Владислав Петров - Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах

• Название: Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах
• Автор: Владислав Петров
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91678-033-8

Среди героинь этой книги великая княгиня Ольга и императрица Ека­терина II, французская королева Анна Русская и императрица «Священной Римской империи» Евпраксия, предшественница декабристок графиня Екатерина Головкина и прототип «Пиковой дамы» —княгиня Наталья Голицына, артистки императорских театров Елизавета Сандунова, Екатерина Семенова и Авдотья Истомина, красавицы пушкин­ского круга Анна Керн и Александра Смирнова-Россет, первая любовь Лермонтова —Наталия Иванова...

Писатель и историк Владислав Петров собрал воедино факты, прежде разрозненные и известные только специалистам, и по-новому взглянул на хрестоматийные образы знаменитых русских женщин.

---

В письмах Пушкин насквозь ироничен. Вот типичное: «Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? очень он мне нужен — разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное — это глаза, зубы, ручки и ножки…» И через пару строк: «Как поживает подагра вашего супруга?» В другом письме Пушкин призывает Керн: «Но только пишите мне, да побольше, и вдоль, и поперек, и по диагонали». И спохватывается (Керн вполне могла не знать, что такое диагональ), поясняя в скобках, что «диагональ» — это геометрический термин. Но бывает и так, что он вдруг напрочь забывает об иронии и — любовник, истомившийся вдалеке от предмета своей страсти! — пишет: «Прощайте! Сейчас ночь, и ваш образ встает передо мной, такой печальный и сладострастный; мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста. Прощайте — мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, — я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте, и верьте моему бреду; он смешон, но искренен».

Потом они снова встречаются в Петербурге, но Пушкин с Керн уже не тот. Да и она, вероятно, уже не та. Еще в Михайловском, всего через несколько месяцев после расставания, Пушкин узнаёт о ее связи со штабс-ротмистром лейб-гвардии Уланского полка Ильей Болтиным и бурном романе с Алексеем Вульфом, которому писал в мае 1826 года: «Что делает вавилонская блудница Анна Петровна? Говорят, что Болтин очень счастливо метал против почтенного Ермолая Федоровича. Мое дело сторона, но что же скажете вы?» (заметим нарочитое: «мое дело сторона»). К возвращению же своему из ссылки Пушкин застал вокруг Керн целый сонм поклонников: это и поэт Дмитрий Веневитинов, и композитор Михаил Глинка, и уже упоминавшийся Никитенко, и его собственный младший брат Лев. В тесном кругу молодых людей ничто долго не оставалось тайной, и поэтому то, кому в очередной раз улыбнулась удача с Анной Петровной, быстро становилось достоянием всех.

Препятствием к общению это не стало: Пушкин и Керн часто видятся у Дельвигов; кроме того, она бывает в гостях у его родителей; они даже выступили в роли посаженых матери и отца на свадьбе сестры Пушкина Ольги, но это уже ничего не значит — постепенно, постепенно душевная близость между ними исчезает. А что до близости интимной, то во второй половине 1828 года Пушкин между важным разговором о долге сообщает своему приятелю Сергею Соболевскому: «Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о М-me Kern которую с помощию Божией я на днях…. Вот в чем дело: хочешь ли оную сумму получить с “Московского вестника” — узнай, в состоянии ли они мне за нынешний год выдать 2100? и дай ответ — если нет, то получишь их с Смирдина в разные сроки».

Вот, собственно говоря, и вся любовь. Пушкин продолжал относиться к Анне Петровне по-доброму, даже помогал ей устраивать какие-то дела (например, пытался помочь выкупить родовое имение, проданное Полторацким графу Дмитрию Шереметеву), но был небрежен к памяти об ушедшем романе. В 1835 году Керн обратилась к нему с просьбой пристроить в печать ее переводы из Жорж Санд. Пушкин отреагировал так: «дура вздумала переводить Занда». «Несносная дура» — так теперь привычно величал он ту, которую еще несколько лет назад называл божественной.

А у Анны Петровны впереди была еще долгая жизнь. И, как оказалось под конец этой жизни, Пушкин остался ее самым лучшим, самым светлым воспоминанием молодости.

Она никогда — в буквальном смысле никогда! — не расставалась с письмами Пушкина — носила их с собой в сумочке. Она, как святыню, хранила скамеечку, присев на которую он, как-то будучи у нее в гостях в 1829 году, когда все между ними уже кончилось, написал стихотворение «Приметы».

Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.
Я ехал прочь: иные сны…
Душе влюбленной грустно было,
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.

Именно Керн мы обязаны многими сведениями о Пушкине. Ее записки признаются в ряду самых достоверных воспоминаний о поэте. Последние строки этих записок: «Я… восхищалась им, как гением добра».

Она восхищалась им и — так ей казалось в старости — любила его. Он восхищался ею и по большому счету ее не любил. Для нее он был единственным подарком судьбы, лучом света в беспросветной на склоне лет жизни; она для него — «чудным мгновением». Умной он ее не считал, на себя, увлеченного ею, как бы отстраняясь, смотрел с иронией и быстро расстался с воспоминаниями о ней. И в общем-то был прав. Она оставалась верна своей памяти. И конечно, была права.

Анна Керн. Рисунок А.С. Пушкина 

Если перевести все это на обычный бытовой язык, они были не пара. Но парадокс — в ассоциативном ряду рядом с именем Пушкина обязательно появляется имя Керн. И значит, они все-таки — пара.

Керн, мимолетное видение в бурной жизни поэта, казалось бы, просто красивая пустышка, не идущая ни в какое сравнение с умнейшими и тоже красивыми женщинами, блиставшими в пушкинском кругу, заслужила это место в его биографии. Хотя бы уже тем, что каким-то особым чутьем, интуицией, ни капельки, похоже, не понимая тем летом 1825 года, что такое есть Пушкин, пронесла воспоминание о поэте через всю жизнь.

Семейное счастье Анна Петровна нашла, выйдя замуж за своего троюродного брата Александра Маркова-Виноградского. Ей было тридцать шесть, ему только шестнадцать, и тем не менее впоследствии они прожили душа в душу более сорока лет. Судьба поставила их перед выбором: совместная жизнь или безбедное существование. Они, не задумываясь, выбрали первое: Марков-Виноградский отказался от военной карьеры и расположения родственников, Керн — от пенсии, назначенной за мужа-генерала (следовательно, заметим, Анна Петровна — не Керн, а Маркова-Виноградская — знала, что такое верность). К старости их настигла ужасающая нищета, и однажды дошло до продажи единственного сокровища Анны Петровны — писем Пушкина. Она продала их редактору журнала «Русская старина» М. И. Семевскому по пять рублей за штуку.

Несколько мемуаристов середины второй половины XIX века рисуют одну и ту же картину: старая женщина, «маленькая-маленькая, сморщенная, как печеное яблоко», слушает романс Михаила Глинки «Я помню чудное мгновенье»[44] (кстати, посвященный композитором дочери А. П. Керн — Екатерине), и слезы текут по ее щекам. В последние свои годы у Анны Петровны появилась одна слабость — она только и делала, что вспоминала о Пушкине, и это становилось причиной многочисленных шуток окружающих ее людей — впрочем, достаточно беззлобных.

Незадолго до смерти Анны Петровны Александр Сергеевич напомнил ей о себе самым неожиданным образом. Вот как эта история выглядит в изложении артиста Малого театра Осипа Правдина: «Я шел к Виноградским. Дойдя до их дома, я был поражен необычайно шумливой толпой. Шестнадцать крепких битюгов, запряженных по четыре в ряд, цугом, везли какую-то колесную платформу, на которой была помещена громадная, необычайной величины гранитная глыба, которая застряла и не двигалась. Эта глыба была пьедесталом памятника Пушкину… Больная… встревожилась, стала расспрашивать, и когда после настойчивых ее требований (ее боялись взволновать) ей сказали, в чем дело, она упокоилась, облегченно вздохнула и сказала с блаженной улыбкой: “А, наконец-то! Ну, слава Богу, давно пора!”»

Этот эпизод положил начало красивой легенде, которая давно уже принимается за факт. Будто бы, когда Керн умерла и ее повезли на вечное упокоение в Тверскую губернию, чтобы похоронить рядом со вторым мужем, на выезде из Москвы скорбная процессия встретилась с ввозимым в город памятником Пушкину. Но — положа руку на сердце — Анна Петровна заслужила такую легенду. Ведь чудное мгновенье, соединившее ее с великим поэтом, не закончится уже никогда.

Божество Натали Обрескова, или Любовь странного человека

Это горестная история. Иной история неразделенной любви быть не может. И светлая. Потому что это история любви.

Эту женщину Лермонтов любил долго и безнадежно, а она, сначала ободрив поэта вниманием, обманула его надежды и с холодным безразличием ответила ему отказом. Он ее любил и наделял чертами божества, а она, приземленная, чуждая романтизма, не понимала его и, быть может, даже побаивалась бурных проявлений чувств. Они были слишком разные, чтобы соединиться; их роман, даже имей он благоприятное для Лермонтова продолжение, в конечном итоге наверняка привел бы к обоюдным страданиям.

Атак — страдал он один. И страдания переплавлялись в стихи: более сорока стихотворений посвятил Лермонтов предмету своего обожания, своему «мраморному кумиру», своему «бесчувственному божеству», — стихотворений, рвущих душу, переполненных прямо-таки физической болью, стихотворений, вошедших в сокровищницу русской лирики.