Георгий Лоншаков - Горшок черного проса

• Название: Горшок черного проса
• Автор: Георгий Лоншаков
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Эта книга — посмертное издание произведений талантливого дальневосточного писателя Георгия Владимировича Лоншакова. Вся его жизнь была неразрывно связана с Комсомольском-на-Амуре. Он прошел хорошую школу жизни, прежде чем взяться за перо. Был слесарем, работал в геологической партии, на строительстве моста через Амур.

В книгу вошли повести и рассказы о людях, живущих на дальневосточной земле.

---

Макаров с помощью вестового уложил его спать. Найденов долго ворочался, что-то бормотал, скрипел зубами, но в конце концов забылся, затих.

Утро началось с неприятностей. Артиллерия не подходила. Усилился приток раненых. С ранеными и связными поступали неутешительные вести. Первая и вторая бригады красных начали с двух сторон теснить полки. У них были артиллерия и кавалерийские части. Конница врубалась в цепи белых, и они не выдержали.

К обеду обстановка еще больше усложнилась. Теперь на берег возвращались не только раненые, но и толпы покинувших поле боя солдат. Напрасно офицеры старались навести порядок. Не помогали ни уговоры, ни расстрелы дезертиров. Красные, не оказывая сильного давления из глубины, теснили полки белых на флангах, наступая с двух сторон, вдоль западного берега. Командование красных понимало, что боязнь попасть в окружение заставит противника бросить позиции и отступать к переправе. Расчет оказался верным. К двум часам дня отступление солдат 15-го Омского и 16-го Ишимского полков, некогда славившихся своей стойкостью, превратилось в паническое бегство.

К четырем часам дня наступавшие с северного фланга передовые части красных вновь захватили Гоньбу. Открытым для отступления остался небольшой коридор в районе залива, но и к нему с юга неудержимо двигались красноармейские цепи. Земля на правом берегу дрожала от разрывов снарядов. Пули и осколки десятками косили обезумевших от страха белогвардейцев. Они бежали к берегу, давя друг друга. Перегруженные лодки переворачивались, тонули. Тонули и солдаты, решившие вплавь перебраться через Вятку.

Заговорили трехдюймовые пушки прибрежной батареи. Они наносили шрапнелью серьезный урон наступающим, но предотвратить катастрофу было свыше сил артиллеристов Макарова. С перекошенным от злости лицом, без фуражки, перепачканный в глине и копоти, перебегал капитан от орудия к орудию, громко отдавая команду:

— Огонь! Огонь! Огонь!

Потрясенный картинами панического бегства полков и страшной гибелью сотен людей, оглушенный грохотом, гулом, криками, стоял Найденов на позициях батареи. Стоял, словно во сне. Не могло это быть правдой, не могло! Все усилия, жертвы — все пошло прахом. Выходит, он был прав тогда, на том берегу, когда не хотел передавать ложный приказ. Но сознание собственной правоты не утешало, — наоборот, растравляло горечь, отчаяние, бешенство.

Над правым берегом стояли клубы дыма. Когда ветер разносил их, Найденов мог разглядеть красное полотнище над своей усадьбой. Красный флаг над Гоньбой! А ведь не далее как вчера он видел над своим домом другой флаг и думал, что вот и настал самый счастливый день в жизни.

Теперь все потеряно. Погибло, погибло без возврата! К родному дому Найденов испытывал сейчас такое же чувство, как к любимой женщине, побывавшей в руках врагов — поруганной, опозоренной…

— Макаров! — крикнул он и не услышал своего голоса в грохоте взрывов.

Но Макаров, стоящий возле орудий, обернулся. И Найденов, пошатываясь, пошел к нему.

…Да, он сам расстрелял, сжег Гоньбу. Собственными руками. С лица земли было снесено все: дом, постройки, даже церковь, на которой трепыхался красный флаг. Сильно пострадало и село. Интересно, отстроили усадьбу большевики? Какой стала теперь деревня? Ведь прошло столько лет!

Найденов погрел руки над огнем, повернулся к костру боком, потом спиной. Была глубокая ночь. Вокруг темнела молчаливая тайга. По-прежнему глухо шумела на перекатах река. По студеным горным струям двигались сейчас на нерест, пробиваясь через перекаты, заломы, водопады, стайки ленков и хариусов.

Спина согрелась. Теперь можно присесть на валежину, разуться, подставить к огню ноги.

…Бегство с берегов Вятки было неудержимым. Остатки полков уходили по раскисшим болотам. Красные преследовали их по пятам. Найденов отступал вместе с артиллеристами Макарова. Снаряды у них давно кончились, и капитан приказал батарейцам бросить пушки, утопив замки в болоте. Одна тягловая лошадь была убита, две достались офицерам, на остальных по очереди ехали солдаты. Не было с ним лишь вестового Акулова. Он умер от раны в живот.

По пути отступавшие уничтожали мосты, поджигали леса. Стычек с красными старались избегать, но однажды захватили в небольшой деревушке, куда наведались за провизией, пятерых разведчиков. Их выдал зажиточный крестьянин.

Озлобленные, тяжело пережившие разгром полков, распухшие от укусов комарья, батарейцы жестоко избили разведчиков и увели с собой в лес. Во время привала на краю болота начался допрос пленных. Не выдержав побоев, один завизжал, указывая на молодого, интеллигентного с виду парня в гимнастерке, но без знаков различия:

— Я все расскажу! Не бейте, я все расскажу… — лепетал предатель. — Вот это наш командир. А я из середняков, силой мобилизованный. Я все расскажу… Моя фамилия Шмаков.

— У, шайтан… — процедил другой пленный, очевидно, татарин. — Голова тебе долой надо…

— Это тебе надо долой голову! Ты недавно в партию вступил. Да еще этот вот коммунист, — взвизгнул Шмаков, снова показывая на интеллигентного красноармейца. — Он, ваши благородия, из бывших офицеров!

— Так, так, так…

Найденов и Макаров переглянулись.

— Фамилия? — спросил Найденов.

— Пусть этот гад скажет.

— А я хочу, чтобы ты сам.

— Извольте. Максимов Андрей Николаевич. Бывший прапорщик. Командир взвода. Все…

— Какой дивизии?

— Вы же знаете, кто вас преследует. Двадцать первая дивизия. Бригада — вторая. Что еще вам нужно?

— Как это так: русский офицер и вдруг предает Россию? Родину предает!

— Это еще не известно, кто предает — вы или я.

— Не известно? А что вы делаете с Россией? Куда вы тянете ее? В какую бездну? — В бездну? По-моему, все обстоит как раз наоборот…

— Товарищ командир… Какой шайтан с ними говорить? — Татарин бессильно опустил голову.

— Замолчи, скотина! — закричал Макаров и, коротко размахнувшись, ударил пленного по лицу.

— Я не скотина. Я человек. Это только вы нас за человек не считали, — сказал, выплевывая с кровью выбитый зуб, татарин.

— Ты — человек? — издевательски переспросил Макаров. — Вася, ты слышишь? Он — человек. Ха! Ты будешь сейчас мешком мяса! А ну, братцы, привяжите его к дереву! — приказал он батарейцам.

Солдаты быстро прикрутили пленного ремнями к осине. По требованию капитана один из них примкнул штык винтовки и вручил Шмакову:

— Если ты в самом деле раскаялся, заколи его!

— Я?

— Ты!

Шмаков побледнел, непроизвольно перекрестился, что вызвало улыбки на лицах офицеров, и взял винтовку. Затем кинул ее наперевес и пошел к своей жертве. Глаза татарина широко раскрылись, он оскалил зубы и зарычал.

Шмаков остановился было, но Макаров прикрикнул:

— Ну!

Штык с хрустом вошел в тело. Красноармеец дернулся и обмяк, повис на ремнях. Шмаков с трудом выдернул окровавленный штык, отошел в сторону и со стоном присел на землю, не выпуская винтовки из рук.

Вскоре они уже были далеко от страшного места.

И снова начался путь по бездорожью, через леса, болота. Конечно, заманчиво было вернуться к своим с пленными. Но они мешали в пути: их надо кормить, охранять. К тому же пленные могли стать серьезной помехой при возможных стычках с красными. Макаров предложил свой план расправы, и Найденов его тогда одобрил.

Когда остановились на привал, Найденов и Макаров подошли к пленному командиру, развязали ему руки.

— Максимов, у вас есть еще шанс остаться в живых, — сказал Найденов. — Ведь вы можете дать ценные сведения. Сейчас требуется только честное офицерское слово. И надо расстрелять тех троих. Вот и все. Мы с капитаном по возвращении доложим об этом командованию. Подумайте хорошо.

— Да… Ваше предложение весьма привлекательно, — ответил Максимов, потирая затекшие от веревок руки. — Даже слишком привлекательно!

— Постой! — сказал Макаров, отвинчивая пробку солдатской фляги. — Выпей!

— За что? — спросил Максимов.

— За начало переговоров, которые, я думаю, будут успешными. Прошу закусить, — протянул Макаров пленному кусок хлеба и тонкий ломтик сала. — Извини: сами на голодном пайке. Но дело это временное. Доберемся до своих, наверстаем.

— Не откажусь… — Командир красных разведчиков сделал два глотка из фляги и закусил.

При этом он посмотрел на связанных красноармейцев. Найденов перехватил этот взгляд. Пленные с ненавистью смотрели на своего командира, но тот как ни в чем не бывало доел хлеб и сало. Отпили из фляги и офицеры.

— Продолжим разговор? — спросил Найденов.

— Можно… — Максимов медлил, как бы собираясь с мыслями. — Вот… когда я был офицером, всегда внушали мне, что к противнику надо относиться как к противнику только на поле боя и то — с известной долей уважения. И совсем иное, когда дело касается пленных. Говорили также, что офицер, утративший эти чувства, уже не офицер. Ему надо снимать погоны. Но после того что увидел, я хочу спросить: с каких это пор переменился офицерский кодекс чести? Вы даже не понимаете, до чего вы докатились!