Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2002 № 03

• Название: Наш Современник, 2002 № 03
• Автор: Журнал «Наш cовременник»
• Жанр: Периодические издания
• Год: 2002

---

Кто-то из нас понимал цену этой казуистики, переваривал эти премудрости через обыкновенное здравомыслие, но в ком-то эта «диалектика» застревала надолго, а может быть, и на всю жизнь. У таких ранних комсомольских, партийных вожаков, как Яковлев, Горбачев, Ельцин, аморализм подобной «диалектики» становился их психологией, поведением, трансформируясь в каждой новой ситуации в новое «самосознание», и не удивительно это неслыханное превращение в период «перестройки» «вчерашних верных сынов партии и народа», «патриотов социалистического Отечества» в гнусных предателей, государственных преступников. Конечно, у каждого из этих «демократов» были свои психические особенности, вплоть до патологических. Но общая характеристическая черта здесь очевидна.

Выход «Литературной газеты» со статьей А. Яковлева «Против антиисторизма» совпал с партсобранием в Литературном институте, где я работал уже десятый год. Секретарь парторганизации Зарбатов, открывая собрание, сразу же начал с этой статьи. В голосе — нота неприступности, официальной значимости. Четкий выговор каждой фразы: «Подвергнут партийной критике сотрудник нашего института… отход от марксистско-ленинской оценки рабочего класса как гегемона… идеализация крестьянства… внеклассовый подход…»

Первым после Зарбатова выступил Семен Иосифович Машинский, завкафедрой русской литературы. У него со мной были давние счеты. До этого в журнале «Молодая гвардия» была опубликована моя статья «Блестинка наследия» о творчестве Леонида Леонова. В ней шла речь о герое леоновского романа «Вор» — Чикилеве, воинствующем мещанине, с его девизом «упростить жизнь», с подозрительностью к прошлой культуре, к ее великим именам. В связи с этим я в сноске упомянул, что не с потолка берется этот чикилевский нигилизм, что он взращивается всякого рода конъюнктурщиками «науки», «литературы». И привел пример с Машинским: в книге о Гоголе он поливает грязью С. Т. Аксакова как «главу славянофилов» за его «мракобесие», за то, что на могиле Гоголя он «лицемерно лил крокодиловы слезы», а на самом деле был якобы его гонителем, что Аксаков двурушник и т. д. А спустя некоторое время в изменившейся ситуации тот же Машинский выпускает книгу о С. Т. Аксакове, в которой, ни слова не говоря о прошлом очернении им этого писателя, выдает себя за первооткрывателя его художественного гения, высочайших нравственных качеств Сергея Тимофеевича, отделяя его, теперь уже не славянофила, от сыновей-славянофилов Константина и Ивана, переключая мракобесие уже на них одних, и т. д.

Начав издалека, Машинский вцепился в мою сноску. Надо же было как-то отмыться от своих проделок в глазах преподавателей и студентов, читавших мою статью. Видно было, как долго прокручивались в его диалектической голове доводы в свою пользу, прежде чем быть оглашенными с трибуны. Ему приписывается, приступил он к делу, непоследовательность, противоречивость оценок писателя, резкость характеристики. Но вспомним Владимира Ильича Ленина, который восхищался художественным гением Толстого и в то же время беспощадно бичевал его как реакционного идеолога, мыслителя. Матерый человечище и юродивый моралист. Владимир Ильич не боялся резких, бескомпромиссных слов, когда дело касалось принципиальных вопросов. И возьмите Белинского — преклонялся перед Гоголем-художником и клеймил его самыми беспощадными словами как автора «Выбранных мест из переписки с друзьями».

— И Достогевский, — прокаркал с места в переднем ряду В. Кирпотин, который, не двигаясь, слушал своего однокашника по кафедре, приложив ладонь к уху, — начинал как петрашевец, а кончил как друг Победоносцева.

— И то же Достоевский, — подхватил Машинский, победоносно оглядывая зал.

Старый, за семьдесят лет, Валерий Яковлевич Кирпотин был в Литинституте на положении ветхозаветного Моисея, но в отличие от библейского, так и не дожившего до счастливого дня вступления на землю обетованную, Кирпотин попал в оную, сменив комиссарство военное (участник гражданской войны, член КПСС с 1918 г.) на комиссарство литературное (окончил Институт красной профессуры в 1925 году, последующая работа — в ЦК партии). На I Всесоюзном съезде писателей СССР в 1934 году ему было поручено сделать доклад о советской драматургии. Тем более странное поручение, что сам Горький тогда же в своем докладе говорил, что «из всех форм художественного словесного творчества наиболее сильной по влиянию на людей признается драма, драматическое искусство». Казалось бы, и говорить, и писать об этом жанре должен человек, владеющий словом, выразительностью его, — мало уметь водить серым валенком по бумаге, даже и с выделыванием таких вензелей, как «обетованная земля», что мы и видим в докладе Кирпотина.

Машинский с одинаковым нахрапом и скрытой трусоватостью обвинял меня в антипартийности, в игнорировании ленинского учения о двух культурах в каждой национальной культуре, во вредном влиянии на студентов и т. д. Но все как-то не достигало цели, не получало должного отклика в зале из-за слишком уж очевидного плутовства обвинителя, а я, как обычно, не считал нужным отвечать, что давало ему повод и здесь обвинять меня в отмалчивании. Только Кирпотин, приложив ладонь к уху, в загадочной неподвижности своей преданно внимал своему младшему собрату.

Не все присутствовавшие на партсобрании прочитали вышедшую в тот же день статью А. Яковлева «Против антиисторизма», и реакция на нее пока была частичной. Обсуждение ее с должными выводами еще предстояло. Никаких особых перемен я не чувствовал в себе, разве лишь какие-то неясные опасения закрадывались в душу, но имя мое уже отделилось от меня и пошло «гулять по свету». По всей огромной стране по сигналу из Москвы статья А. Яковлева воспринималась как директивная, как идеологический документ ЦК партии, не подлежащий сомнению ни на йоту.

В обкомах партии, в идеологических, культурных учреждениях, в институтах, в редакциях газет, журналов, в издательствах, даже в политотделах армии — везде проходили собрания, совещания, на которых витала тень знаменосца марксизма-ленинизма, «развитого социализма» А. Яковлева. Был наложен запрет на историко-патриотическую тематику. Были отменены туристические поездки по «Золотому кольцу» — ибо памятники прошлого объявлялись реакционной патриархальщиной, стоящей на пути коммунистического строительства. Но все это давало обратный эффект. Я получил множество писем, авторы которых прекрасно понимали антирусскую суть выступления Яковлева. Позвонил мне Леонид Максимович Леонов, о статье он не сказал ни слова, но я понял, что он хотел поддержать меня. Сочувствовали мне при встречах писатели, знакомые.

И вот 21 декабря 1972 года на партгруппе кафедры творчества Литинститута состоялось обсуждение статьи А. Яковлева «Против антиисторизма». Парторгом тогда на нашей кафедре был Алексей Васильевич Прямков. В 30-е годы он редактировал в Москве железнодорожную газету, хорошо знал Лазаря Моисеевича Kагановича, о котором с добродушным видом говорил как о большом мастере по сокрушению хребтов негодных и неугодных работников. Массивный, медлительный в речи и в движениях, с чувством простонародного юмора, он выглядел эдаким эпическим русским мужиком среди собиравшихся на кафедре творчества таких же, как он, руководителей семинаров, только пожиже, чем он, и фигурой, и характером. И хотя я никогда не слышал, чтобы Алексей Васильевич говорил что-либо о Сталине, в Литинституте считали его сталинистом, может быть, потому, что он никогда не вспоминал 37-й год, в отличие от таких, как Машинский, на которых эта цифра действовала подобно красной тряпке на быка. Конечно, это была случайность, но для меня чем-то характерная, что мое дело на партгруппе совпало с днем рождения Сталина — 21 декабря.

С того, 15 ноября, партсобрания прошло более месяца; если не дамоклов меч, то яковлевский булыжник продолжал висеть над моей головой, и мое положение в Литинституте — быть или не быть — зависело от того, удастся ли отвести в сторону этот булыжник. И на партгруппе его удалось все-таки отвести. Прямков сумел и ритуал идеологический соблюсти, и задать спокойный тон обсуждению. Из всех выступавших только двое — известный песенник Евгений Долматовский и доцент Валерий Дементьев были непримиримы ко мне, повторяя обвинения Яковлева. Спустя десять лет они же, как следователи, допрашивали меня на той же партгруппе и требовали расправы.

В заключение выступил я, зачитав написанный текст. В нем я привел примеры искажения автором статьи моих высказываний. Так, прицепившись к выражению «индустриальная пляска», он заключает: «За всем этим — идейная позиция, опасная тем, что объективно содержит попытку возвернуть прошлое, запугать людей… „индустриальной пляской“, убивающей якобы национальную самобытность». Между тем речь у меня идет об «индустриальной пляске» в условиях «американизма духа», в условиях западно-буржуазной интеграции. Далее. А. Яковлев обвиняет меня, что я не делаю различия между «национальным самосознанием» декабристов и Николая I, Чернышевского и Каткова, Плеханова и Победоносцева. В моей же книге нет ни одного из упоминаемых имен, кроме Николая I. В своем выступлении я подчеркнул, что статьи мои, составившие книгу «Мужество человечности», писались «в период острых литературных схваток, когда активно давали о себе знать нигилистические тенденции журналов „Новый мир“, „Юность“ с их негативным отношением к опыту старшего поколения, к его героическому прошлому».