Александр Авдеенко - Я люблю

• Название: Я люблю
• Автор: Александр Авдеенко
• Издательство: Издательство «Советская Россия»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

Авдеенко Александр Остапович родился 21 августа 1908 года в донецком городе Макеевке, в большой рабочей семье. Когда мальчику было десять лет, семья осталась без отца-кормильца, без крова. С одиннадцати лет беспризорничал. Жил в детдоме.

Сознательную трудовую деятельность начал там, где четверть века проработал отец — на Макеевском металлургическом заводе. Был и шахтером.

В годы первой пятилетки работал в Магнитогорске на горячих путях доменного цеха машинистом паровоза. Там же, в Магнитогорске, в начале тридцатых годов написал роман «Я люблю», получивший широкую известность и высоко оцененный А. М. Горьким на Первом Всесоюзном съезде советских писателей.

В последующие годы написаны и опубликованы романы и повести: «Судьба», «Большая семья», «Дневник моего друга», «Труд», «Над Тиссой», «Горная весна», пьесы, киносценарии, много рассказов и очерков.

В годы Великой Отечественной войны был фронтовым корреспондентом, награжден орденами и медалями.

В настоящее время А. Авдеенко заканчивает работу над новой приключенческой повестью «Дунайские ночи».

---

— Ого-го-го-го!..

Сегодня, в августовское утро, в пору совершеннолетия, далеко-далеко вижу свою жизнь, свою весну.

— Ого-го-го-го!

* * *

Вот и завод, шефствующий над нашей комму ной. Рыжа я башня новенькой, недавно построенной доменной печи. Черные купола кауперов. Трубы мартеновских печей. Электростанция. А вокруг аккуратные, рубленные из сибирской пихты двухэтажные дома… Дворники в резиновых фартуках поливают новые, мощенные булыжником улицы. Под окнами домов краснеют, белеют, желтеют цветы.

Перед одним из таких домов и остановилась наша грузовая машина. Все пятеро, с сундучками в руках, входим в отдел найма и увольнения рабочей силы. Кладем на стол документы, рапортуем, кто мы и зачем сюда прибыли.

Седой, в синей спецовке человек поднимает на коричневый морщинистый лоб очки в железной оправе, внимательно-строго смотрит на высокого худощавого Бориса Куделю, на кряжистого Ваню Золотухина, бегло скользит по рябому лицу Петьки и, остановив взгляд на мне, вдруг часто-часто мигает и морщит лоб в доброй стариковской улыбке.

— Пополнение, стало быть, прибыло нашему славному рабочему классу. Что ж, добро пожаловать!

Человек в синей спецовке роняет со лба очки, жмет всем руки, усаживает, угощает табаком.

— Садись, молодая гвардия, и чувствуй себя как в родном доме, а я буду оформлять.

Оформили меня, Бориса Куделю и Петьку в помощники машиниста на паровозы внутризаводского транспорта. Колька Дубов пошел к токарному станку, Ваня Золотухин, как и мечтал, временно определился подручным к слесарю-лекальщику.

Двадцать девятого августа тысяча девятьсот тридцатого года начался наш первый рабочий день.

Завод наших шефов скоро стал нам действительно родным домом, и все-таки мы через полтора года покинули его: комсомол послал меня, Борьку и Петьку на Урал, на строительство Магнитки.

Часть третья ЧЕЛОВЕК КАК ЧЕЛОВЕК

ГЛАВА ПЕРВАЯ

На квадратном столике в неполном стакане колышется вода. С верхней полки беспомощно свисает пиджачный рукав рябого Петьки. Маятником качается тощее тело Бориса. Он оперся о стенку вагона, близко поднес к глазам книгу и, стоя, широко расставив ноги, читает. Руки его трясутся, голова то и дело сползает со вздрагивающей стенки, но он невидяще взглядывает в окно и опять прячется в серые ускользающие строчки.

«Магнитострой сегодня», — читаю я на густо-вишневой обложке книги. Борис на каждой станции осаждает госиздатские киоски с требованием книг о Магнитогорске. И уже несколько дней разговаривает только с книгами.

Петька пробовал угощать Бориса горячим молоком, но получил затрещину, чтоб не мешал. Тот, не унимаясь, сунул ему в зубы румяное яблоко. Борис хотел выплюнуть, но раздумал и начал жадно его уничтожать, а книгу все-таки не бросил.

Завидую Борису. Вот такой он всегда. С головой бросается в любое дело. В коммуне я за ним подглядывал, воровал каждое движение, походку, манеру глазами моргать и зубы точить в горячке досады. В токарной мастерской с перехваченным дыханием следил, как он выбирал послушным резцом на металле ниточки паутинной тонкости, растачивал наперстковые цилиндры. Я тайно мечтал о такой ловкости. По ночам Борька часто не спал, бумагу портил, стихи сочинял. И меня втянул в эту же работу. Но у Борьки стихи звенят, стройно шагает строка за строкой, а мои спотыкаются, шепелявят.

Он знал уже математику, а я только раскрывал первые тайны арифметики. В фабзавуче у шефов он обогнал меня на целый курс. Я закончил фабзавуч, а он уже сдал экзамен на самостоятельное управление паровозом. Водил поезда, а я работал только помощником машиниста.

Я в вечной погоне за ним. И кажется мне, что если я его потеряю, то не шагать буду по жизни, а ползти.

Когда комсомол мобилизовал его на Магнитострой машинистом, я пришел в ячейку и попросил, чтобы меня тоже отправили. Поехал с нами со скуки и Петька.

Сколько я слышал об этом строительстве! О нем говорили в нашей ячейке на уроке политграмоты. Показывали в кино. Организовывали выставки, макеты, фотовитрины. Обществоведы сердцем своих лекций делали Магнитострой. О нем рассказывали диаграммы, кричали лозунги, плакаты, десятки книг, журналов, газет. Его именем называли все грандиозное, мощное, воодушевляющее.

И вот скоро, через два дня, я его увижу, буду там работать, жить.

Мне хочется с кем-нибудь об этом поговорить, разрядить волнение. Но с кем? Петька захрапел на весь вагон. Борис раскачивается со своей книгой.

По вагону суетливо бежит проводник, стуча веником о чайник. Спрашиваю: «Скоро ли Магнитострой?» Он взглянул удивленно и презрительно:

— Проспал, молодой человек, подъезжаем. Вагон не успею прибрать.

Бросаюсь к Петьке, рву его храп, отнимаю книгу у Бориса:

— Магнитострой, ребята, Ма-а-агни-и-то-строй!

Толпимся у окна. За окном медленно убегает назад серая степь в редких кустах желтого бурьяна. Над степью небо грязное, как зола, тяжелое, будто камень, и низкое, точно крыша. Ни человека, ни птицы, ни солнца. Нет, вон какая-то тень приближается. Стоит юрта, похожая на опрокинутую воронку из жести. Она накрыта войлоком. У ее черного отверстия, в бараньих шкурах, в кудлатом малахае на голове застыл человек. В ногах человека собака со сбившейся шерстью. Недалеко от юрты нагнулся верблюд над безлистным игольчатым бурьяном. Он поднял голову, глянул на нас своими мутными песчаными глазами и печально опустил длинную губу.

Показалось мне вдруг, что мы летим на гигантской ракете, забрались на какую-то неведомую планету, где еще доисторическая эпоха, каменный век. Видим мы пустыню бессолнечную, дикаря, который еще не открыл огня, всю жизнь в шкурах ходит, первую прирученную собаку и верблюда.

— Где же Магнитострой?

Борис удивленно посмотрел на меня и опять принялся за книгу. Петька повернулся на другой бок и засопел простуженным носом в стенку.

Колеса ударились о первые стыки стрелок, промелькнули вагоны в тупике, стали вырастать землянки, длинные деревянные сараи, будки, холмы свежей земли, люди с лопатами и лошади в плужных упряжках.

Грабари, грабари всюду. И еще пыль.

— Ну, теперь настоящий Магнитострой.

Вода в стакане успокоилась. Яблоки на самом краю столика перестали раскачиваться. В вагоне поднялась суета. Загремели чемоданы, корзины, голоса. Люди хлынули на землю Магнитки.

Вагон стал холодным и неприветливым. Спешно его покидаем и мы. Стоим на земле с немножко пьяными головами от долгой поездной качки.

Оглядываюсь. Под крышей землянки — не то барака, не то киргизской юрты, не то товарного вагона — висит железная полоска и на ней некрасивые буквы: «Станция Магнитная». Вокруг будочки-курятника горы досок, кирпича и камней. А за ними туман с землей обнимается.

Незаметно покидаю своих спутников и за углом станции робко спрашиваю у железнодорожника:

— Это и есть самый Магнитострой?

Он посмотрел на меня, отшвырнул из-под ног кусок дерева и сокрушенно сказал:

— Голова! Да ты Магнитострой в десять дней не обойдешь. Туда смотри. — И махнул рукой в пыльный туман.

Мы сели на свои сундучки с висячими замками и головы опустили. Бориса нет, куда-то убежал. Из вагонов еще выходят люди. Слышу русский чеканный говор, украинские ласковые слова, глухое восточное бормотание, белорусскую, с непонятными окончаниями речь и еврейскую горячую скороговорку.

Из коричневого международного вагона выходят клетчатые американцы, гладкие, бритые немцы и без улыбки, строгие, долговязые англичане.

И вот тут, около товарного вагона без колес, вросшего в землю, под железной ржавой дощечкой с выгоревшей надписью «Станция Магнитная», когда мы сидели на сундучках и ждали Бориса Куделю, мы и встретились с первой магнитогорской дивчиной…

Она подбежала к нам, тяжело дыша, глазастая, с росинками пота на лбу и на крыльях носа, ее русые волосы были припудрены щедрой магнитогорской пылью.

— Здравствуйте, ребята!.. — проговорила она и улыбнулась.

Мы ответили ей не дружно, не приветливо, даже подозрительно. Порядочная дивчина никогда первая не затронет парня. Это уж нам хорошо известно.

— Здорово! — пробормотал я и отвернулся.

— Здрасте, барышня, наше почтеньице! — ядовито-насмешливо процедил Петька.

Дивчина не обижается. Стоит, нос и лоб вытирает платочком и бесцеремонно рассматривает нас.

Если уж ты такая нахальная, то и мы не лыком шиты. Она пытливо смотрит на нас, а мы — на нее. Петька толкает меня, шепчет:

— А, знаешь, — ничего!

Молчу. Смотрю. Губы у нее не комнатные, а степные — вишневые, полные, чуть припеченные, как мята-недотрога на солнцепеке. Только ветер да солнце щедро целовали их.