Иштван Фекете - 21 день

• Название: 21 день
• Автор: Иштван Фекете
• Издательство: Corvina
• Жанр: Детская проза
• Год: 1985
• ISBN: 963-13-1964-4

---

Цин-Ни, как правило, спал днем, хотя это и не было законом, а здесь, в давильне, вообще не имело никакого значения. Сюда никогда не забредали кошки, не наведывались ласки или хорьки и не залетала ни одна из птиц, для которой мышиное мясо казалось бы лакомством или хотя бы приличной едой. Раз, правда, сквозь разбитое в уголке оконное стекло внутрь впорхнула синичка, облетела вокруг всю комнату, а затем — бум! — с маху ударилась о стекло, не будучи знакомой с его свойствами. Синичка страшно перепугалась, теперь уж ей было не до того, чтобы разглядывать комнату, она снова рванулась к окну, но налетела на стекло и рухнула на подоконник. Глаза ее затуманились смертельным ужасом перед неволей, и видно было, как сердчишко колотится где-то у горла. Синичка была до такой степени напугана, что не почувствовала страха, даже когда мышка прошмыгнула по оконной раме и остановилась у отверстия в стекле.

— Вот здесь ты можешь выйти, Цитер, — вежливо пискнул Цин-Ни, потому что, разумеется, это был он. — Но в другой раз примечай, в каком месте ты входишь внутрь, иначе не сумеешь выбраться обратно.

— А ты меня не тронешь? — растерянно поморгала синичка.

— Сразу видно, что ты родилась в этом году, иначе не задавала бы таких глупых вопросов. Отверстие находится здесь…

— Мне кажется, как будто здесь всюду отверстие, и все же я не могу пройти сквозь него. Никак не пойму, в чем дело.

— Цитер, в последний раз тебе говорю: в этом месте дырка. И заруби себе на носу: человека никто не поймет, даже я, а ведь мы с ним друзья… Ну давай, а то у меня дела.

Синичка — растеряв одно-два перышка — вылезла сквозь отверстие в стекле и, не помня себя от счастья, вспорхнула на ореховое дерево.

— Нет чтобы поблагодарить… — досадливо шевельнул усами Цин-Ни и попытался было раскусить жестяную плошку, забытую хозяином на подоконнике. Но поскольку плошка оказалась слишком твердой для его зубов и к тому же нещадно гремела, Цин-Ни сквозь дырку в стекле выбрался на одну из плетей, обвивавших беседку, и подумал, что мог бы сделать это гораздо раньше. По сравнению с прохладой дома здесь было приятно тепло, поскольку солнышко припекало; однако Цин-Ни предпочел остаться в тени: он не любил быть на виду. Беседка нравилась ему еще и тем, что отсюда проселок, до которого от давильни было рукой подать, просматривался как на ладони, и можно было увидеть многое такое, чего мышонку с земли и не углядеть.

Однако в эту пору — после сбора винограда — интересного почти ничего не увидишь. Так что Цин-Ни вздремнул немножко, но ему все время мешали: то ворона каркнет, то сороке найдется о чем поговорить — и конечно же, здесь, на ореховом дереве, — то орех упадет с дерева на землю или на столик под деревом, и тут уж мышонку становилось совсем не до сна. Дело в том, что орех норовит тотчас спрятаться среди опавшей листвы или же катится по земле, стараясь отыскать себе местечко, где можно спрятаться, потому что каждый орех лелеет мечту когда-либо в будущем стать деревом. Но стоит какому-нибудь ореху закатиться к стенам беседки, и деревом ему никогда не стать — в этом можно быть совершенно уверенным.

— Оп-п! — восклицает орех, стукаясь о стену. — Тут неподходящее место…

При этих звуках Цин-Ни окончательно просыпается, замечает упавший орех и вдруг чувствует такой голод, как никогда в жизни.

Цин-Ни спускается по удобной лесенке из виноградных лоз и принимается за орех, который не в силах противостоять твердым как алмаз и острым как бритва мышиным зубам. На ореховых деревьях дядюшки Йоши вызревают сплошь одни крупные грецкие орехи с тонкой наподобие картона скорлупкой, и это их качество для Цин-Ни как нельзя кстати, хотя орехи по размеру в два раза больше его самого и попробуй-ка ухвати их! Однако Цин-Ни разработал свой метод: он вплотную прижимает орех к стене и за четверть часа прогрызает в нем такое отверстие, через которое мог бы даже пробраться внутрь, если бы там было место. Но места внутри нет, и это как раз очень хорошо: весь орех заполнен сердцевиной…

И к тому времени, когда тени отвесно падают на землю, а стало быть, солнце подобралось к зениту, Цин-Ни на редкость неторопливо вскарабкивается на окошко, спускается на пол и так же неспешно идет в подвал, где уютно устраивается в своей норке на дне большого ящика — спать и переваривать сытную еду.

Цин-Ни никому не говорил, снятся ли ему сны и какие именно, но вполне вероятно, что сны он видит и что в них ему являются его друзья люди, и им овладевает удивительное чувство отваги и мудрое веселье.

Цин-Ни невдомек было, что значит обман, и когда он говорил синичке, что человек — его друг, у нас нет оснований усомниться в этом, хотя дружба эта — как иногда бывает — началась с непредвиденного случая.

А дело было так. Почтмейстер и священник в очередной раз наполнили неистощимый бочонок, но при этом малая толика вина пролилась мимо и застыла лужицей в небольшом углублении возле лежня.

Цин-Ни по своему обыкновению подсматривал за людьми, укрывшись за другим, пустым бочонком, когда кто-то из мужчин по нечаянности толкнул бочонок, и зверек, испуганно отскочив, угодил прямиком в винную лужицу.

С бешено колотящимся сердцем примчался он домой и, чувствуя себя выпачканным с головы до пят, тотчас, со свойственной всему мышиному племени любовью к чистоте, принялся вылизывать свою шкурку. Правило есть правило, и мышь в грязной шубке еще никому не доводилось видеть.

Цин-Ни продолжал вылизывать шкурку, когда та была уже безукоризненно чистой; при этом в нем крепло убеждение, будто теперь он значительно больше знает о жизни, чем до сих пор, да и человека в сущности не слишком боится…

— Цин-Ни, — задал он себе вопрос, — разве человек когда-нибудь обижал тебя? Нет, не обижал. А раз так, — продолжал он, — ты спокойно можешь выйти. Как знать, может, тебе перепадет еще этой вкусной жижицы, которая оказалась на пользу и желудку, и сердцу…

И Цин-Ни, чувствуя, как тает в нем исконное недоверие к человеку, вылез на лежень и — будь что будет! — уселся в кружок света, отбрасываемого свечой.

Священник первым заметил его появление.

— Братцы мои, — тихонько проговорил он, — смотрите-ка: мышонок! Да какой симпатичный! Не двигайтесь, как бы не спугнуть его. И надо бы дать ему чего-нибудь поесть.

— Должно быть, больной, — заметил почтмейстер. А дядюшка Йоши осторожно и очень медленным движением положил на лежень в сантиметрах десяти от мыши кусочек сала.

Мышиный нос тотчас пришел в движение, а чуть погодя Цин-Ни подобрался к салу и — не очень твердо сохраняя равновесие — сел на задние лапки, а передними ухватил кусочек и принялся грызть его.

Трое приятелей сидели не двигаясь, но в глазах у них заплясали искорки такого ласкового, теплого веселья, которое непременно сделало бы их людьми, если бы они уже не были ими.

Они сразу же полюбили Цин-Ни.

— Чем не чудо! — шепотом восхищался почтмейстер. — Мышь, а до чего храбрая…

— У чудес, как и у храбрости, есть свои причины, — заметил священник и по некотором размышлении заглянул за лежень, где тускло поблескивали остатки пролитого вина. — Ведь что необходимо для чуда? — продолжал священник. — Вера! Ну, а что требуется для храбрости? Сила, страстное желание, гнев, любовь или же…

— Что еще, по-твоему?

Священник вновь обследовал винную лужицу и на сей раз с твердой убежденностью заявил:

— Или вино, братцы мои. Поверьте мне, иначе и быть не могло. Мышонку захотелось пить, он хлебнул вина и малость опьянел, а теперь пребывает в полной уверенности, что мы его не тронем. Как только он покончит с салом, Йошка, плесни несколько капель в выемку на лежне. Только не делай резких движений и налей не больше нескольких капель..

Все трое сидели в мягком отблеске свечи, едва доходившем до чуть закопченного плавного потолочного свода, и ждали, пока мышонок расправится с салом. Однако Цин-Ни не торопился. Покончив с едой, он, как положено, вытер рот и усы, затем опять опустился на все четыре лапки и огляделся по сторонам.

— Давай, Йоши, — шепнул священник.

У дядюшки Йоши дрожали руки, и он даже плеснул чуть-чуть мимо естественного желобка, однако перед мышонком поблескивала жидкость, похожая на воду и все же не вода, и Цин-Ни, не обращая внимания на дядюшку Йоши, без всяких колебаний припал к желобку и стал пить.

Цин-Ни казалось, что одна лишь эта жидкость способна утолить его жажду, вызванную соленым салом, и, подняв голову, он издал короткий писк — словно швейная игла переломилась пополам.

— Благодарю, — словно бы говорил этот звук, — благодарю вас, друзья мои! Да разве могу я вас называть иначе после всего, что вы для меня сделали!

Да-да, мышонок вполне мог бы это сказать, ведь действительно в этот момент он видел в людях своих друзей, хотя и видел весьма туманно и как бы сквозь сон: наш Цин-Ни по всем правилам, как и подобает мужчине, был пьян.