Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

• Название: Иногда оно светится (СИ)
• Автор: Алиса Акай
• Издательство: СамИздат
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2009

Это немного странный текст. Да, отчасти это напоминает современную фантастическую прозу — тут будут и другие миры и оружие будущего и космические корабли, найдется место для жарких схваток и кровопролитных боев, но суть не в этом. Скорее этот роман о том, куда может завести одиночество и о том, как найти дорогу обратно. И еще чуть-чуть — о любви, о жизни и о других мелочах. О том, как иногда сложно найти свой путь и держаться на нем. О тех, кто идет до конца. Единственное предупреждение. Здесь нет порнографии, но все же я советовала бы не читать этот роман людям невыдержанным или неготовым к восприятию нестандартных сексуальных отношений. Нет, ничего особо «голубого» здесь не будет, но… Лучше не читайте, действительно. Хотя роман все равно не про то.

---

Я говорил еще немного — о рифах, о том, как выглядят песчаные курганы, на которыми скользишь, о зарослях водорослей, которые раскачивает невидимым подводным ветром. Котенок не стал долго слушать — поднялся, еще раз задумчиво глянул вдаль, сплюнул в море и вернулся на маяк.

— Эй! — крикнул я вслед, но он, конечно, не обернулся.

Наша жизнь продолжалась. Изменений в ней не последовало, да мы оба и прилагали все усилия чтобы обойтись без них. Изменения нам были ни к чему — на маяке установилось шаткое равновесие, нарушать которое было бы опасно. Наверно, это можно было назвать вооруженным нейтралитетом.

Мы жили как два преступника, связанные одной цепью. Сравнение весьма банальное и условное, но весьма точно отражающее суть наших отношений. Мы по-прежнему старались не встречаться, но если по каким-то причинам мы вдруг оба оказывались в одном месте — хоть это и бывало крайне редко — Котенок уже не вздрагивал. Демонстративно глядел в другую сторону и покидал комнату максимально быстро, но без постыдной поспешности. Просто начинал себя вести так, словно в комнате что-то ужасно смердит, фыркал и выходил. Я и раньше заметил, что небогатый запас имперских слов он восполняет всякого рода звуками, причем звуки эти выражали эмоции куда лучше, чем любые слова. Например, только тут, на маяке, я в полной мере получил возможность осознать смысл казавшегося ранее банальным и туманным словосочетания «гневное молчание». Если Котенку что-то не нравилось — чаще всего, ему не нравилось мое присутствие — он мог фыркнуть под нос, причем даже этим небогатым, казалось бы, звуком выразить целое море чувств — и надменное удивление и едкое презрение и даже отвращение.

С положительными эмоциями было сложнее. Мне запомнилась лишь одна картина.

Я оставил для него открытую банку его любимого варенья. Он никогда не подавал виду, что испытывает к нему слабость, а я с иезуитским закаленным лицемерием делал вид, что не догадываюсь о ней. Но банки я в шкафу уже не оставлял, чаще — на столе, уже открытыми чтоб он не возился долго с хитро зафиксированной заводской крышкой. Это была наша маленькая игра, первая из многих странных игр, которые впоследствии проигрывались на моем старом маяке. Я оставлял варенье, он его ел. И все. Ни слов, ни благодарности, ни взглядов. Как натуралист в безлюдных джунглях далеких планет, я осторожно подкармливал маленького пугливого зверька.

И однажды я увидел его лицо. Я не стремился к этому, просто спустился сверху на второй ярус чтоб заглянуть на кухню и перекусить что-нибудь в ожидании ужина. Я работал почти весь день за компьютером — тестировал систему, орбитальные модули, проверял готовность своих орбитальных молний. Долгая, муторная работа. Я слишком поздно заметил, что дверь в спальню Котенка немного приоткрыта.

Он оказался на кухне. Сидя вполоборота за маленьким кухонным столом, он торопливо ел варенье и губы у него были кроваво-малинового цвета. Я шел босиком, забыв как обычно потопать ногами, поэтому он не заметил меня. Котенок глядел на банку и в его глазах его будто горели звезды из меда. Я впервые видел его если не радостным, то, по крайней мере, чем-то увлеченным. Черты его лица как-то сгладились, уже не казались такими острыми. Всегда, когда я его видел, он был напряжен, до такой степени, что даже немного дрожал. Как будто все кости сделаны из стали. Плечи вечно приподняты, взгляд — быстрый и настороженный, взгляд хищника. А тут… Я не стал открывать двери, замер. Хотя и почувствовал прикосновение стыда, похожее на прикосновение холодного и мокрого собачьего носа. Я не хотел за ним подглядывать, но вместе с тем не мог и отстраниться. Стоял и смотрел, как Котенок, держа в обеих руках бутерброд с вареньем, расправляется с ним. Видно, он старался не спешить, но не мог пересилить себя. С жадностью касался губами лакомства, поддевал языком комья сладости, едва ли не стонал от наслаждения.

Я уже хотел сказать что-то или постучать в дверь, но представил, как он посмотрит на меня. Как изменятся его глаза. Как затвердеет лицо. Как варенье, это небесное лакомство, превратиться просто в приторный консервант, намазанный на хлеб. Потому что рядом будет стоять отвратительный грязный герханец.

Я отстранился и бесшумно, как шел до того, поднялся на свой ярус. И не спускался до самого вечера.

Иногда Котенок готовил. Мы никогда не заговаривали с ним об этом, но постепенно он обвыкся на кухне, если заключенный вообще может обвыкнуться в своей камере. Чаще всего он проскальзывал туда на рассвете и поздно вечером, лишь изредка изменяя расписание в те разы, когда я оставлял что-нибудь на столе специально для него. С его слухом не составляло труда расслышать скрип открывающейся двери и мои нарочито громкие шаги. Но и я его слышал. Иногда, когда стеклянные пальцы бессонницы принимались копошиться в моем мозгу и я встречал рассвет с открытыми глазами, тупо уставившись в стекло, снизу иногда приходил звук. Скрип двери. Шагов я не слышал — в отличие от меня Котенок не собирался афишировать свои передвижения по маяку.

Готовил он лишь тогда, когда я за всеми заботами забывал заняться этим сам. Например, проводил сезонную профилактику на «Мурене» или возился с компьютером. Я с детства отличался тем, что мог забыть про еду едва ли не на несколько дней. Брат даже шутил, что у меня в желудке должно быть установлен атомный реактор, годящийся для средних размеров крейсера.

Во второй раз это получилось очень просто. Даже проще, чем я рассчитывал.

— Ты не мог бы заняться сегодня на кухне? — промычал я, потому что у меня во рту был зажат микро-резак, а руки держали провода. В тот день я занимался барахлящим трансформатором, который в последнее время стал изрядно капризничать. Когда живешь в отрыве от всего мира, приходится учиться тем вещам, в которых ничего не смыслишь. Обслуживание техники маяка, не считая терминала связи, не входило в мои обязанности, но ждать года пол техника с ближайшей станции мне не улыбалось.

Котенок молча посмотрел на меня. Он хотел по своему обыкновению проскользнуть по лестнице незамеченным, я перехватил его на пути из туалета на кухню. Услышав мой голос, он остановился. Не потому, что ему было интересно, что я скажу или он скучал по мне. Просто старался выглядеть взрослым. Взрослые никогда не убегают, когда их окликают. — У меня много работы сегодня. Тебе не сложно будет соорудить ужин?

— Ужин?

— Еду на вечер. Мне нравится твоя еда.

Он смутился. Клянусь Космосом и каждой его песчинкой — смутился! Не покраснел, конечно, но глаза на мгновенье потупились.

— Я не… человек, который готовит, — сказал он.

— Ты замечательно готовишь! — крикнул я, вновь углубляясь в провода. В тот момент я должен был чертовски походить на Лаокоона, — Пожалуйста. Клянусь, я съем все что угодно, даже если это будут подшипники с соусом из машинного масла.

Он не ответил, скользнул по лестнице и исчез. Но когда я поднялся ночью на кухню, меня ждала прикрытая крышкой тарелка. Это была похлебка, грубоватая, но весьма вкусная. Котенок не стал жалеть моих запасов, отправив туда мясо, картошку, лук и много всяческой всячины. Специи он особо не жаловал, но отдал должное соли и перцу. Я никогда не брезговал простой пищей. Иногда, когда нам не успевали подвозить на передовую припасы или транспорт снабжения превращался в ворох бесполезного хлама, мне приходилось затягивать еще туже форменный пояс или есть такое, о чем я никогда не упоминал дома.

Я вымыл посуду, на небольшом листке бумаги написал крупными печатными буквами по-имперски: «Спасибо! Было очень вкусно!», оставил на столе. Следующим утром листок не исчез, хотя по его положению я заметил, что его брали в руки и даже пытались положить на прежнее место.

В общем, кухню мы поделили. Это была нейтральная территория, где мы иногда — редко, очень редко — могли столкнуться. Котенок никогда не делал попытки проникнуть на верхний ярус или выбраться из маяка, я же со своей стороны не заходил в его комнату.

Что я чувствовал тогда? Записи не дадут соврать, мы прожили так около двух недель. Два узника — один заперт внутри каменой башни, другой внутри себя самого. Оба слишком умны или слишком устали чтобы попытаться пробить стены своей темницы. Котенок… Это было самое вздорное, непостоянное и сердитое существо из всех, что мне доводилось видеть и тем более из тех, с которыми приходилось делить кров. Маленький ночной хищник, независимый и вечно крадущийся. Жестокий звереныш со стальными когтями. Беспомощный лисенок, забывший, как убрать обратно когти.

Некоторое время я позволял себе верить в то, что под колючей, давно нечесаной шерсткой скрывается обычный ребенок, пытающийся нарочитой грубостью отпугнуть от себя всех окружающих. Такие попадаются даже среди уличных котят — вечно взъерошенные забияки, готовые полоснуть когтями всякого, оказавшегося рядом, но млеющих, когда чешешь их пальцем под ухом. Это было очень глупое объяснение, но в тот период времени оно было характерно для меня, как я понял позже.