Михаил Колесников - Сухэ-Батор

• Название: Сухэ-Батор
• Автор: Михаил Колесников
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Книга посвящена военачальнику, одному из вождей монгольской Народной революции, военному министру революционного правительства, главкому монгольских революционных войск. Перед народным ополчением, которым командовал Сухэ-Батор отступил даже барон Унгерн в 1921 году.

---

Колесников Михаил Сергеевич СУХЭ-БАТОР

Писатель Михаил Сергеевич Колесников много странствовал по Монголии, Китаю, Сибири и Дальнему Востоку. Впечатления от этих поездок легли в основу его повестей и романа — «Счастливый оазис», «В городе долгой весны», «Удар, рассекающий горы», — посвященных братской дружбе советского, монгольского и китайского народов.

Еще в бытность в Монгольской Народной Республике М. Колесников изучил все, что связано с именем вождя Монгольской Народной революции Сухэ-Батора, встречался с участниками былых боев за Кяхту, за Ургу, беседовал с членами правительства, близко знавшими Сухэ-Батора. Знание писателем монгольского языка позволило ему собрать большой фактический материал о революционных событиях в Монголии, о жизни и деятельности руководителей МНРП и Народного правительства.

Результатом этой работы явилась биографическая повесть М. Колесникова «Сухэ-Батора.

ВСАДНИК В СТЕПИ

Холодным шурганом дышала степь. Ветер гнал по земле тонкие белесые струйки снежной пыли, пригибал растрепанный ковыль — и казалось, будто впереди ползет дым. Перевертывались в воздухе высохшие шары верблюжьей колючки. Сквозь крутящийся снежный вихрь смутою проступали верхушки сопок.

Конь выбивался из сил, храпел. Тело его было вытянуто, словно распластано, уши прижаты. Гулко цокали копыта. Всадник припал к холке скакуна, слился с ним. Студеный ветер пронизывал насквозь рваный далембовый халат всадника, тарбаганья шапка, подвязанная у подбородка, слетела с головы и болталась на спине. Но Сухэ не замечал холода — по его смуглым щекам струился пот. Черные, не по-юношески строгие глаза были сужены, губы плотно сжаты. Он сверлил взглядом белую мглу, густую, как молоко, и безошибочно, по инстинкту, угадывал направление. Здесь, в степи, Сухэ не мог заблудиться. Он страшился другого: споткнись, упади конь — и верная гибель…

А гнедой скакун взлетал на сопки, срывался в лощины, несся по ковыльному простору, подгоняемый шурганом. Степь без конца и края…

На почтовом тракте Урга — Кяхта Сухэ считали лучшим ямщиком, самым ловким наездником. Еще в детстве, на веселом празднике Надом, он не раз

приводил коня, взятого на время скачек у соседа, первым, и не раз его скакуну-победителю лили кумыс на голову и крестец. То были праздники, насыщенные запахами степных трав. Перед скачками мать, Ханда, любовно нашивала на шапочку Сухэ узор «нить счастья», чтобы удача и счастье сопутствовали маленькому наезднику.

Удача и счастье… Как говорил один бродячий сказитель — улигерчи: удача и счастье сопутствуют храброму и ловкому.

Сухэ хорошо запомнил дряхлого улигерчи; тот пришел в Ургу неизвестно откуда и поселился прямо на базаре. Сморщенное, как узелок, лицо, желтая кость черепа, просвечивающая сквозь редкие седые, волосы… В лютые морозы, когда птицы замерзали на лету, сказитель ложился на землю и готовился к смерти. Возле распростертого тощего тела усаживались голодные черные псы-людоеды, щелкали зубами и ждали той минуты, когда старик умрет. Но он не умирал. Приходили люди, отгоняли палками собак, укладывали старика на кошму и уносили в юрту. Араты были почти так же бедны, как и дряхлый улигерчи, но они хотели, чтобы сказитель жил. Сухэ сам не однажды приносил сказителю на базар сушеный творог.

Сейчас Сухэ торопился в Ургу. Ещё утром радостная весть всколыхнула степь. А когда эта весть дошла до ушей Сухэ, он, не раздумывая, вскочил на коня и стрелой полетел в Ургу.

Свобода!.. В Монголию пришла свобода!.. В это трудно было поверить. Еще совсем недавно о ней шепотом говорили в глухие ночи у бедняцких очагов. А когда дряхлый, высохший улигерчи брал трясущимися руками морин-хур — скрипку с двумя струнами из конского волоса — и начинал хриплым голосом новый рассказ, все останавливались и окружали сказителя тесным, кольцом: старик говорил о свободе. Он не боялся маньчжурских солдат и чиновников. Его слабый голос внушал страх толстым маньчжурам в шелковых халатах, ибо это был голос свободы. Торопливо прибегали солдаты, разгоняли толпу, а сказителя избивали бамбуковыми палками. Но в маленьком, тощем старичке, должно быть, жил могучий дух: отлежавшись после побоев, он, покряхтывая, поднимался и снова брал в руки морин-хур. И вновь собиралась толпа — изможденные люди в дырявых халатах, расхудившихся сапогах — гутулах, островерхих шапочках. Они усаживались на базарной площади, поджав под себя ноги, дымили маленькими трубками— Гансами, молчаливо слушали удивительные истории о могучем и справедливом Амурсане, возглавившем восстание против маньчжурских завоевателей, о бесстрашном баторе Цэнгунджабе Хотогойтском, поднявшем Халху на борьбу с маньчжурами-поработителями, о храбром Аюши, о Баире и Тогтохо.

Легенды были красивы, как марево поутру. Вначале Сухэ считал их просто сказками — не верил, что даже в те отдаленные времена могли жить такие люди, как Амурсана и Цэнгунджаб. То 'были могучие богатыри, защитники угнетенных, их подвиги равнялись подвигам сказочного Гэеэра Мудрого — искоренителя зла на золотой земле. В жизни не встречалось людей, подобных им. Все знакомые Сухэ терпели нужду и лишения, жили в серых низеньких юртах, где зимой было так же холодно, как и на улице. Главную пищу их составлял кирпичный чай, сваренный в котле с молоком и солью. Мясо ели редко, по большим праздникам. Ведь многие совсем не имели скота и пасли стада богатеев. Мясо доставалось на долю маньчжурских чиновников, князей и монахов-лам, которые жирели от малоподвижной жизни.

Улигерчи в своих легендах воспевал голубой Керулен. Тот край был родиной предков Сухэ. Его отец, Дамдин, родился в степи, что простиралась южнее Керулена, здесь же обзавелся семьей. И как предки его предков, круглый год и в зной и в стужу перегонял скот своего хозяина на новые пастбища. Он был «хара ясун» — «черная кость», крепостной, арат, вечный кочевник, нищий. Как и все его соплеменники, слепо верил в божков — бурханов, тенгриев, злых духов, лечился у знахарей-лам и не знал ни одной буквы. Суровые степные порядки представлялись ему чем-то незыблемым, нерушимым. Все его богатство состояло из нескольких голов скота.

Зимой, во время бескормицы, погиб весь скот Дамдина. Семье грозила голодная смерть. А тут еще пожаловали сборщики налогов и податей. Писарь, нацепив на нос очки, зачитал ведомость, в которой перечислялись все повинности и долги арата княжеского удела — хошуна Дорджижаб Цэцэн-ханского аймака Дамдина.

Уртонная, или почтово-курьерская, повинность… Тягчайшая из повинностей. Араты, выделенные для отбывания конно-уртонной повинности, со всем своим имуществом откочевывали на место службы и несли ее полгода, а то и год. Она была главным средством связи в стране. Для того чтобы по конному уртону доставить какую-нибудь корреспонденцию или сопровождать чиновников, арату-курьеру приходилось покрывать на своих лошадях сотни километров. Кроме того, араты обязаны были обеспечивать проезжающим пропитание за свой счет. Почтовые станции отвлекали от сельского хозяйства большое количество рабочего скота, а также людей.

Подводная и воинская повинности. Столовое и квартирное довольствие чиновникам и писцам. Содержание удельных князей. Пожертвования на ремонт и строительство монастырей, на богослужения, на содержание аймачных управлений. Подношения главе церкви богдо-гэгэну. Содержание управлений губернаторов и командующих войсками. Сборы на уплату аймачных и хошунных долгов. Содержание воинских отрядов… Налогами облагалась каждая корова, каждая лошадь. Если нечем было платить налоги, то угоняли весь скот бедняка, забирали седла и все имущество, даже женские украшения. Забирали все. Правда, иногда оставляли немного мяса, которого могло хватить на несколько дней. «Народ исхудал и близок к смерти», — писал в докладной записке один чиновник своему князю.

Писарь долго перечислял долги и повинности Дамдина. Не хватило бы и десяти жизней, чтобы рассчитаться с ханами, ванами, амбанями, цзянь-цзюнями, ламами, цзасаками-князьями, феодалами и сановниками всех мастей.

Этой же ночью Дамдин, посадив в корзину для аргала двухлетнего Дэндыба и придерживая беременную жену, пешком двинулся на северо-запад. По степным законам, он не имел права покидать своего хозяина — за это жестоко наказывали или сдавали в солдаты на бессрочную службу; но нужно было спасать семью от голодной смерти. По дороге удалось пристать к каравану и наняться погонщиком верблюдов. Много дней продвигался китайский караваи на северо-запад. Неторопливо шагали верблюды с тюками шерсти. Караван прибыл в Богдо-Хурэ, или Ургу, поздно ночью и остановился в урганском Маймачене — китайском торговом поселке. Здесь, в чужом доме, и нашла временное пристанище семья Дамдина. Впоследствии ему удалось приобрести плохонькую серую юрту. Войлоки юрты были такие старые, что когда в очаге разводили огонь, то дым выбивался изо всех щелей, а соседям казалось, что начался пожар.