Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

• Название: Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.
• Автор: Андрей Гаврилов
• Издательство: South Eastern Publishers
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-1-936531-01-1

В 1974 году 18-летний русский пианист Андрей Гаврилов стал единоличным победителем V Международного конкурса им. Чайковского. Двумя неделями позже с триумфом дебютировал на знаменитом Зальцбургском фестивале, заменив заболевшего Святослава Рихтера. Его головокружительная карьера была прервана в 1979 году по инициативе КГБ. В 1985 году пианисту удалось вырваться из СССР. После выступления Гаврилова в Карнеги Холл газета «Нью Йорк Таймс» провозгласила его «величайшим артистом современности». В книге публикуются воспоминания музыканта об удивительных событиях, произошедших в его жизни в 1973–1985 годах.

Дмитрий Быков: «Книга Андрея Гаврилова – безусловная сенсация, небывало откровенный рассказ о музыкальных и околомузыкальных нравах, о патологиях и перверсиях, так часто сопровождающих гениальность, об ухищрениях социалистического начальства и подлостях капиталистического менеджмента. Это повествование об ужасной изнанке прекрасного, о плате за талант и славу. Но хочется, чтобы за всей этой откровенностью, скандальностью и грязью читатель различил детскую душу автора, так и не ставшего своим ни в одной стае».

---

Хорошо записанное на компакт-диск скромное, «неживое» исполнение зачастую звучит значительно лучше, чем самое великое музицирование.

На следующий день после приезда в Лондон я отправился в студию ЕМ1, на знаменитую улицу «Эбби Роуд». Там я встретил моего старого друга Юру Егорова, он записывал концерты Моцарта в первой студии. Мы разговорились. В конце нашего разговора я сказал: «Знаешь, Юра, я ведь обратно не поеду».

Юра всплеснул руками и зашептал, как в горячке: «Любуська, ты что? Ты что? Не говори глупостей, ОНИ же убьют твоего брата, доведут до смерти мать. Не делай этого!»

– Поздно Юрочка, я уже все решил, обратной дороги нет.

На выходе из первой студии я встретил тамошнего бессменного охранника Сэма, которого не видел шесть лет. Сэм был настоящий кокни, говорил на симпатичном диалекте, знал всех артистов студии в лицо, никогда ни у кого не спрашивал пропуск. Он был небольшого роста, а на правой щеке носил огромную, с яблоко, опухоль. Как это ни странно, опухоль не превращала его в Квазимодо, а скорее делала его интересным, неповторимым. Сэм работал на студии с довоенных времен и был одной из ее ходячих легенд.

В студии я узнал, что мой любимый продюсер Джон Виллан увольняется, «уходит с повышением». Позже он рассказал мне, что на следующей неделе займет кресло генерального директора оркестра Лондонской филармонии. Мечты о пластинках, которые я мог бы сделать с Джоном, сами собой развеялись. Это было для меня второй, после неудавшихся концертов и записей с Караяном, тяжелой творческой потерей. Во всех потерях тех лет я виню гнусное руководство СССР. Мало того, что они унизили и обобрали меня, попытались убить, отравили и заперли на несколько лет, самое страшное – они лишили меня возможности сделать важнейшие записи на тогда еще не растленной духом коммерции звукозаписывающей студии ЕМ1. Этого я им не прощу.

Я позвонил Джону и попросил его срочно приехать для серьезного разговора. Через час он был в офисе ЕМ1. Я изложил суть дела. Джон выслушал меня, поцокал языком и сказал: «А я думал, что ты никогда не решишься. Как ты себе все это представляешь?»

– А чего тут представлять? Сейчас напишем письмо Петьке.

Джон знал, что я говорю не о Питере Эндрю, тогдашнем президенте ЕМ1, поднявшемся из рядовых продюсеров на самый верх, а о министре культуры СССР – Петре Ниловиче Демичеве. К слову говоря, оба эти «петьки» были похожими друг на друга бюрократами.

– Что напишем Петьке?

– Ничего особенного, попросим два года на лечение и приведение разрушенной карьеры в относительный порядок. Твое дело – добиться, чтобы нас с Наташей взяли под охрану. Иначе нас совки по частям диппочтой домой отправят!

– Понятно. Надо найти адвоката, который имеет выход на Форин-офис. Ты твердо решил?

– Тверже не бывает, лучше тут под забором сдохнуть, чем быть вечным рабом у советских жлобов. Не могу больше смотреть на их мерзкие хари!

– Понимаю. Напишем по-английски?

– Конечно, надо же хоть немного поиздеваться над этими скотами. Пусть Петька получит мое письмо через английское правительство и посидит, подождет, пока его официально переведут.

Джон захохотал. Как мне стало позже известно, письмо по-английски особенно разозлило культурных начальников СССР. Некоторые остолбенели и искренне подумали, что на такую наглость даже Гаврилов не способен, а письмо – провокация. Другие, поумнее, меня отлично поняли, они комментировали письмо так: этому гаду Гаврилову стыдно общаться с нами по-русски, он нас всех считает выродками.

В этот момент в кабинет вошла секретарша Джона, госпожа Элисон Фокс, типичная английская старая дева, неоднократно описанная в литературе. Элисон любила меня как приемыша, была со мной ласкова, однако обладала таким неровным характером, что общаться с ней было очень трудно. Она нашла знакомого адвоката-меломана с контактами в английским МИДе. Мы напечатали письмо красным шрифтом на фирменной бумаге EMI, я подписал его. К нему я приложил еще и приглашение преподавать в королевском колледже, которое получил накануне. Вручая мне письмо с официальным приглашением, ректор колледжа проницательно заметил, глядя мне в глаза: «Я все же очень-очень надеюсь, что Вы будете преподавать в нашем колледже…»

Затем мы отправились к адвокату Джеймсу Грэю. Джеймс прочитал письмо, покачал головой, заверил мою подпись и отправил письмо с курьером в английский МИД. Проговорил значительно: «С этой минуты вы не обычные граждане СССР за границей, а лица без официального статуса. Вы будете предметом переговоров между английским и советским правительствами, вам нельзя покидать офис до ответа людей, которые возьмут на себя ответственность за вас, вы это понимаете?»

– Да, конечно, мы Вам очень благодарны, – ответил я за нас с Наташей. Разговор наш Грэй записал на всякий случай на магнитофон. Дружеские беседы кончились, начался протокол. Вся наша компания расселась в просторном кабинете Джэймса. Мы ждали дальнейших инструкций. Тут я вспомнил, что все наши вещи – в советской миссии, на советской территории.

– Элисон, – приказал Джон, – бери Фрэзера и марш к советским. Собираете все вещи и на такси назад. Бедная секретарша и молодой шотландец Джон Фрэзер, тогда только начинавший работу в студии, отправились в представительство Империи зла выполнять первое шпионское поручение. Я разглядел выражение ужаса на их побледневших лицах. Наташа в происходящее не вмешивалась, упорно молчала. Думала, видимо, о сыне, о матери и об отце, уже перенесшем первый инфаркт. Я был радостно возбужден. Пытался ее успокоить.

– Натуля, не печалься, никому они ничего не сделают, не посмеют. Они понимают только язык диктата, вот мы им и продиктовали, что хотим. А хотим только одного – чтобы они на два года оставили нас в покое. За нами сейчас стоит Англия. А эти гады, эта советская сволочь будут еще ползать перед нами на коленях.

Так оно, кстати, и вышло. Через три года, на благотворительном концерте в пользу жертв землятресения в Спитаке, те же советские, которые меня чуть в Лондоне не угробили, рыдали у меня на груди.

– Андрюша, ты гений, Родина никогда не забудет, что ты сделал для нашей страны!

Через пару часов приехали из советской миссии возбужденные и счастливые Элисон и Фрэзер. Все прошло без сучка и задоринки – их никто не видел, и они спокойно собрали и вывезли наши вещи. А еще через час нам позвонили из английского МИДа. Нам надлежало как можно скорее покинуть Лондон и ехать на север, в городок Вудбридж графства Саффолк, на Северном море, поселиться там в указанном нам отеле и ждать людей из МИДа.

Мы поехали в Вудбридж на служебном комфортабельном синем форде ЕМ1. За рулем сидел Джон Фрэзер. Элисон – рядом с ним, а мы с Наташей прилегли на заднем сидении. Во время регистрации в отеле мы «прокололись», но не заметили этого. Об этом мы узнали только на следующий день, после прибытия в отель двух представителей британского МИДа. Ложась спать, я представлял себе, как Нилыч испугается, когда получит мое письмо через английское посольство, как перекосят его чиновное рыло страх и злоба, как он засуетится, зашепчет, а потом беспомощно побежит в ЦК или в КГБ за указаниями. Я засыпал в уютной английской кровати и представлял себе сцены, разыгрывающиеся сейчас во всех этих советских гнойниках власти: на Лубянке, на Старой площади, на улице Куйбышева, на Неглинной. Наташа ушла в себя и почти не говорила со мной.

Ночь не принесла облегчения ни мне, ни Наташе. Мы понимали, что решается наша судьба и судьба наших близких. Сделать мы уже ничего не могли – гигантские бюрократические машины, британская и советская, запыхтели моторами, завертели своими бесчисленными тяжелыми и острыми шестеренками. Ими управляли слепые и равнодушные к нашей судьбе чиновники, интересующиеся только своей карьерой и престижем собственного ведомства. Мы ждали, ждали, ждали. Только около часа дня прибыли, наконец, из Лондона два господина – один маленький, плотный, второй среднего роста и худой. Они были безлики, вежливы, корректны. Господи, подумал я, как же они все похожи! Хотя эти вроде поцивилизованнее Иванов Иванычей с улицы Кочуевской. В котелках, а не в кепках. Котелки сообщили нам о нашем проколе. Подвели к окну и показали нам нескольких мужчин, сидящих в саду на лавочках. Один демонстративно читал газету, второй просматривал какие-то бумаги, третий любовался природой.

– Это люди из Скотленд Ярда, они тут из-за Вас.

– Из-за нас? Что же мы такого сделали?

– Вы вчера так неловко зарегистрировались в отеле, что служащая позвонила в полицию, чтобы вас проверили.

Это же Англия! Тут каждая вторая тетка в провинции – Агата Кристи. Вчера ночью служащая отеля сказала мне: «Ваш паспорт и адрес проживания». А я вместо того, чтобы спокойно вынуть из внутреннего кармана паспорт и по-барски бросить его на стойку, отскочил и начал совещаться с Джоном. А Джон растерялся. Я спросил его шепотом, какой называть адрес, давать ли паспорт, а он струсил и фыркнул: «А я-то откуда знаю?» Тетка посмотрела на меня внимательно – русская шуба, темные очки, двухдневная щетина. Затем расплылась в фальшивой улыбке, раздала нам всем ключи и позвонила в полицию. Полиция прислала своих людей.