Юрий Шушкевич - "Вексель Судьбы" (книга первая)

• Название: "Вексель Судьбы" (книга первая)
• Автор: Юрий Шушкевич
• Жанр: Научная Фантастика

В основе сюжета - судьба двух советских разведчиков-диверсантов, которые в результате хронопортации переносятся из 1942 в 2012 год. В нашем сегодняшнем мире им удаётся быстро "акклиматизироваться" и стать участниками многочисленных событий, связанных с розысками исчезнувшего за рубежом крупного царского вклада. Однако вместо капиталов, лёгших в основу мировой финансовой системы и с известных пор правящих миром, героям романа удаётся обрести сокровища иного рода. Роман интересен многочисленными историческими коллизиями и футурологическими прогнозами, которые, будучи преломлёнными в сознании людей первой половины XX века, зачастую раскрываются с неожиданной стороны.

---

-- Ишь, тогда понятно происхождение столь замызганного конверта! -- ухмыльнулся Борис. -- В другой раз мог бы для новой звезды что-нибудь поаккуратнее соорудить! Но у меня вопрос в другом -- насколько Утюг сдержит своё слово? Не начнёт ли Зайцев со временем новые претензии измышлять? Ведь без Марии ему, похоже, крышка, из долгов не выпутаться...

-- Не надо волноваться, -- успокоил Бориса Петрович. -- Если Утюг своё слово на людях не просто произнёс, но ещё и повторил -- значит, живи спокойно. Эта публика, как говорится, за базар отвечать приучена, так что твой Зайцев не больше пикнет. Забудь!

В этот момент в кармане у Штурмана зазвонил мобильный телефон, и вскоре он разочарованно сообщил, что вызванный им для Марии лимузин не приедет, поскольку он только что "попал в небольшую аварию на Ленинградке". Борис предложил вызвать такси, а до приезда машины вернуться в какое-нибудь помещение, поскольку на улице сильно похолодало, поднялся ветер и начал накрапывать дождь. Но продюсер рассудил иначе.

-- Держи, -- он протянул Борису ключи от своего двухместного спорткара, -- отвози Машу, а я всё равно пока должен на какое-то время здесь поошиваться.

Борис не без изумления посмотрел на Штурмана, затем пеервёл взгляд на его роскошный автомобиль. Всё взвесив и внутренне согласившись, что другого варианта увезти домой начинающую замерзать сестру нет, он принял ключи, однако тотчас же с досадой воскликнул:

-- Ах, чёрт, я же выпил!

-- Ерунда, -- ответил Штурман. -- Если остановят -- заплатишь ментам.

-- Я никогда им не плачу, Саня, ты же знаешь! Это -- принцип. Эх, дёрнула меня нелёгкая после шампанского да на водку! Слушай, а пусть Алексей сядет за руль. Ты ведь взял права?

-- Да, -- ответил Алексей, -- удостоверение при мне.

-- Довезёшь?

-- Постараюсь. Только немного страшно -- машина уж больно хороша. Вдруг что-нибудь случиться?

Штурман улыбнулся и махнул рукой:

-- Плевать. Она застрахована. Если что -- документы в яш-щичке!

-- Но в таком случае, -- вдруг уверенно и властно вступила в разговор Мария, -- я бы желала немного развеяться после выступления и покататься по городу. Ты не будешь возражать?

-- Нисколько! -- ответил Штурман.

Подойдя к переливающемуся отблесками уличных огней ярко-алому родстеру, Алексей распахнул дверь и помог Марии разместиться на глубоком и удобном пассажирском сидении. Затем сам сел за руль и, сосчитав в уме до трёх, повернул ключ зажигания. Мотор, словно испытывая неловкость от своей необыкновенной мощи, доверительно заурчал, а приборная панель озарилась сиянием многочисленных разноцветных огоньков. Алексей постарался сориентироваться в незнакомой обстановке водительского места и, по-быстрому определив местонахождение основных приборов и включателей, поинтересовался у хозяина через опущенное окно:

-- Сколько времени имеется у нас?

-- Сколько нужно! Бросите потом машину возле своего дома, я её завтра или когда-нибудь там заберу.

-- Спасибо, -- ответил Алексей, после чего, не вполне доверяя монитору заднего хода и по-старинке резко развернув голову назад, начал выезжать со стоянки концертного комплекса.

Штурман помахал рукой и сразу исчез, а Петрович с Борисом остались дожидаться такси.

-- Какой же длинный день! Я даже забыл, что совершенно не выспался накануне, -- произнёс Борис, зевая. -- Но вот они -- они с пользой проведут время. Что же остаётся нам?

-- Нам? -- переспросил Петрович, тоже украдкой зевнув. -- Только завидовать!

* * *

На протяжении недолгого времени своего знакомства с Марией Алексей испытывал по отношению к ней неподдельную симпатию, которую ему приходилось сдерживать, поскольку он не без оснований опасался, что она может перейти в более сильное чувство. Впустить же это более сильное чувство в своё сердце Алексей до последнего времени не был готов и отчасти поэтому давеча на бульваре развлекал себя рассуждениями о субъективности любви.

Прежде всего, смущение вызывал его неопределённый статус в обществе -- без связей, без работы и без друзей (не считая, конечно же, Бориса) и с полуфальшивыми документами, которые могут засветиться при любой серьёзной проверке. Во-вторых, Алексей не мог быть уверен, что достаточно приспособился к современному обществу, разобрался в его правилах, освоил его терминологию. Как страшный сон он вспоминал памятный разговор с задержавшим его на рынке капитаном Расторгуевым, когда каждое второе сказанное им слово было провальным! Теперь, конечно же, он сделался более искушённым в выборе имён и произнесении названий, однако кто знает -- вдруг где случайно проскочит довоенное словечко или его уличат в незнании какого-нибудь очевидного для современников факта, события или явления?

И наконец, самым неприятным и тревожным являлось отсутствие ясности того, кем именно является он, молодой человек 1916 года рождения, в нынешней обстановке. Ведь если реальностью и объективным физическим феноменом оказалось их с Петровичем умопомрачительное воскрешение после семидесяти лет небытия, то реальностью может однажды стать и обратный процесс. Насколько Алексей мог судить, ничего подобного в известной истории доселе не происходило, поэтому опираться на какой-либо опыт из прошлого было нельзя. А раз нет опыта, раз нет понимания сути случившегося с ним чуда -- то нет и не может быть никакой уверенности в завтрашнем дне. Так однажды ляжешь спать -- и не проснёшься...

Но с другой стороны, что случилось -- то случилось! Он, Алексей Гурилёв, жив, здоров, пребывает в ясном уме, помнит всё, сотворён из плоти и крови. Он чувствует, он живёт, мечтает, огорчается, может шутить, уставать, восхищаться, быть гневным, рассудительным или сентиментальным, надеяться, ненавидеть, любить. Любить? Конечно же, любить. Ибо так устроен мир, что пока человек живёт, он не может не думать о ком-то другом. И дело здесь, наверное, не столько в телесной страстности, сколько в необходимости через того, другого, каким-то образом подтверждать своё собственное неповторимые бытие.

То, что он способен любить, должен любить и будет любить, Алексей знал едва ли с не с первых минут, когда он начал сознавать возобновлённость своей жизни и новую реальность. Он думал об этом и в памятную ночь под стук колёс на длинном железнодорожном перегоне, вглядываясь в звёздное мерцание, и в промозглой очаковской конуре, когда рассудок отступал перед жаром лихорадки, и когда потом, уже вполне пришедший в себя и прилично одетый, он из окна такси вовсю засматривался на нарядных москвичек. И, конечно, же, все эти мысли были с ним, когда он впервые увидел Марию, внезапно ворвавшуюся в его прежнюю гостиную с неожиданной просьбой поискать под крышкой рояля деньги, а он от волнения вскочил и перепутал ноты...

Да, за все эти быстро промчавшиеся и насыщенные событиями дни, общаясь с Машей воочию или живя предвкушением её скорого возвращения из Ленинграда, Алексей вполне решил для себя, что она красива, остроумна и в полной мере способа его понимать. Стало быть, она отвечает тому трудно определяемому, но тщательно выстраиваемому и ревниво сберегаемому образу, который каждый мужчина утверждает для себя в качестве идеала женской добродетели и красоты. Он также всё сильнее ощущал усиливающуюся с Марией душевную близость, происходившую не столько от сходства взглядов на политику и искусство, сколько от оказавшихся созвучными и сопричастными друг другу каких-то потайных внутренних струн.

Разгоняя великолепный автомобиль модного продюсера по залитому оранжевым светом ночному проспекту и наблюдая боковым зрением за острожной улыбкой на Машином лице, Алексей поймал себя на мысли, что ему, вопреки всему сказанному вчера на бульваре самому себе, по большому счёту наплевать на то, что именуется телесной красотой. Однако Маша -- она ведь и в самом деле хороша! А если вдобавок он ещё будет уверен, что вспыхнувшая к ней страсть -- взаимна, что она надолго или, возможно, даже навсегда, -- то почему бы ему в этом не признаться и не сообщить избраннице?

Да, всё верно. Он жив, способен любить и быть любимым. Это всё так, иначе Мария вряд ли бы согласилась на ночное катание с ним наедине. Но вот какими словами следует об этом сказать, как преодолеть эту вечно опасную и оттого пугающую своей необратимостью точку перехода между "до" и "после", между состоянием невозмутимой личной свободы и дуализмом союза между мужчиной и женщиной? Ибо союз этот -- далеко не регистрационная запись в торжественный день, а признание обретённой совместности двух душ. Признание, в основе которого --океан переживаний, который рано или поздно нужно облечь в несколько обязательных слов. Именно слов, потому что ни взглядом, ни помышлением, ни поцелуем или объятием факт наступления этой совместности невозможно подтвердить. Необходимо именно словами произнести сакральную формулу, после которой союз либо наступит, либо нет. Обязательно сначала должно быть слово...