Владимир Яценко - Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира [Антология]

• Название: Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира [Антология]
• Автор: Владимир Яценко
• Издательство: ACT
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-085766-1

Считается, что жанр фантастики появился совсем не давно — чуть более сотни лет назад. На самом деле с незапамятных времен создавались истории об иных мирах. Они так захватывают воображение, что люди до сих пор отправляются на поиски следов Атлантиды и Эльдорадо, Гипербореи и града Китежа.

Мы представляем очередной сборник рассказов, написанных русскими фантастами — победителями конкурса, организованного независимыми экспертами.

---

Незаметно наступила зима. Она оказалась теплой и бесснежной. И в один из декабрьских дней для Клер пришло письмо.

От кого: Алькор, Почтовое ведомство НК-01, Линда Кэтлин.

Кому: Солнце, Земля, Орегон, Лейкер-Брук, 1522, Клер Кэтлин.

Я очень долго вертел в руках это письмо, прежде чем смог отнести его Клер. Письмо передали, но саму Клер я не увидел.

Ее выписали к Рождеству. Как и раньше, я увидел ее у их крыльца. Она была в не по времени легком платьице. Клер сидела на пороге и что-то писала.

Я подошел, и она спрятала клочок бумаги. Я поинтересовался ее самочувствием. Мы поговорили о каких-то мелочах. Потом она произнесла:

— Идем, я что-то покажу.

И мы пошли куда-то сквозь высокие поросли не убранной кукурузы. Минут через десять мы вышли к скальному обрыву, открывшему нашим взорам тревожное зимнее море.

— Моя мама отсюда прыгала, — как-то спокойно произнесла Клер.

Мне от этого спокойствия стало не по себе. Я вспомнил, что ее мать вроде бы покончила с собой.

Я промямлил какие-то невнятные слова сочувствия.

— Какой вы глупый! — воскликнула Клер. — Она же ангел! Третьего разряда!

Она смеялась, не понимая, отчего мне так грустно. А я смотрел, как мерно дышит океан. Меня пробивала дрожь.

Клер подошла ко мне и вложила в руку какую-то бумажку. Я хотел развернуть ее и посмотреть, но она сжала мою руку и сказала:

— Потом.

Я согласился и спрятал ее в карман. Потом мы вернулись к ее дому, я взял свой велосипед и уехал.

Тем вечером, когда я приехал в почтовое отделение, я спросил у почтмейстера, правда ли, что мать Клер бросилась с обрыва.

— Чушь! Я сам помогал вытягивать ее из петли. Она повесилась, голубчик. Это было, дай бог памяти, на прошлое Рождество.

Меня снова трясло. Не то от той простоты, с которой про это рассказал почтмейстер, не то просто от холода, но я попрощался и ушел. Я не поехал домой. Я снова решил заехать к Клер.

Еще издалека я почувствовал что-то неладное. Меня обогнала машина шерифа, и я прибавил ходу. Когда я приехал, машина, подмигивая цветным маячком, уже стояла во дворе. Я бросился в дом, там никого не оказалось. Тогда сквозь жесткую высокую траву я побежал к обрыву и едва не сорвался, добежав. У обрыва стоял шериф и о чем-то говорил с отцом Клер. Я глянул вниз. На прибрежных камнях, раскинув, как кукла, руки, лежала Клер, а на скалах алым цветом горела кровь. Волны, словно заботливые руки, пытались укрыть ее тело. Они накатывали на нее и мешали спасателям в лодке подплыть к ней.

Я нашарил в кармане записку. Детской рукой было написано три строки:

«Приходи к нам, когда захочешь. Мы всегда будем тебе рады. Это просто. Достаточно только поверить».

И ниже:

«В следующий раз, когда я буду прыгать, у меня уже будут крылья».

А я-то думал, гадал, что может написать десятилетняя девочка.

Взрослому человеку трудно поверить в нерациональные вещи или попросту в чудеса. В то, что Клер писала не предсмертную записку, а делилась радостью предвкушения первого полета. И что где-то там, на Мицаре или Алькоре, живет ее мама, которой она завидует, потому что та не раз прыгала с обрыва, так как у нее уже были крылья.

Похороны состоялись под Рождество. Я пришел на них, говорил что-то утешающее отцу, смотрел на закрытый гроб. Похороны редко отличаются разнообразием чувств, но слез было не много. Впрочем, как и людей.

После меня вызывали к шерифу и предупредили, чтобы я не уезжал из города. Я уехал через неделю. Потом за пару лет я успел сменить дюжину городов, прежде чем осесть в Калм-Сити. А после моя жизнь уже не отличалась разнообразием. Вот и все интересное, что со мной случалось.

Джек умолк и устало улыбнулся. Повисла тишина. Как после всякого рассказа, сложилось ощущение, будто всплываешь на воздух из-под толстого пласта воды. Все заерзали на стульях.

Джек добил виски и произнес:

— Ладно, что-то я засиделся. Пожалуй, пойду. Прощайте, ребята.

Когда Джек вставал, Боб, словно очнувшись, спросил:

— А че, достаточно просто сигануть с обрыва — и ты, типа, на Марсе?

Джек не ответил. Дошел до двери, оглянулся, словно прощаясь, натянул капюшон и вышел в непогоду. Я смотрел ему вслед, не понимая, что задело меня в его рассказе.

Мы остались в баре одни. Над стойкой тихо бубнил телевизор:

— …предполагают, что это следствие некого коллапса. Во всяком случае никакой опасности для Земли эффект пока не представляет. Напомним, что четвертая по светимости звезда Большой Медведицы Мицар находится на удалении в пятьдесят световых лет от нас…

Мне совсем не понравилась эта сказка. Я хотел, чтобы старик вернулся и сказал: «Ха, как я вас разыграл!» Но он и не думал этого делать. В конце концов я выбежал под дождь и нагнал его у машины. Через завесу ливня Джек казался каким-то необычно молодым.

— Джек, неужели она вам после не писала?

— Роберт, я вижу, у вас самый пытливый ум. Вы писатель, кажется?

— Она писала вам! — почти кричал я, чтобы меня было слышно за дождем.

— Да, они звали меня к себе. А я старик и все боюсь на это решиться… Прощайте, Роб. Мне действительно пора.

Он сел в машину и уехал, оставив меня размышлять, где была правда, а где небылица.

Когда я подходил к бару, мое внимание привлекло белое пятно чуть в стороне. Я подошел ближе и достал из грязи почтовый конверт с двумя марками по двадцать пять центов.

От кого: Алькор, Веста, FJ-2, Клер Кэтлин.

Кому: Солнце, Земля, Арканзас, Калм-Сити, 356/2, Джек Олдмэн.

Я посмотрел внутри. Конверт был пуст. Я аккуратно его разгладил и сунул в карман пиджака.

На следующее утро я узнал, что ночью Старый Джек умер. Нет, не от старости — разбился на машине. Я и еще несколько человек, знавших Джека, устроили похороны. Пришло не очень много людей.

Я хотел побывать у Джека дома и поискать письма с Большой Медведицы, но у старика не оказалось наследников, и его вещи быстро прибрал к рукам местный муниципалитет.

Так закончилась история Старого Джека, и остались от него лишь ржавая машина на свалке и конверт с Алькора. Этот конверт до сих пор лежит в моем письменном столе. Иногда мне хочется написать Клер, спросить, что случилось на Мицаре, и как дела у Джека, и…

Но вряд ли я когда-нибудь напишу по этому адресу. Вдруг я напишу, и придет мне письмо обратно со штампом «Адресат не существует». И получится, что умрет эта сказка и не оставит ничего, кроме прогорклого вкуса разочарования.

А ведь на свете так мало чудес, чтобы убивать веру в них.

Светлана Тулина Колбаса

…9 сентября, 206 год после ЕР

Конец света начался очень не вовремя.

Понимаю, насколько нелепой выглядит эта фраза в ежедневнике, но она точно выражает мои ощущения — более неподходящего времени для апокалипсиса было бы трудно придумать. Только все стало налаживаться после сотен лет оголтелого евгенического мракобесия, только объединенное человечество сделало первые робкие шаги в светлое завтра — плечом к плечу, без звериного деления на альф и омег… И тут такой сюрприз. Природа воистину обладает странным чувством юмора.

Но обо всем по порядку.

Вчера был эпохальный день — утвердили в последнем чтении закон об уголовной ответственности за употребление бранных терминов «маленький человек» и «маленькие люди». Вместо этих унижающих человеческое достоинство ругательств официально закреплено архаичное, но не имеющее никакой негативной смысловой нагрузки слово «быдло». Также решено использовать производные «быдлован» и «быдлоюзер» — в отношении отдельных индивидуумов. В бытовой речи разрешено самоназвание «мелкие», но из официальных документов позорное словосочетание «маленький человек» изгнано — отныне и навсегда.

Наша партия добивалась этого более полувека, и еще несколько лет назад у меня буквально опускались руки, когда кто-нибудь из коллег смотрел недоумевающе, пожимал плечами и говорил:

— Ну и что такого? Они же действительно маленькие…

А некоторые осмеливались добавлять еще и «простые» — конечно, если разговор происходил наедине, терять драгоценные баллы личного рейтинга никому из них не хотелось.

Но мы продолжали борьбу — тогда казавшуюся безнадежной.

В старинной классической музыке, которой увлекалась моя Люсиль, был такой термин — «колбаса». Постоянное повторение одной и той же темы, по кругу, с минимальными изменениями. В самые тяжелые дни мне казалось, что вся наша жизнь — такая вот колбаса, старинная заезженная пластинка, снова и снова проворачивающаяся по одному и тому же кругу и заставляющая нас наступать на те же самые грабли.

Постоянное стремление разделить людей на сверх- и недочеловеков. Постоянная борьба за власть — и коллективное попинание тех, кому в этой борьбе не повезло. И лицемерие, повторяющееся из поколения в поколение. Сурово осудить методы евгенистов, но продолжать пользоваться плодами их преступных деяний, оправдывая себя тем, что так исторически сложилось, — это ли не верх цинизма? Иногда мне и самому казалось, что мы ничего не добьемся, слишком все привыкли и не хотят никаких перемен, даже перемен к лучшему.