорогой в Орду молился он в храме Успенья Пресвятой Богородицы, скорбел. И тут у гроба святого Чудотворца Петра сама собой зажглась свеча.

– Знак благой. – Отец Василий помахивал перед гришиным лицом ольховой веткой.

– Ты мне глаза не выстегни, – засмеялся Гришатка. – Машешь как попало.

– А в Самаре-то как Святитель очутился?..

– Экий ты, крёстный, поспешник. Дойду и до Самары. Глянь, поплавок повело.

– Это течением. Сказывай, не томи.

– Святитель Алексий взял часть воска от той свечи, изготовил из неё малую свечку и забрал с собой. В 1357 году по весне вместе с клиром отправился в Орду. Был тогда митрополит уже не молод и, чтоб не растрястись на конях, поплыл в челнах по Волге. В устье Самарки сошёл на берег. В лесу посетил келью благочестивого пустынника. Имел с ним беседу. Тогда и изрёк пророчество, что со временем здесь поднимется град великий. Воссияет в оном граде благочестие «и оный никакому разрушению подвержен быть не имеет».

– А кто слыхал-то, что он так рёк?

– Может, тот пустынник записал, а скорее, кто из монахов, что с ним плыли… Тебе не всё одно?

– А слепая царица?

– Святой Алексий приплыл с клиром в Золотую Орду, – продолжал Гриша. – Хан встречал его с великой честью, повёл в палаты…

…Рассказывал он, и проступали за приречными вётлами дворцы Золотой Орды. Ревели верблюды, ржали кони, нукеры в мохнатых острых шапках толклись у костров. Ели пришельцев рысьими глазами. Слепая красавица Тайдула низко клонила гордую голову перед русским святым. Хан Джанибек, золотым беркутом вкогтившийся в свои колени, восседал на коврах. Ждал, пока русский святой не возжёг малую свечу и не принялся читать молитвы над коленопреклонённой царицей. Чем дольше длилась молитва, тем сильнее наливались яростью жёлтые зрачки хана. Что может этот седой старик? Шаманы били в бубны, жгли костры до облаков, персидские волхвы поили отварами из орлиных глаз и золотого корня, а тут всего-навсего тоненький прутик воска, подожжённый с одного конца… Зря он понадеялся, тьма её глаз не расступится перед старцем, приплывшим из полуночных стран. Но он, хан Джанибек, будет на этот раз великодушен. Урусутского митрополита не привяжут к хвостам диких коней, не сломают ему старческий хребет. На обратном пути при ночёвке на берегу его просто зарежут сонного…

Но что это? Тайдула вдруг вздрагивает от окропивших ее глаза капель святой воды и визжит, как простая дочь пастуха:

– Я вижу!.. Я вижу!..

Джанибек с юношеской быстротой вскакивает с ковра, подбегает к Тайдуле, замахивается на неё. Царица отшатывается в испуге.

– Она прозрела! – Хан сдирает с пальцев золо тые в драгоценных каменьях перстни, подносит в пригоршни урусутскому святому.

…Пока Гришатка рассказывал, отец Василий в волнении оборвал всю ветку, которой отгонял комаров:

– Басурмане, они безжалостные.

– А ты думал. Когда Джанибек умер, сыновья стали драться за престол. Так Бердыбек зарезал двенадцать братьев, а сам… Крёстный, тяни! – закричал вдруг Григорий.

Конец вязового удилища макнулся в воду. Сиреневая стрекоза сорвалась с удилища, затрещала над омутом. Отец Василий взвился на месте. Полы подрясника взметнулись, будто крылья. Что есть сил вцепился в удилище.

– Крёстный, миленький, не оборви, не дёргай, как в тот раз, выводи степенно, – шёпотом просил Гриша, глядя на резавшую воду лесу. – Похоже, головель попался, скоро уморится…

– Да не дёргаю я, она сама тянет дуром!

На речную поверхность вдруг свечой выметнулась здоровенная щука с разинутой пастью, взбурлила воду и скрылась.

Слабину ей не давай, крёстный. Внатяг веди, – кричал Гриша. – Внатяг!

– А то без тебя не знаю! – Отец Василий обеими руками держал в дугу согнутое удилище, то приподнимая, то опуская до самой воды.

– Воздуху, дай ей воздуху хлебнуть, враз присмиреет!

– А то! С глуби щука кинулась на перекат. Отец Василий, увязая в грязи, будто мальчишка, припустил вдоль берега.