Михаил Окунь - Кишинев-76

• Название: Кишинев-76
• Автор: Михаил Окунь
• Жанр: Эротика
• Год: 2008

Сколь обманчивподчас кажущийся возраст южных девушек! Герой рассказа испытал это на собственном опыте…

---

Михаил Окунь Кишинев-76

Чорба, купаты, гогошары, гагаузы (последние, строго говоря, не из этого ряда)… Херес двадцать градусов ноль сахара, «Извораш», в переводе означающий «родничок», «Негру де Пуркарь»… Да разве всё упомнишь? А в каждом погребке, где от терпкого алкогольного духа щиплет глаза и подступает легкое опьянение, заседают свои знатоки: какое вино с каким смешивать, что наливать в стакан первым, что вторым.

Главная улица, как водится, Ленина. За фасадом сталинско-брежневского ампира глинобитные мазанки. На центральной площади нечто вроде триумфальной мини-арки, построенной в туманные годы по проекту архитектора с трогательной кроличьей фамилией Заушкевич.

Напротив – огромное здание ЦК компартии республики. Перед ним на лавочке восседают два чугунных основоположника и с важностью на лицах, свойственной обитателям психоневрологических интернатов, ведут степенную беседу.

Добрый молдавский народ, не воспринявший, видимо, всем сердцем учение, которое «всесильно, потому что оно верно», как на редкость удачно выразился российский последователь попугаев-неразлучников, отозвался об этих бесконечных посиделках так: «Который год приема ждут…»

Отклоняясь от темы, замечу, что вообще южные города страны являли многия диковины. Чего стоил ленинский профиль, высеченный в красном песчанике небольшого обрывчика в парке города Кисловодска! Это было первое, по утверждению экскурсовода, монументальное изображение вождя в С.С.С.Р. (следую в этой аббревиатуре пунктуации двадцатых годов, когда произведение было сработано).

Подвижки мягкой породы со временем стали искажать знакомые черты – Ильич хмурился, будто серчал на эти архивредные тектонические процессы. Сходство нарушалось, и образ приходилось время от времени подправлять.

Или в том же парке – известняковый Демон в два человеческих роста, печально сидящий во глубине своей одиночной камеры – зарешеченного искусственного грота. Мол, у нас, кисловодчан, не забалуешь, не распорхаешься над «грешною землей», будь ты хоть трижды «дух изгнанья»: раз – и в одиночку, там тебе и место.

Выше грота в небольшой круглой нише помещался бюст литературного отца арестанта. Тут же было выведено:

Как сладкую песню отчизны моей
Люблю я Кавказ.

Помнится, как-то раз проходя мимо этого сооружения и внезапно умилившись, я продекламировал строки вслух и обратился к своему спутнику, соседу по комнате в доме отдыха:

– А ты, Саша, любишь Кавказ?

Саша брел рядом, понуро опустив голову, целиком поглощенный борениями с дурнотой «после вчерашнего» («С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой…» – как верно подметил другой поэт). Но ответил он прямо и твердо, без сантиментов:

– Я сейчас с этого портвешка просто блевану им на аллейку…

Необходимо пояснить, что портвейн «Кавказ розовый» пользовался у нас наибольшей популярностью за оптимальное сочетание довольно низкой цены с достаточно высокой градусностью.

Вернемся, однако, в августовский Кишинёв 1976 года. Мы с коллегой по работе, кандидатом технических наук Валерием Александровичем Ситниковым внедряем на местном телецентре первые отечественные передающие трубки для цветного телевидения под изящным названием «плюмбикон», разработанные и изготовленные нашей конторой.

Валерий Александрович – полный человек с протезом вместо правой ноги, инвалид с детства – что, впрочем, не мешает ему крепко дружить с Бахусом. А Кишинёв-76 для подобной дружбы – место идеальное.

Встает Ситников рано утром, пока я еще сплю, и отбывает в неизвестном направлении винных магазинов, которые в благословенном городе функционируют с шести утра.

В этих рассветных походах я ему не товарищ, а потому Валерий Александрович нашел себе утреннего друга. Это московский журналист, прибывший с важным спецзаданием – взять интервью для журнала «Мурзилка» у художницы-мультипликаторши Светланы Б. Светлана эта известна не столько своими достижениями в области анимации, сколько прямым родством с первым секретарем ЦК компартии Молдавии товарищем Б.

Интервьюер ежедневно аккуратно договаривается о встрече с жаждущей всесоюзной известности дочкой своего папы. Однако коварное винное изобилие Кишинёва-76 всякий раз подводит его. Прочухавшись часам к десяти вечера, он вновь телефонирует изнывающей Светлане, обещая непременно встретиться завтра, и на этом дневные труды полагает законченными со всеми вытекающими последствиями.

Приходит «завтра» – но истинный журналист должен быть верен своему призванию – и встречу он вновь пунктуально пропускает. И так далее. Не знаю, удалось ли ему в конце концов проникнуть в тайну пляшущих человечков…

Но вот, несмотря на все препоны, наши трубки установлены в телекамеры и апробированы в студийных условиях. Предстоит новое испытание – запись выездной передачи под названием «Ту ешть мелодиа мя» в парке имени Комсомола молдавской столицы.

О, сколь сладостно вынырнуть с озабоченным видом из чрева огромного автобуса-ПТС, на борту которого вызывающе алеет надпись «Телевидение» – под взгляды, взгляды девушек! Их, несмотря на общую видимую пустынность парка, набралось немало. Они со смешанным чувством обожания и легкой зависти смотрят на известную эстрадную певицу Ч., которая старательно разевает рот под лирическую фонограмму, собирая при этом чахлые желтоватые цветочки на берегу пруда с глинистой водой. Но заодно девушки смотрят и на нас, деловито снующих, перебрасывающихся многозначительными репликами, осуществляющих, так сказать, техническое обеспечение действа.

Наконец, смолкает постылая фонограмма, прокрученная раз десять, захлопывает рот певица Ч. Съемка окончена, и все дружно поспешают к павильончику со столиками и жаровней рядом, по поводу которого мы вожделели весь день.

Всячески изворачивается в стаканах «Извораш», что, впрочем, отнюдь не спасает его от жадного поглощения. Шипят на решетке колбаски-купаты. Истекает соком багровая плоть помидоров сорта «Бычье сердце». Распространяя умопомрачительные запахи, тушится на медленном огне что-то затейливо-овощное. «Гивеч! – подняв палец вверх, говорит Жора-шофёр, – настоящий гивеч…»

И девушки тут как тут. Приглянувшуюся мне зовут Карина, ей восемнадцать лет. «Так интересно было посмотреть на съемки, ведь по телевизору всё совсем по-другому». Да уж, искушенно киваю я, да уж…

Темнеет. Веселые водители, также не упустившие припасть к «родничку», ловко протискивают грузные туши автобусов по узким аллейкам к выходу из парка.

В центре города телекомпания (в смысле «компания совместно напившихся телеработников») распадается. Мой Валерий Александрович сгинул куда-то еще раньше.

Мы остаемся вдвоем с Кариной. А небо-то! Никогда и нигде больше не видел я таких крупных звезд, как в августовском небе над Кишинёвом-76.

Время уже за полночь, но какая-то птичка упорно продолжает дудеть (и в мире орнитологии есть свои певицы Ч.).

– Я провожу тебя, Карина. Где ты живешь?

– Меня домой уже не пустят.

– Тогда будем гулять до утра. Посмотри, какие на небе…

– Я спать хочу.

– Ну… Может быть, пойдем ко мне в гостиницу?

– Да.

Слово сказано. Мы осторожно пробираемся в наш с Ситниковым двухместный номер ведомственной телецентровской гостиницы. Ложем Валерия Александровича нынешней ночью послужит, должно быть, какая-нибудь лавка в парке имени Комсомола (это в лучшем случае).

Не включая света, я обнимаю Карину, мы делаем совместный шаг по направлению к кровати, еще чуть-чуть, и… с грохотом обрушивается на пол протез, прислоненный к нашему будущему ложу любви.

Я щелкаю выключателем. «Ах, нога!..» – вытаращив глаза, вскрикивает потрясенная девушка.

На моей кровати крепко спит Валерий Саныч – наполовину при параде, то есть в пиджаке, при галстуке, но без брюк. Отстегивание протеза было, похоже, его последним осмысленным действием на сегодня.

Но добрался-таки до гостиницы! С каким же постоянством я недооценивал старую гвардию…

Впрочем… Что нам пьяный инвалид? – пусть себе спокойно спит. Что его ножной протез для влюбленных двух сердез? Вот свободная кровать – ты хотела, детка, спать?..

«Карина, – вкушаю я бессарабские яблочки и сладчайший виноград укромных долин кодровой зоны, п – Карина…»

Утром меня разбудил стук в дверь. Поворачиваю голову – Карина рядом, но ни Валерия Александровича на соседней койке, ни, естественно, его протеза нет и в помине. Не сон ли это был?

Впоследствии выяснится, что проснувшись по обыкновению рано, Ситников со стороны увидел на подушке своей кровати две головы и решил, что теперь уж точно «трэба завязуваты». Но не сразу, не резко. И отбыл на традиционное утреннее рандеву со столичной акулой пера.

За дверью стоял довольно худосочный, но очень хорошенький подросток женского пола лет двенадцати-тринадцати. Маечка, смуглые плечики, намек на только начавшую развиваться грудь. Окинув меня оценивающим светло-желтым взглядом, женоподросток нарочито строго спросил: