Юрий Шушкевич - "Вексель Судьбы" (книга первая)

• Название: "Вексель Судьбы" (книга первая)
• Автор: Юрий Шушкевич
• Жанр: Научная Фантастика

В основе сюжета - судьба двух советских разведчиков-диверсантов, которые в результате хронопортации переносятся из 1942 в 2012 год. В нашем сегодняшнем мире им удаётся быстро "акклиматизироваться" и стать участниками многочисленных событий, связанных с розысками исчезнувшего за рубежом крупного царского вклада. Однако вместо капиталов, лёгших в основу мировой финансовой системы и с известных пор правящих миром, героям романа удаётся обрести сокровища иного рода. Роман интересен многочисленными историческими коллизиями и футурологическими прогнозами, которые, будучи преломлёнными в сознании людей первой половины XX века, зачастую раскрываются с неожиданной стороны.

---

Было облачно и немного темно, тяжелогружёный самолёт двигался под нижней кромкой густых туч, из-за которых обихоженные европейские пространства, проплывающие под крылом, были сплошь в приглушённых пастельных тонах. Глядя на их чередующееся однообразие, стоившее веков труда и миллионов жизней, я невольно подумал, что та женщина, с которой я только что столь странно встретился и расстался, и есть для меня самый точный и окончательный символ Европы.

Европа также провела своё детство в рвении и благочестии "приходского хора", затем мечтала о красивом и разумном будущем, ну а теперь, оставив эти мечты, сделалась простой содержанкой, за которую ведут борьбу две выросшие из неё же силы -- германский Рейх и атлантический союз. Декларируемой любви отныне нет, есть лишь голая рациональность и упоение силой. И создаётся впечатление, что лишь мы, немногочисленные и разбросанные судьбой по самым разным европейским углам русские эмигранты, наивно и отчасти смешно пытаемся Европу любить за давно погасшую красоту и несуществующие добродетели.

Поэтому пока наш "Юнкерс", нудно и напряжённо гудя моторами, медленно полз над разноцветной сеткой полей и поселений где-то в восточной Бельгии или Вестфалии, я твёрдо решил, что не отдам свои ошеломляющие секреты ни одной из этих нынешних двух сил.

Векселя достанутся моей бывшей родине, и произойдёт это вовсе не из-за того, что они должны вернуться именно туда, откуда когда-то пришли, -- мне на это тоже, по большому счёту, наплевать. Просто в России, понял я, есть одна вещь, которая искупает все ужасы и грехи её нынешнего состояния. Эта вещь -- вырвавшаяся из-под векового спуда идея иного будущего. Будущего, в котором не будет ни нас, нынешних жалких и ничтожных, и ни бронированных чудовищ, о которых распинался Тропецкий.

Пусть сегодня эта идея иного будущего окрашена в красный цвет, пусть завтра она станет жёлтой, синей, пурпурной -- не имеет значения. С подобной идеей Россия всегда будет оставаться полноценной мировой силой. Ни у одной другой из мировых сил ничего подобного нет, все их футуристические образы примитивны, до краёв заполнены мещанством или отсутствуют вовсе, давно и безнадёжно уступив голому желанию наслаждаться и потреблять.

А я дам этой великой и спасительной нашей идее шанс воплотить себя в потрясающем масштабе и полноте.

Что именно пытается строить Россия -- мне трудно судить. То, что я наблюдал в Москве в свой первый приезд летом тридцать пятого, сильно отличалось от того, что я переживал в годы революции, а увиденное в тридцать восьмом было уже непохоже на тридцать пятый год. Однако за непреодолённой вековой грязью и косностью я в полной мере уловил и запомнил стремительный дух обновления, призванного человека не поработить, а вознести и возвеличить. Пусть последнее звучит наивно и нехарактерно для моего нынешнего буржуазного бытия, но я, единожды вдохнув глоток того кислорода, навсегда превратился в добровольного адепта и пленника советского эксперимента. И даже последовавшие затем охлаждение в наших отношениях не остудило во мне данного сумасшедшего чувства.

Когда пилот проинформировал, что мы пролетаем между Касселем и Гёттингеном, я твёрдо решил -- возможно, что и опрометчиво, -- что если Советы получат доступ к мировым деньгам и без чьей-либо помощи начнут использовать их в своих грандиозных замыслах, то в этом случае и у любимой мной Европы появится шанс не погибнуть от мещанства. То есть если мой план состоится, то импульсы новой воли, вырывающиеся из недр красной страны, уже простым фактом своего присутствия оживят и преобразят древнюю европейскую землю. Причём проделают это в полном подобии со вспыхнувшим в моём сердце порывом к парижской куртизанке, спровоцировавшем её на ответную страсть. Только результатом отношений здесь станет не глупая сытая жизнь, отправленная пороком или бессмысленной предопределённостью семейных уз. Новые вызовы породят новую борьбу и раскроют дремлющие таланты, благодаря чему по прошествии времён мы увидим Новое небо и Новую землю, как нам было когда-то завещано.

Хотя лично я, разумеется, ничего этого уже увидеть не сумею. Более того, я сознательно пойду ещё на одно преступление и не воспользуюсь пусть призрачным, но всё-таки объективно существующим шансом немедленно остановить мировую бойню, подарив фюреру сокровище, об обладании которым он боится помыслить даже в своих снах. Понимаю и не страшусь, что в этом случае вина за миллионы душ, сгинувших во всемирной мясорубке, падёт на меня. Однако я знаю, что скажу в своё оправдание: вопросы политики и финансов -- лишь запал, но не топливо войны. Топливом же является накопившаяся в европейцах звериная страсть к насилию и истреблению, которая всегда является обратной стороной культуры и декларируемой всеобщей любви.

И столь же понимаю, что воплощение моего плана также вряд ли окажется приятной прогулкой по васильковому лугу, а будет стоить многих и многих новых страданий и жертв. Но отныне я и твёрдо знаю, что любое страдание, равно как и сочащийся сквозь поцелуи яд, -- неизбежная плата за наслаждения жизни, и потому вне зависимости от моего действия или бездействия этот яд продолжит вновь копиться и рано или поздно найдёт для себя выход, умерщвляя всех без разбора.

В то же время существует единственное наслаждение, ядом не отравленное. Это наслаждение, как я уже писал, -- увидеть Новое небо и Новую землю. Поэтому ради того, чтобы оно имело шанс когда-нибудь состояться, я не стану жалеть ни других, ни себя.

Возможно, что я окончательно сошёл с ума или эти мысли внушил мне мой ночной собеседник -- неважно! Решение принципиальное, я его принял и жить прежней своей жизнью я более уже не смогу.

15/IX -1941

По здравом размышлении я вскоре понял, что задачу взвалил на себя немыслимую и практически неосуществимую. Я должен буду переместиться из Германии в Россию через воющий континент, сохранив свою миссию в тайне как здесь, так и там. И при этом оказавшись в России не просто сдаться первому же попавшемуся красноармейцу, а сохраняя инкогнито добраться до Москвы.

Помимо всех очевидных преград мою задачу осложняло ещё и то обстоятельство, что нельзя было быть уверенным, что добравшись до Москвы, я не застану там германские войска -- все газеты Рейха не без оснований полагали, что советская столица будет взята и оккупирована не позже середины октября. Если такое произойдёт, то мне придётся пробираться в стан русских куда-то на восток -- на Волгу или даже на Урал, а это -- ещё один смертельный риск, сводящий на минимум мои шансы.

Тем не менее внутри меня уже сформировался бешеный настрой на воплощение этого плана и никакие резоны отныне не могли остановить мого движения к нему. Более того, во мне постоянно присутствовала уверенность в том, что я смогу успешно преодолеть все без исключения преграды и опасности.

Попасть в Россию можно было только через нейтральную страну, имеющую сообщение со странами антигерманского блока. Самым практичным вариантом представлялся переход с территории Испании в английский Гибралтар, а оттуда -- морем в Сирию, занятую англичанами и войсками де Голля, ну а далее через Турцию -- в советское Закавказье. Второй путь начинался в Швеции, откуда можно было на пароходе какой-нибудь нейтральной страны добраться до Британских островов. Английское радио, передачи которого я регулярно включал, сообщало о готовящихся поставках военных грузов в Советский Союз, так что имелась возможность пристроиться на какой-нибудь уходящий в Россию грузовой пароход.

Я выбрал второй вариант, поскольку он предполагал пересечение меньшего числа границ, а также возможность, используя имеющиеся у меня особые навыки, затеряться в суматохе и неразберихе советского порта и далее, не раскрывая себя, добраться по железной дороге до Москвы. Переход же через турецко-советскую границу означал бы мой немедленный и неизбежный арест, чего я категорически не мог допустить. В чём также не приходится сомневаться -- так это в том, что в силу известных причин моя фамилия давно включена в СССР в списки для немедленного ареста, так что объяснять важность и уникальность моей миссии и моего предложения советскому правительству будет проще генералам в Москве, чем недалёким оперуполномоченным где-нибудь под Гюмри.

Разумеется, в Берлине я представил всё так, что отправляюсь в деловую поездку, которая должна продлиться несколько недель, а то и более того: ведь охота за антиквариатом -- дело хлопотное и непростое. С делами в магазине прекрасно справится немец-управляющий, а затем -- либо я смогу по какому-нибудь каналу сообщить, что погиб, либо по прошествии известного времени меня объявят пропавшим без вести. На эти оба случая я оставил завещание, в котором просил передать всё мое состояние дочери. Дочь находилась в Америке, отношения которой с Германией всё более и более скатывались к неизбежной и скорой войне, поэтому я указал её местом жительства дочери нейтральную Швейцарию. Из Стокгольма я пошлю дочери за океан письмо или телеграмму, в которых обо всём об этом предупрежу.