Александр Ильченко - Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица

• Название: Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица
• Автор: Александр Ильченко
• Издательство: Известия
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1985

Это лирико-юмористический роман о веселых и печальных приключениях Козака Мамая, запорожца, лукавого философа, насмешника и чародея, который «прожил на свете триста — четыреста лет и, возможно, живет где-то и теперь». События развертываются во второй половине XVII века на Украине и в Москве. Комедийные ситуации и характеры, украинский юмор, острое козацкое словцо и народная мудрость почерпнуты писателем из неиссякаемых фольклорных источников, которые и помогают автору весьма рельефно воплотить типические черты украинского национального характера.

---

Вот и бежали люди куда глаза глядят, прятали добро, зарывали деньги — и ватагами, и в одиночку, но возвращались за ними, ой-ой, возвращались не все…

А сокровища оставались в земле.

6

— Было у нас… — начал, на бугорок подымаясь, дед Непейпиво, бывший козак, стройный, седой, с усами, пожелтевшими от тютюна, и люди снова притихли, слушая, а затем что старик говорил очень тихо, еще более глубокая тишина охватила толпу. — Расскажу о себе, детки…

— Погромче, дед Шайтан! — попросил Хивря.

— А ты не погоняй! — ощерился на сотника Непейпиво, прозванный за строптивость Шайтаном, и повернулся к народу: — Я ж когда-то докопался до клада, детки.

— То-то вы так богаты, дедусю! — засмеялся какой-то безусый чеботарь, потому что у деда Шайтана не было ни кола ни двора, а жил он тем, что мастерил людям постолы.

— Докопался, а не взял!

— Почему ж, дедусю?

— А потому… Всяк знает, детки, что сие неверное дело начинать лучше в страстной четверг, либо под пасху, либо вот завтра — в клечальное воскресенье…

— Завтра и начнем! — зашумели люди.

— Можно и под Ивана Купала, соколы мои… Однако со мной эта беда приключилась как раз в чистый четверг, после вечерни. Выстоял я страсти господни и, свечки не погасив, донес огонь до самой могилы…

— До какой это? Где она?

— У нас же, в яру Скаженом: овражек там есть, а посредине — холмик…

— Под Неопалимым дубом, дед?

— Нет, маленько дальше, — неуверенно отвечал Шайтан.

— А какая ж примета?

— Камень лежит, а на нем полумесяц был когда-то высечен, теперь уж и не видно. Так вот — от камня того на полудень надобно было отмерить двенадцать шагов, а там уж и рыть…

— Боже мой! — вскрикнула коротконогая и дебелая девка.

— Вот и пошли мы втроем: Вавило Брус покойный, я… да еще Северин Самотока, он — здесь, соврать не даст.

— Да он же глух!

— Ничего! У него, гляди, уши пухнут, коли кто брешет при нем… Вот и дошли мы с горящей свечкой до того камня с полумесяцем, отмерили двенадцать шагов, покурили херувимским ладаном из черепочка, перекрестились, да и начали копать. А вокруг — так тихо, ни-ни!.. Копали мы, копали и докопались до железной двери. А за той дверью…

— Ой! — вскрикнула в ужасе та же дебелая девка.

— За дверью железной, — продолжал дед Шайтан, — увидели мы в погребе три бочонка с червонцами, и так они, те бочонки, рассохлись, что и клепки напрочь повыпадали, а червончики сияют, аж в погребе все видно. Мы уж хотели было денежки забрать, да видим — перед бочонками корытца какие-то, а в них будто кровь… и надпись кириллицею: «Хочешь червончиков, испей крови».

— Сохрани и помилуй, — по-женски осенил себя широким крестом Хивря.

— Вот мы втроем встали и стоим: боязно! А что, думаем, если то кровь — татарская?

— Как же ты ее отведаешь!

— Или христианская…

— Грешно! — отозвались в толпе.

— А может, и чертова…

— Не приведи бог!

— Постояли мы, потом засыпали, что раскопали, и ушли. Побоялись заклятых денег! Так они, может, где-то и поныне лежат.

— Зачем же вы молчали?

— Присягнули: тридцать лет ни гугу. А теперь…

— Покажите — где они!

— Пустое дело! — отозвался Варфоломей Копыстка.

— Почему пустое? — обиделся Шайтан.

— Так просто денежки не даются.

— Почему ж не даются? — выскочил было и Оврам Раздобудько, что пришел сюда с паном Пампушкой и стоял доселе молча. — Я ж вот, к примеру… все знают…

— Ты, пане, помолчи, пускай человек скажет!

— Говорите, дед Копыстка!

— О чем тут говорить! Когда мой батько из Мирослава шел на Сечь, то решил добро свое схоронить в земле. Высыпал червончики в здоровенную тыкву, зашил ее в козью шкуру, кинул на воз, посадил и меня, да и подался в лес. Выбрали мы высокий бугорочек, батько стал на нем, поглядел, куда в полдень падает тень от головы, и велел мне рыть яму… А когда мы спрятали тот клад, землей засыпали, конями затоптали, дерном покрыли, положил меня отец на то место и давай стегать. Плетью!

— За что же?

— Бил меня батько, бил, а потом и спрашивает: «А знаешь ли ты, сынку, за что бью?» — «Не знаю», — а сам плачу. — «Ну, — говорит батько, — коли не знаешь, вот тебе еще!» И принялся лупцевать снова. А потом и спрашивает: «Ну что, знаешь?» — «Ой, татусенька, родненький…» Но батько взялся за меня и в третий раз, я даже охрип от крика и посинел. «Будет!» — говорит батько про себя. Однако снова спрашивает: «За что ж я лупцую тебя, сынку?» — «За то, — кричу, — чтоб я место сие навек запомнил». — «Ну, — говорит батько, — догадался?» — «Догадался!» — кричу. «Запомнишь это место?» — «Буду помнить, пока не помру».

— Что ж дальше? — спросил Раздобудько.

— Да что ж! Батенько из похода не вернулся. Сложил голову в Царьграде…

— А клад? — допытывался искатель. — Где клад?

— Там, где был. Когда-то копал я, копал… на том самом бугорке. Не нашел! Забрал кто-то мои червончики… Зазря пороли.

Пана Оврама Раздобудько затрясло даже.

— Ты мне, дед, все же показал бы то место.

— Кто ты такой, чтоб я тебе показывал?

Да тут опять отозвался наш Козак Мамай.

— Этого паныча, — кивнул он с дьявольской усмешкой, — пригласил в Мирослав сам епископ — клады искать! — И Мамай все это говорил как-то странно, даже нельзя было понять: не шутка ли это? — Вот, — продолжал он, — мне и кажется… все мы в том деле должны пану Овраму помогать. Не так ли?

И пан Раздобудько, хотел не хотел, должен был поклониться миру.

7

Уже и вечер, тихий да погожий, спускался на землю.

Уже и стада прошли домой.

Из труб вился дымок над кровлями, пора было ужинать.

Уже и солнце стало играть всеми красками на вечернем небосклоне.

А миряне с муравки не расходились, разговоры не утихали, люди добрые, словно даже и про войну забыв, говорили не о чем ином, как о сокровищах.

Шла там речь и про клады в пещерах да курганах.

В речках и колодцах.

Подле деревьев и в дуплах древних дубов.

По лесам и плавням, по степям и болотам.

Рассказывали люди о золоте в бочках, бочонках, макитрах, в медных котелках, в конских или воловьих шкурах и даже в дулах где-то здесь зарытых двенадцати медных запорожских пушек.

— Ну, коли в пушках, — заметил знаток сего дела пан Оврам, — то смотрите: как посыплются из пушки деньги, то первых не берите, откиньте их лопатой, а уж потом… — И он выразительно показал рукой, что надлежало делать потом.

— Оно не так просто! — возразил старик Варфоломей. — Клады, случается, и страху нагоняют.

— Какого страху? — допытывался молодой козак с окровавленными повязками на ранах, полученных в бою.

Отвечать молодому да зеленому принялись в несколько голосов:

— Бывает, что клад квочкой прыгает в глаза.

— А то медведем покажется: идет ревет, а ты не бойся.

— А ежели пройдет время заклятья, клады тужат, хотят, чтобы их вырыли… Тужат и тужат!

— Тужат — коли чистые! — с видом знатока заметил и пан Оврам. — А нечистые хохочут. Но разве не все равно — чистые они или нечистые! Были б денежки! — И он начал рассказывать о притчах, о несчастьях с искателями чужого золота. — Шла, — говорил он, — одна девка, славная да кроткая, а ей навстречу ковыляет старик. И такой сопливый да грязный, что смотреть гадко, а он еще и говорит: «Утри мне, девка, нос и подай милостыню!» И уж как ей ни было противно, однако нрава была она смирного, кроткого, и взялась… только схватила за нос того, сопливого, а деньги так и посыпались на дорогу, так и посыпались…

— А дед? — спросил тот же юнец-зеленец.

— Неведомо куда девался. А то еще было…

И пан Оврам Раздобудько рассказывал, постепенно завоевывая доверие к своему опыту, о дупле птицы дятла, в коем причудники-запорожцы спрятали свои червончики, забили затычкой, да и затычку ту срезали, чтоб кто случайно не заметил, а он, пан Раздобудько, нашел, снял заклятье и забрал те червончики. Рассказал он и про знакомую девку, на которую из-под печки белая гусыня как зашипит, как зашипит, а девка, дура, не ударила гусыню, а то ж серебряные деньги в руки шли… А то еще когда-то навстречу одному пану из могилы выскочил огненный всадник на белом коне, и тоже не удалось пану ударить его, а были б и тут деньги…

— Золотые и серебряные разом? — лукаво спросил Мамай.

— Как вы узнали? — удивился Раздобудько.

— Только что от вас научился, — усмехнулся Козак. — Ежели гусыня белая — денежек надо ждать серебряных. А тут — конь белый, всадник — огненный. А ты нам расскажи-ка, пане кладознатец, что тебе ведомо о запорожских тайниках в нашем городе?

— Почти ничего неведомо, пане Козаче, — быстро ответил кладоискатель. — Ничего!