Виктор Суворов - Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

• Название: Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]
• Автор: Виктор Суворов
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98124-653-1

Остросюжетный исторический роман Виктора Суворова «Контроль», ставший продолжением повести «Змееед» и приквелом романа «Выбор», рассказывает о борьбе за власть, интригах и заговорах в высшем руководстве СССР накануне Второй мировой войны. Автор ярко и обстоятельно воссоздает психологическую атмосферу в советском обществе 1938–1939 годов, когда Сталин, воплощая в жизнь грандиозный план захвата власти в стране, с помощью жесточайших репрессий полностью подчинил себе партийный и хозяйственный аппарат, армию и спецслужбы.

Виктор Суворов мастерски рисует психологические портреты людей, стремившихся к власти, добравшихся до власти и упивавшихся ею, раскрывает подлинные механизмы управления страной и огромными массами людей через страх и террор, и показывает, какими мотивами руководствовался Сталин и его соратники.

Для нового издания роман был полностью переработан автором и дополнен несколькими интересными эпизодами.

---

Виктор Суворов Контроль

Действующие лица

Настя Стрелецкая (Жар-птица).

Холованов, он же Дракон, товарищ в сверкающих сапогах.

Товарищ Сталин, Генеральный секретарь ЦК ВКП(б).

Ширманов, провокатор-исполнитель.

Некто в сером.

Профессор Перзеев, теоретик людоедства.

Товарищ Ежов, нарком внутренних дел СССР, Генеральный комиссар государственной безопасности.

Мистер Стентон, генеральный директор фирмы «Фараон и сыновья».

Товарищ Берман, нарком связи СССР, комиссар государственной безопасности 1-го ранга, бывший начальник ГУЛАГа НКВД СССР.

Товарищ Фриновский, заместитель наркома внутренних дел, командарм 1-го ранга.

Товарищ Бочаров, старший майор государственной безопасности, начальник Куйбышевского управления НКВД.

Товарищ Берия, первый секретарь ЦК Коммунистической партии Грузии.

Мастер Никанор.

Инструктор Скворцов.

Катька Михайлова, хохотушка.

Сей Сеич, спецпроводник спецпоезда.

Люська Сыроежка, спецкурьер ЦК.

Севастьян, медвежатник.

Терентий Пересыпкин, майор.

Мистер Хампфри, инженер-электрик.

Вожди, охрана, обслуга, чекисты, исполнители, вертухаи, политические, блатные, бытовики, спортсмены, рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция, людоеды, широкие народные массы.

Пролог

— А теперь целуй мой сапог.

Сияющий кончик сапога осторожно ткнул в лицо: целуй.

Не увернуться от этого сияния. Не повернуть лица. Не повернуть, потому как руки заломили за спину и все выше тянут. Понемногу. И боль понемногу скользит к тому пределу, после которого крик не сдержать.

А кричать ей вовсе не хочется.

Она так и решила: не кричать.

В былые времена, когда в парусном флоте матросов линьками пороли, каждому в зубы тряпку совали, чтоб не орал. Но прошли те славные времена. Теперь в рот резиновый мячик суют, когда расстреливают в крытой тюрьме. А если расстрел на природе, так мячик в рот не суют — ори сколько хочешь. Ори в свое удовольствие. А уж если бьют или руки ломают, то крик не пресекают, но требуют. Крик выбивают. Мода такая. Вообще пытка без воплей — неудавшаяся пытка. Неполноценная. Как пиво без пены.

Им же хотелось, чтоб удалась пытка. Им хотелось, чтобы она кричала. Потому ее руки они легонько тянут все выше.

А в расстрельном лесу весна свирепствует. Бесстыжая такая весна. Шалая. Распутная. И каждая прелая хвоинка весной пропахла. Жаль, что к запаху хвои лежалой запах ваксы сапожной подмешан. Запах сапога начищеного. И сапог тот незлобно, но настойчиво в зубы тычется: ну, целуй же меня. И голос другой, ласковый почти, подсказывает:

— Цалуй же, дурочка. Чаво тебе. Пацалуй разочек, мы тебя и стрельнем. И делу конец. И тебе не мучиться, и нам на футбол не опоздать. Ну а то, сама знаешь, — сапогами забьем. Цалуй…

Хорошо раньше было. Раньше говорили: целуй злодею ручку. Теперь — сапог. В былые времена перед казнью исполняемому и стакан вина полагался. Теперь не полагается. Теперь только исполнители перед исполнением пьют. И после.

Весь лес расстрельный водярой пропитался.

Руки подтянули еще чуть. Так, что хрустнуло. Попалась бы рядом веточка какая, вцепилась бы она в ту веточку зубами да крик и сдержала бы. Но не попадается в зубы веточка. Только мокрый песок и хвоя прелая. А руки уже так вздернули, что дышать можно только в себя. Выдохнуть не получается — глаза стекленеют.

Чуть руки отпустили, и выдохнула она со всхлипом. Думала, что еще руки чуть отпустят. Их и вправду еще чуть отпустили, но тут-то ее и ахнули сапогом ниже ребер. Так ахнули, что боль в руках отсекло. И вообще все боли разом заглушило.

Одна большая новая боль потихоньку сначала просочилась в нее, а потом хлынула вдруг, наполняя. И переполняя. Хватает она воздух ртом, а он не хватается.

Руки ее бросили. Они плетьми упали. Ей как-то и дела нет до своих рук. В голову не приходит руками шевельнуть. Ей бы только воздуха. Продохнуть бы. И вроде уже схватила. Только изо рта он внутрь не проходит. Тут ее еще раз сапогом ахнули. Не тем, сверкающим. Сверкающий — для поцелуев. Другим ахнули. Яловым. Яловый тяжелее. Может, и не так сильно ахнули. Только от второго удара зазвенели сладко колокольчики, и поплыла она спокойно и тихо в манящую черноту.

Уплывая, слышала другие удары, редкие и тяжкие. Но было уже совсем не больно, и потому она улыбалась доброй светлой улыбкой.

Потом лежала она, уткнувшись лицом в мокрый песок, в прелую хвою. Было холодно и нестерпимо мокро. Шинель сорвали, облили водой. По пролескам снег еще местами лежит. Потому холодно на земле. Если водой обольют. Медленно-медленно она выплыла из той черноты, из которой вроде бы не должно быть возврата. Не хотелось ей возвращаться оттуда, где запахов нет, в запах подснежников, в запах весны, в запах начищенного сапога.

Но вынесло ее. Плывет она голосам навстречу. И голоса к ней плывут:

— Бл**ь, на футбол опоздаем.

— Кончай ее, командир. Не будет она сапог целовать.

— Заставлю.

— «Спартачку» сегодня хвоста надрать бы…

Она в блаженство вернулась. И не хотелось ей шевелиться. Не хотелось выдавать себя, не хотелось показать, что вот она уже снова тут у их ног лежит. Они-то спешили. А она не спешила. Ей некуда больше спешить. Даже на футбол. Ей бы лежать тихо-тихо и долго-долго. Мокрая ледяная одежда ей в сладость. И колючие хвоинки периной пуховой. И захотелось ей высказать неземное блаженство словами человечьими. Но получилось лишь сладостное «ахх!».

А они услышали долгий стон.

— Я же говорил, не до конца мы ее.

И ударило ее, обожгло, ослепило-оглушило. Потом поняла: это они еще одно ведро выплеснули. И вновь сапог сияющий у лица: целуй.

Долго она его рассматривала. У самых глаз сапог. Потому рассматривать удобно. Ни одной трещинки на сапоге. Отполирован так, что вовсе даже и не черный, но серебряный. Так близко сапог у лица, что можно различить не только запах ваксы, но и запах кожи. Новый сапог. Поскрипывает. По рантам хвоинки налипли и мокрого песка комочки. Великолепие сапога этим не нарушается, но подчеркивается. Голенища — стоячие. Вроде как металлические. Между головкой сапога и голенищем — складочки. Но видны едва. Почти незаметные складочки.

Начальственный сапог. Можно на носителя такого сапога не смотреть. Лишь увидишь такой сапог, тут же опусти глаза долу — перед тобою ба-а-альшой начальник. А еще можно в таком сапоге свое отражение уловить.

Увидела она себя в сапоге. Поначалу даже не сообразила, кто это так синяками изукрашен, кто это ртом разбитым кривит. Потом узнала. Мысли в голове ее идут одна за другой, медленно-медленно. Точно караван верблюдов в пустыне.

Интересно, каков он на вкус, этот сапог?

И вдруг запах сапога стал ее злить. Вскипая, глубокая внутренняя ярость подступила к горлу и вырвалась еле слышным рыком. Лицо ее на песке. Никто не смотрит в ее лицо. А если бы посмотрел, то отшатнулся бы, увидев, как легко и просто с современного человека, с худенькой девочки сошли легкие наслоения тысячелетий цивилизации, и осталась неандертальская девочка-людоед со страшными синими глазами. Только что была правильная комсомолочка. Стала девочка-зверь.

Взревела она ликующим победным рыком, и разогнувшись могучей пружиной, бросилась на сверкающий сапог, охватывая обеими руками.

Она бросилась, как бросается удав-змееед на трехметровую королевскую кобру: накрывая жертву сразу и полностью. Она бросилась с тем клокочущим в горле ревом, с каким юная львица бросается на своего первого буйвола.

Она знала, как ломать человеческие ноги: левый захват и толчок плечом ниже колена. Человек редко распределяет свой вес равномерно на обе ноги. Чаще переминается с ноги на ногу, перемещая нагрузку с одной на другую. И важно броситься именно на ту ногу, на которую в данный момент бóльшая нагрузка.

У нее получилось.

А еще важно, толкнув под колено плечом туда, где нервов узел, всем своим весом удержать вражью ступню на земле. Если удастся — минимум один перелом гарантирован.

Веса в ней немного. Но техника…

Ступню его она на земле удержала, и потому у самого ее уха в полированном голенище затрещали, ломаясь, кости. Он валился назад с протяжным воем. Она знала, что внезапная потеря равновесия — одна из двух основных причин панического страха.

Он был сокрушен. И не боль ломаемых костей, но страх был причиной его воя.

Ей бы в этот момент броситься еще раз. На лежачего. На горло.

Горло она бы перегрызла.

Но она не подумала о горле. Ей ненавистен был сапог, и именно в него она вцепилась зубами.

Туда, где чуть заметные складочки.

Ей больше не надо беречь свои зубы. Жизнь ее уже отбивала последние мгновения. Потому мысль — не о своих зубах, но о сапоге, который она должна не только прокусить, но растерзать, разметать вместе с кусками мяса по весеннему лесу.