Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

• Название: Иногда оно светится (СИ)
• Автор: Алиса Акай
• Издательство: СамИздат
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2009

Это немного странный текст. Да, отчасти это напоминает современную фантастическую прозу — тут будут и другие миры и оружие будущего и космические корабли, найдется место для жарких схваток и кровопролитных боев, но суть не в этом. Скорее этот роман о том, куда может завести одиночество и о том, как найти дорогу обратно. И еще чуть-чуть — о любви, о жизни и о других мелочах. О том, как иногда сложно найти свой путь и держаться на нем. О тех, кто идет до конца. Единственное предупреждение. Здесь нет порнографии, но все же я советовала бы не читать этот роман людям невыдержанным или неготовым к восприятию нестандартных сексуальных отношений. Нет, ничего особо «голубого» здесь не будет, но… Лучше не читайте, действительно. Хотя роман все равно не про то.

---

— Я никогда не стану воином, — он не слышал меня, — Уже никогда. Я умру с длинными волосами.

— Причем тут волосы?

— Мы получаем право брить волосы только тогда, когда убиваем первого врага. До того… — он со злостью дернул себя за локон. Слезы в его глазах высохли, но изумруды все еще влажно мерцали, — Умереть с длинными волосами — позор для мужчины.

— Перестань, — я осторожно взял его за руку, впившуюся в волосы, разнял крепко стиснутые пальцы. Он даже не обратил на меня внимания, я разжимал сделанный из мертвой стали капкан, — Умереть с чистыми руками — это не позор. Кроме того, это явно смягчающее обстоятельство, я почти уверен, что тебя не продержат в исправительном комплексе и месяца. Ты не дрался с имперскими войсками, фактически ты невиновен по всем статьям. Ты сможешь получить свободу, работу… Твои длинные волосы могут спасти твою короткую шею, Котенок.

— Я уже говорить тебе. Я не полечу отсюда.

— Полетишь! — я тряхнул его за плечо, — Если понадобится, я лично погружу тебя в трюм, спеленутого как следует. Ты что себе думаешь, пустоголовый мальчишка? Геройства тебе захотелось? Смерти? Романтика в заднице заиграла? Смерти ему не дали, ч-черт… Не валяй дурака! Жить надо, понимаешь ты это — жить! Вот она, жизнь! — я махнул в воздухе рукой, собирая в ладонь холодные брызги, легко шлепнул его по щеке, на бледной коже заалел неровный отпечаток. Котенок даже не пошевелился, — Мученик на мою голову… Ты еще не знаешь, что такое жизнь, а все туда же… Подвиги, слава, традиции… Ты человек! Живи! Дыши! Чувствуй, черт тебя подери! А вместо этого… Как робот… Отвратительно.

— Так говорят все герханцы?

— Я не герханец больше! — соль горела на моих щеках. В жилах тек огонь, — Я бежал оттуда! Отец отказался от меня. Мой титул — лишь несколько бесполезных букв, приставка к имени. Я опозорил свой род — так, как еще никто не мог. К черту все это! Славные смерти, фамильные традиции, военная слава… Неужели ты думаешь, что если б я ценил все это, я сейчас сидел бы здесь? — я ударил ладонью по парапету, — Я ушел от этого. Плюнул и ушел. Чтобы найти себя, отделить все, что налипло ко мне за столько лет, выскрести суть… Ты не поймешь, черт. Ты всего лишь глупый варвар, голова которого набита всякой чушью, как и полагается варвару в таком возрасте. Ты ничего не знаешь о жизни и, думаю, уже и не узнаешь.

— Ты предал род, — утвердительно произнес Котенок.

— Да. Закон чести требовал чтобы я сам снес себе голову или позволил сделать это другим. А я бежал — сюда.

— Ты боялся смерти?

— Я боялся умереть не собой.

— Как это?

— Ты не поймешь.

— Я не пойму, — согласился он, — Честь для меня — это больше всего…

— Превыше.

— Да, превыше. Превыше всего. Мне проще умереть, чем пойти против нее.

— Честь! — я неприятно хохотнул, — Это не честь, Котенок, это программа, которую записали в твою пустую голову задолго до того, как ты очутился здесь. Ты тоже не нашел себя. Не смог отскрести приставший мусор. Предпочел тонуть вместе с ним… Не позволяй решать за себе, пусть даже это будет и честь!

— Это не мусор. Честь — часть меня. Я, — он положил руку на грудь, — это много всего.

— Личность.

— Да. Личность. Честь — она внутри меня.

— Ерунда. Неужели ты с рождения стремился убить как можно больше врагов чтобы остричь наконец волосы? Это — честь?

— Убить врага — честь.

— Тогда убей меня, — сказал я голосом холодным, как металл парапета, — Я — твой враг. Других врагов здесь нет. У тебя будет повод остричь волосы. Давай, бей. Я не буду защищаться, слово бывшего графа ван-Ворт. Если это — честь, я не буду становиться у нее на пути.

Он сидел совсем рядом со мной, промокший, лицо мокрое, забытая куртка свисает с плечей.

— Я не могу этого сделать, — прошептал он, его губы двигались так, словно каждое слово могло обжечь, — Я не могу убить тебя.

— Что? Что ты сказал?

— Не могу… — глаза опустились, — Я пытался. Тогда… Когда ты дать ружье. Мы стреляли друг в друга. Последний патрон был сухой, я знать, что он выстрелит. Я перевернул другим стволом. Не знаю, почему, но я не могу прервать твою жизнь. Ты заколдованный, Линус. Я чувствую, что… Я не понимаю этого. Ты враг и я ненавижу тебя, но убить тебя я не могу.

И он заплакал. Не трагично, не навзрыд. Просто опустил вихрастую голову и задрожал. Под нами грохотали волны, они были похожи на вытесанные из камня лики свирепых викингов с огромными седыми бородами, из черного и тяжелого камня. А рядом со мной сидел, свесив ноги, Котенок, укрытый моей курткой и всхлипывал. Он уже не притворялся, соль разъела его маску, оставив обнаженными лицо и глаза.

Человек, потерявший все и боящийся что-то искать. Лисенок, который давно забыл, что значит — чувствовать тепло. Забытый всеми, замерзший, покорно опустивший голову.

— Ты что… ты… — испуганно забормотал я, не зная, что делать, — В чем дело, малыш? Пожалуйста, перестань… Ради старика Линуса.

— Я… Я не могу у-у-уубить врага… Не могу… Я — позор своего рода. Я не имею права жить.

Я крепко обнял его, прижал к себе. Под курткой чувствовались его выступающие ребра. Моей щеки коснулись волосы, мягкие, пахнущие морем и солью, торчащие в разные стороны. Я запахнул накрепко куртку на нем и прижал этот всхлипывающий и едва шевелящийся сверток к своей груди. И у меня почему-то возникло ощущение, что я сжимаю что-то очень теплое. В голове зашумело, словно там тоже начался шторм, перед глазами поплыли алые звезды.

— Ли… Не отпускай меня… сейчас…

— Не отпущу, — сказал я голосом, который сам уже не слышал много лет, — Ни за что не отпущу…

Я сжимал его так, как можно сжимать жизнь. Мы стали одним целым. И вокруг нас уже не было шторма.

— Ты… ты мой самый лучший враг…

— И я всегда буду рядом. Я буду твоим самым постоянным и надежным врагом.

Я нашел его губы и меня бросило в жар, когда я сообразил, что происходит… Мозг обложило толстым войлоком, до него все доходило смазано и слишком поздно, это было похоже на рваный, в плохом качестве стереофильм. И только с опозданием я понял, что означает этот соленый и в то же время сладкий привкус на губах.

Он дрожал, губы у него были прохладные, маленькие, но сильные. Он жадно впился в меня, и эта сила была порождена скорее страхом. Точнее — той горячкой бесстрашия, которая рождается из страха, когда человек понимает, что обречен. Это был поцелуй обреченного, горький, сильный и с привкусом отчаянья. Как перебродившее вино. Последний прыжок смертельно раненного волчонка.

Вкус безумия на губах.

Я чувствовал себя так, словно летел сквозь темноту, которая то взрывалась сполохами всепожирающего пламени, то превращалась в ледяную стужу, от которой замерзали даже кости. Это было безумие и это был бесконечный полет, полет без скорости и направления. Полет к мертвой точке. Сумасшествие.

Я чувствовал, как жадно и неумело впиваются его губы, терзал их и не мог вырваться из этого затяжного полета, меня затягивало еще глубже, туда, где уже нет света и воздуха, где есть только мы — я и он. Мы оба были там, нас обоих несло в сумасшедшем течении времени и пространства, туда, куда мы столько времени хотели попасть — и куда так боялись.

Мысли метались так быстро, что я не успевал разглядеть их разноцветные зыбкие хвосты. И только в висках тяжелыми медными молотами билось: «Все, хватит, ради Космоса, остановись».

Он убивал себя, сжигал себя заживо, словно я был всего лишь доменной печью. Он уничтожал себя, этот глупый и отважный Котенок, таял в этом поцелуе. Это и было его самоубийством, куда более надежным, чем если бы он положился на логгер или свинец. Он уничтожал самую свою суть, не тело, а то, что было им самим. В этой сладострастной пытке он убивал себя, убивал все, что составляло его некогда прежде. Веру, честь, верность… Это была страшная картина и вместе с тем я не мог оторваться от нее. Кто-то другой, находящийся бесконечно далеко от меня, подумал мельком — обхватить Котенка за плечи еще крепче, один несильный толчок… Я увидел, как сплетаются в диком хороводе мельтешащие звезды над нами, как все ближе вода — черная, пенная, злая, как играет тусклый желтоватый свет на хищных боках камней внизу… Закончить все одним движением, аккуратным уколом тонкого лезвия. Все… Оставить позади бесполезный хлам, скинутый на обочину. Прекратить мучения двух человек.

Наш поцелуй длился больше вечности и не меньше нескольких секунд.

Потом Котенок тихо вскрикнул, толкнул меня в грудь и вскочил. Ноги у него подгибались, глаза были расширены.

— Я… я… — он судорожно втянул воздух, пошатнулся и приник к стеклу чтобы устоять на парапете.

Наверно, у меня был глупый и сумасшедший вид. Такой же, как у него.