Александр Бондарь - Лёнька Пантелеев

• Название: Лёнька Пантелеев
• Автор: Александр Бондарь
• Жанр: Исторический детектив

Что-то вроде римейка на одноимённый рассказ Льва Шейнина

---

Бондарь Александр Лёнька Пантелеев

«Катит весело трамвай посреди аллеи.

Здесь гулял и здесь пропал Лёнька Пантелеев.

Жалко, что его не знал папа Гиляровский.

Он главы б не написал про воров хитровских.»

Из песни А. Розенбаума «Лиговка».

Суд шёл к концу. В большом зале Ленинградского губсуда, где вот уже пятый день слушалось это громкое дело, было очень душно.

Публика толпилась в проходах, между скамьями и даже в коридоре, что примыкал к судебному залу. Комендант суда, весь в поту, охрип и сбился с ног, уговаривая любопытных, но количество людей, жадно стремившихся протолкнуться в зал, росло с каждым часом.

Слушалось дело известного бандита Лёньки Пантелеева.

Почти два года имя это наводило страх на владельцев булочных, кафе, мануфактурных магазинов и бакалейных лавок.

Лёнька Пантелеев был ужасом нэпманов и королём городской шпаны. Обыватели рассказывали друг другу легенды о его налётах, неслыханно дерзких, отважных, словно бы возвращавших случайного зрителя в старинные времена разбойников-рыцарей.

Профессиональный налётчик и артист где-то в душе, Лёнька любил всё делать на виду у публики. Без публики Лёньки не существовало, без публики он был — уже не он.

После каждого своего налёта Лёнька оставлял в прихожей обчищенной им квартиры визитную карточку, изящно отпечатанную на меловом картоне, с лаконичной надписью: «Леонид Пантелеев — свободный художник-грабитель».

На обороте этой карточки Лёнька неизменно надписывал чётким, конторским почерком (сам он работал когда-то телеграфистом): «Работникам уголовного розыска с дружеским приветом. Леонид».

После особенно удачного ограбления Лёнька переводил по почте небольшую сумму денег в какой-нибудь университет или институт.

«Прилагая сто червонцев, — писал он, — прошу распределить оные среди наиболее нуждающих студентов. С почтением к наукам, Леонид Пантелеев».

Но больше всего он любил появляться в нэпманских квартирах в один из вечеров, когда там пышно и весело справлялись именины хозяйки, свадьба или чей-нибудь день рождения. О таких семейных торжествах Лёнька загадочными путями узнавал заранее.

Он всегда появлялся в смокинге, уже далеко за полночь, в самый разгар пьяного веселья.

Оставив в передней двоих сообщников и сбросив шубу на руки онемевшей прислуге, Лёнька возникал, как жуткое привидение, на пороге столовой, где радостно и беззаботно гудело весёлое общество.

— Минутку внимания, — звучно произносил он, — позвольте представиться: Леонид Пантелеев. Гостей прошу не беспокоиться, хозяев категорически приветствую!..

В комнате сразу же устанавливалась могильная тишина, изредка прерываемая дамской истерикой.

— Прошу кавалеров освободить карманы, — продолжал Лёнька, — а дамочек снять серьги, брошки и прочие оковы капитализма…

Спокойно и ловко он обходил гостей, вытряхивая из них бумажники, драгоценности и всё, что придётся.

— Дядя, не задерживайтесь, освободите ещё и этот карман… Мадам, не волнуйтесь, осторожнее, вы можете поцарапать себе ушко… Молодой человек, не брыкайтесь, вы не жеребёнок, корректней, а то хуже будет… Сударыня, у вас прелестные ручки, и без кольца они только выиграют.

Не проходило и десяти минут, как все уже были очищены начисто.

— Семе-э-н, — кричал Ленька в прихожую, и оттуда вразвалку, словно медведь, медленно и тяжело ступая, выходил огромный косолапый мужик с вытянутым, как дыня, лицом. — Семе-э-н, — продолжал Лёнька всё с тем же французским прононсом, — займитесь выручкой.

Помощник, сопя и тяжело вздыхая, укладывал в большой кожаный мешок груду часов, бумажников, колец и портсигаров.

За столом по-прежнему царила тягостная тишина. Когда Семён оканчивал свое занятие, Лёнька снова отсылал его в прихожую и садился к столу.

Он молча наливал себе бокал вина и, чокаясь с хозяйкой, пил за её здоровье.

Потом, сделав изысканный общий поклон, он удалялся, не забывая оставить в прихожей свою визитку.

Сообщников Лёньки, конечно, мало обманывала эта игра. Им было отлично известно, что Лёнька легко может сдать любого из них агентам угрозыска, а может просто пристрелить. Лёньку Пантелеева они знали, как человека на редкость безжалостного.

И вот сегодня этот самый знаменитый Лёнька Пантелеев сидел на скамье подсудимых и ждал своего приговора. Нэпманские сынки, жуирующие пижоны с Невского, скучающие холёные дамочки, не знающие, как им убить время, бледные, густо намазанные кокотки из Владимирского клуба, изящные барышни ученицы каких-то балетных студий, в неимоверном количестве расплодившихся в первые годы нэпа, элегантные шулера с надменными профилями и графскими титулами, упитанные мануфактурные короли из Гостиного в кургузых, по колено, коверкотовых пальто, входивших тогда в моду, и в соломенных канотье, с беспокойным блеском в глазах, важные, с благородными седыми буклями, в чёрных кружевах, содержательницы тайных домов свиданий с отменными манерами и повадками классных дам и юркие, быстроглазые опытные карманники с Сенного рынка — вся эта алчная, пёстрая, шумливая человеческая накипь тех лет стремительно захлестывала коридоры, проходы и лестничные площадки губернского суда.

Разношерстная, многоголосая людская каша неудержимо тянулась к процессу, к его пикантным подробностям и, конечно же, к скамье подсудимых, на которой, впереди своих дружков-сообщников, сидел молодой худощавый парень с озорными цыганскими глазами и невесёлой заученной наизусть улыбкой, сидел он, король этой уголовной толпы, её дешёвый кумир и её страх, — Лёнька Пантелеев.

Чувствуя жадное любопытство взвинченной публики, Лёнька охотно, с удовольствием даже, давал показания, живописно рассказывал о подробностях, старался с юмором отвечать на вопросы.

Когда допрашивали свидетелей, он слушал с насмешливой кривой улыбкой их показания, часто поворачивал лицо в зал, разглядывал публику и поощрительно улыбался хорошеньким дамочкам.

Прямо перед Лёнькой сидел его адвокат Миша Маснизон. Это был щеголевато выряженный и на редкость тщеславный молодой человек. Защитником Пантелеева он стал совершенно случайно, и тот факт, что, вот, он участвует в таком громком процессе, защищая здесь не кого-нибудь, а главного подсудимого, и что всё это действо идёт при таком стечении публики — это невероятно разогревало Мишину голову, ему казалось, что и не Лёнька, а он, Миша Маснизон, здесь настоящая знаменитость.

Миша с важным, деловым лицом задавал вопросы свидетелям и подсудимым, с многозначительным видом, покачивая головой, выслушивал их ответы и, снисходительно улыбаясь, выговаривал, чеканя слова каким-то чужим, неестественным голосом:

— Тэк-с, — тянул он, играя дорогим вечным пером, удачно приобретенным при поступлении в адвокатуру, — тэк-с, значит, вы, свидетель, утверждаете, что мой подзащитный взял кольцо и сразу закурил папироску. Сразу, вы это утверждаете?

— Да, — растерянно отвечал свидетель, — кажется, сразу…

— Нет уж, извините, дорогой мой… — решительно допытывал его Миша Маснизон, — кажется?.. Или сразу?..

— Ну, сразу, — уже с раздражением говорил свидетель.

— Сразу, — многозначительно тянул Миша и так, словно бы эта деталь решала если не всё, то многое, торжествующим голосом отрывисто произносил: Вопросов больше не имею.

И тут же оглядывался на публику, чтобы уже наверняка убедиться, какое это произвело впечатление.

Суд заканчивался. Лёнька, которому уже надоел интерес публики, сделался немногословен. Он больше не оборачивался в зал, щёки его заметно пожелтели, его очень злили дурацкие и бессмысленные вопросы защитника. Лёнька понимал, каким будет приговор, и теперь, в эти минуты ему хотелось одного только — убежать, убежать как можно подальше из этого зала и от всех этих людей. Лёнька хорошо понимал, что приговор для него может быть только один. Он ждал и боялся этого приговора.

Глупая, бессмысленная надежда тихо мерцала в его сознании, и, чтобы раздуть эту ничтожную искру, этот бледный неживой огонек, он старался найти какие-то особые, необыкновенные, убедительные слова, которые он скажет залу сейчас, во время своего последнего слова.

Но Лёнька их не нашёл. И, к удивлению публики, жадно и нетерпеливо дождавшейся именно этого момента, Лёнька, когда ему было предложено последнее слово, потерянно улыбаясь, поднялся, зачем-то положил дрожащие руки на твёрдый барьер из равнодушного камня и неуверенно, каким-то чужим, посторонним, словно бы напрокат заимственным голосом выговорил:

— Виновен я… Безусловно… Но только ещё молодой… Не таких исправляют. Прошу снисхождения.

И всё с той же проигравшей улыбкой сел на свое место.

Миша Маснизон тоже готовился произнести необыкновенную, блистательную речь. Он возлагал большие надежды на этот процесс, рассчитывая, что Лёнька Пантелеев сразу же поможет ему сделаться видным адвокатом.