Добрица Чосич - Время смерти

• Название: Время смерти
• Автор: Добрица Чосич
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Роман-эпопея Добрицы Чосича, посвященный трагическим событиям первой мировой войны, относится к наиболее значительным произведениям современной югославской литературы.

На историческом фоне воюющей Европы развернута широкая социальная панорама жизни Сербии, сербского народа.

---

Он пошел на поиски капрала Пауна, у которого даже на Сувоборе сумка никогда не пустовала. В дверях столкнулся с вестовым ротного командира:

— Унтер-офицеры Лукович и Протич, немедленно к командиру роты!

Переглянувшись, Данило и Бора последовали за ним.

Ротный, согревавший спину у камелька, встретил их какой-то соболезнующей улыбкой под густыми пшеничными усами и в ответ на приветствия негромко произнес:

— Прошу садиться, товарищи. Мы с вами не успели познакомиться. — Он протянул руку Даниле. — Меня зовут Стоян Евтич. По профессии — учитель. Уроженец Боснии и доброволец. Я счастлив был услышать, что ты тоже доброволец, с той стороны Дуная.

Данило назвался, осторожно протягивая руку, заранее готовый после предостережения Боры лишиться ее, однако этого не произошло. Бора явно придумал эту «социалистическую» манеру здороваться. Человек с таким грустным лицом, который говорит негромко и неспешно, не может ломать пальцы и «выворачивать руки из предплечья».

— Ты что изучал, Протич?

— Право в Пеште.

— А я хотел заниматься историей в Сорбонне. Что поделаешь? Нашему поколению выпало иное.

Данило присел рядом с Борой на голубую скамью возле голубого стола с тремя пестрыми тарелками, горячим кукурузным хлебом и горшком, в котором ровным светом горели две восковые свечи.

— Завтра на рассвете идем в наступление, товарищи, — продолжал командир тихо, с легкой улыбкой, правда, уже не печальной. — Сегодня вечером получим подробный приказ из штаба батальона. Роту нужно приготовить для атаки. Но сперва мы вместе поужинаем, а потом обсудим предстоящие дела.

Бора Валет пнул башмаком в ногу Данилу, шепнув:

— А Царич? — и тут же во всеуслышание произнес: — Спасибо, господин подпоручик. К нам зашел товарищ из Студенческого батальона. Мы его оставили ужинать, и нехорошо бросать его в одиночестве.

— Так немедленно пригласите его сюда. Найдется ужин и для него. Чем больше людей за трапезой, тем веселее.

Данило думал о неоконченном письме, и ему было не до ужина; однако еще меньше ему хотелось играть в покер с Царичем и Борой, который со времени отступления жаловался на отсутствие партнеров, поскольку солдаты-крестьяне покеру не были обучены. Бора попытался отвертеться от ужина, но ротный стоял на своем и отправил вестового за Царичем.

Бора Валет был в отчаянии из-за срывающейся партии. Надо же так случиться, что именно сегодня, в канун наступления, ему придется терпеть учительскую любезность и боснийское гостеприимство! Ну, если тот начнет давить на него своими социалистическими идеями, он ему покажет! Так и есть, уже повел огонь по сербским политическим партиям и деятелям.

— Вы социалист, господин подпоручик? — Бора решил с ходу ввязаться в драку.

— Да. А ты?

— Я нет. И никогда не сумел бы стать приверженцем какого-либо фанатизма. Политического тем более. — Офицер сочувственно улыбался, что ожесточило Бору, и он продолжал с еще большей запальчивостью — Фанатиков я мог бы уважать разве что в океане. Как мореплавателей и охотников на китов. И в кое-каких иных делах. Все же прочее, что находится в связи с незыблемостью веры, я считаю величайшей для мира опасностью.

— Тебе кажется, будто наш мир так устроен, что люди могут быть счастливыми? И могут оставаться людьми?

Улыбка его стала менее сочувственной, зато более грустной. Эта фальшивая печаль, этот тихий голос — все сплошь демагогическая маска ради того, чтобы заманивать безответных овечек, думал Бора Валет, а вслух возразил:

— Я считаю, что мир в общем и целом скверно устроен. Но он таков не потому, что цари, короли и всякие прочие повелители делают его таким. Мир отвратителен просто потому, что люди в огромном своем большинстве самые обыкновенные дураки. Отсюда все несчастья. От человеческой глупости.

— А война, Лукович?

— Прежде всего война. Вы, социалисты, утверждаете, будто война — порождение какого-то империализма, капитализма. Чушь! Война — результат глупости. Той самой исконной человеческой глупости.

Лицо офицера стало еще печальнее. А Бору приводила в ярость печаль учителя: сплошь лицемерие. Вскочить бы и дать по этой физиономии. Что бы у него тогда появилось на лице? Отчаяние или злоба?

— Ты хотел что-то сказать, Лукович. Продолжай, — просительно произнес командир.

Бора Валет отвернулся к двери и выпустил длинную струйку слюны, особенным, присущим только ему манером.

— Неужели вы, интеллигент, храбрый человек, доброволец, считаете серьезными людьми социалистических лидеров, этого вашего Драгишу Лапчевича и этого Кацлеровича[74], которые сегодня, извольте, голосуют в Сербском парламенте против военных бюджетов и бунтуют против буржуазного правительства Николы Пашича? Мы же не насекомые. Вы сторонник политики каких-то идеологов, которые против того, чтобы сербская армия вооружалась, обучалась, приобретала медицинское оборудование. Вы против военной политики Пашича, как будто сербская армия не защищает Крагуевац и Чачак, но занимает Вену, Пешт и Венецию. Уничтожена половина Сербии, а вы, социалисты, защищаете какие-то свои теоретические принципы и вопите — война империалистическая!

— Да так оно и есть, дорогой Лукович! По какой бы иной причине немцы и австрийцы двинулись на Россию и на восток? Что такое аннексия Боснии и Герцеговины? С тех пор как человечество себя помнит, известно, что войны ведут ради грабежа и завоеваний. Даже те из них, которые якобы велись во имя свободы, свободы народу не принесли. — Ротный говорил негромко и отчетливо, с ясно различимой болью в голосе.

Вошел и поздоровался Царич; Данило представил приятеля, надеясь, что его появление положит конец бессмысленному спору и успокоит ярость Боры. До сих пор ему не доводилось слышать, чтобы Бора всерьез рассуждал о политике. Или, может быть, до ужина Бора всерьез рассуждал о политике. А вдруг до ужина удастся выскользнуть отсюда и закончить начатое письмо? Прервать описание второй атаки словами: я должен кончать. Пришел приказ выступать на позиции. В следующем письме я расскажу вам, как закончился мой первый бой. А поскольку завтра начинается наступление и ему придется в самом деле участвовать в атаке, не составит труда точно и убедительно описать свои чувства. Он встал, собираясь выйти, но ему помешала вошедшая с ужином хозяйка. И ротный удержал его. Царич с жаром расспрашивал о «Молодой Боснии»; вздыхая, с очевидной грустью командир рассказывал о своих товарищах Митриновиче и Гачиновиче[75], о совместной революционной работе. Потом они приступили к трапезе: хлебали куриный бульон, пили. И даже Царич, который в Скопле, припоминал Данило, не пил той последней ночью, оставаясь единственным трезвым в «Слободе». А вот же перехватил у него ту курву Фанику. Данило не бросил его в Вардар лишь по той причине, что был совершенно ошеломлен: как мог этот «отменный музыкант», известный всему батальону преданный жених, сентиментальный влюбленный, отбить у него самую дешевую проститутку в Скопле! Его это огорчало до самых Больковцев.

Бора цеплялся за любой повод, чтобы поспорить с командиром, и то, что на сторону учителя почему-то встал Царич, вызвало у Валета еще большую нетерпимость к идеям и образу мыслей командира. Его бесило сюсюканье Царича.

— Понимаете ли вы, что аннексией Боснии и Герцеговины германская и католическая Вена продемонстрировала всему миру свое твердое стремление уничтожить сербский народ? Исполненная расовой и религиозной ненависти, двинулась она на Сербию. Об этом нельзя забывать, — громогласно рассуждал Царич.

— Верно, товарищ. Цель католицизма и империализма Франца Иосифа — уничтожение сербов, что очень печально видеть в двадцатом веке.

— Ужасно тяжело и горько быть сербом! — воскликнул Царич, с которым, судя по всему, ракия сделала свое дело.

— Но и грустно быть сербом, господа! — бросил Бора Валет, низко склонившись над тарелкой.

Данило только удивлялся: этот молчаливый «отменный музыкант» Царич никогда так не рассуждал. Можно было поклясться, что в своей жизни он вообще не пробовал ракии. А сейчас опустошал одну стопку за другой. И приходилось его слушать.

— Вы забыли о том, что Сербии объявил войну не император или правительство, как полагалось бы по дипломатическому протоколу и международным законам. Сербии объявил войну Берхтольд, всего-навсего министр!

— Верно, товарищ! Эти крупные европейские разбойники настолько ненавидят нас, сербов, что не считают нужным пользоваться своим разбойничьим лицемерием, взяли да объявили: сербы, вы будете уничтожены! Причем карательной экспедицией. Со времен религиозных войн в Европе не было карательных экспедиций. — Ротный в отличие от громогласного Царича говорил спокойно и тихо, а выражение лица у него оставалось таким, будто вот-вот он заплачет.