Гавриил Колесников - Белая западинка. Судьба степного орла

• Название: Белая западинка. Судьба степного орла
• Автор: Гавриил Колесников
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1977

Сборник, выпускаемый к семидесятилетию автора, представляет две основные в его творчестве темы — Колыма и Дон, природа этих двух далеко отстоящих друг от друга, но в одинаковой степени близких сердцу писателя уголков советской земли. Главным героем рассказов является, однако, человек — труженик, разумный преобразователь природы, любящий и оберегающий её.

Сборник адресован школьникам среднего и старшего возраста.

---

Рядом с брусникой поселится стланик. Они будут жить мирно и дружно. Брусника очень неприхотлива. Она захватит и каменные склоны голых сопок, и красно–бурую поверхность мшистых болот, и сухие склоны, затенённые густыми и непроходимыми зарослями стланика.

Придёт время, и лес лиственниц вытеснит стланик. Это значит, что появилась настоящая почва, появилась тайга!

Так, чередуясь и помогая друг другу, погибая в простом и возникая в осложнённом виде, живут и умирают растения этого сурового края. Слепые, неустанные и вечные труженики!

— Что‑то ты сумной сидишь, парень! Наруже‑то благодать какая, цветут сопки. Она, матушка–осень, везде одинаково землю красит — что на Колыме, что на Алтае.

— На Колыме даже лучше.

— Так уж и лучше! — снова обиделся мой Попов. — Эх, парень, не бывал ты на Алтае.

Может быть, и прав Попов. Может быть, и действительно осень на Алтае красива — не знаю, я там не бывал. Но на Севере она необыкновенна. Честное слово, я жалею, что вы не рядом со мной, что не вместе смотрим мы на это захватывающее полыхание красок: и бордово–красных, и оранжево–жёлтых, и жёлто–коричневых, и бледно–зелёных, и лимонно–вишнёвых, и янтарных, как цыганские бусы, и рыжих, как лисьи хвосты…

А ведь это всего–навсего только кустики нашей приполярной берёзы празднуют осень!

Да и киноварь вы, наверное, видели только в Малявинском вихре, а бордовым оттенком красного цвета вы могли любоваться, подставляя свету тонкий хрусталь, наполненный перебродившим виноградом. Но это все не то! Настоящая киноварь, неподдельное бордо, натуральный кармин — это когда осень овладевает кустами шиповника, когда сопка, которую покрывает шиповник, без конца и края, становится сплошь густо–бордовой от покрасневших листиков кустарника, когда ягоды шиповника превращаются в крупные капли лакированной киновари или застывают сгустками блестящего кармина… И ведь это насколько глаз хватает! Целое море всех оттенков красного цвета.

— Ты что‑то, парень, заговариваться начинаешь. Сам с собой говоришь, а не спишь вроде?

— С тобой я разговариваю, друг мой милый, с тобой! Есть и на Колыме, есть малиновые сопки, да ещё красивее, чем у вас!

— Будут когда‑нибудь, — —иронически отклонил Попов моё восклицание и в который раз сокрушённо сказал: —Эх, парень, не бывал ты у нас на Алтае…

Откровенно скажу, я не особенно жалею об этом. Я люблю мой Север больше Алтая. Только не говорите об этом Попову, он обязательно обидится. Он любит свой Алтай и свои малиновые сопку.

БЕРЕЗОВАЯ РОЩА

Мне довелось однажды весной пробиваться с вьючной лошадью по нашим таёжным дебрям.

Ещё не весь снег стаял, но природа уже совсем пробудилась от затянувшейся зимней спячки. Поднял к небу пушистые ветви стланик — самый верный признак необоримости наступившего тепла. Тонкими молодыми иглами покрывалась хмурая лиственница. Тёмной зеленью поблёскивала брусника. Пряно белел багульник. Печально покачивали большими кремовыми чашечками бескровные цветы подснежника. Всё — обычные приметы колымского мая. Но, пожалуй, крепче всего утверждала своё право на жизнь наша северная весна полой водой разлившейся речки…

Я шёл вдоль берега, ведя на поводу навьюченную лошадь. Дышалось легко. Сверху нежарко пригревало солнце. Справа веяло прохладой реки. Она вышла из берегов и скрыла под водой все изъяны своего каменистого, порожистого русла…

Препятствие на нашем пути оказалось не столь уж неожиданным, но очень досадным. К берегу круто обрывалась сопка, и вплотную к обрыву подошла вода. Крутясь и пенясь, весенний поток ударялся в каменное плечо и, обогнув его, бежал дальше. Я стоял и думал: как же быть? Попробовал, нет ли броду. По с первого шага чуть не зачерпнул в свои высокие болотные сапоги и поспешно выбрался на сухое место.

Делать нечего: придётся поворачивать обратно, брать влево и двигаться по сопке в обход…

Я поднимался по распадку, заросшему стлаником и лиственницей, досадуя на случившееся. Обход намного удлинял путь, крал у меня дорогое время, а главное, не предвещал ничего нового: те же мхи, тот же ягель, те же кустики полярной берёзки, сквозь которые так неудобно продираться.

Вдоль берега шагалось легко, а подъем был труден и утомителен. Как‑то заметно менялась обстановка. То ли солнце поднялось выше, то ли речка уходила дальше — не знаю, но мне становилось тепло и тяжко, как бывает перед дождём.

Я обогнул голую громадину, ставшую на моем пути гигантским каменным грибом, и совершенно неожиданно оказался на опушке… берёзовой рощи. Нет, не карликовые берёзки, что так назойливо цепляются в пути за ноги, увидел я, а настоящие наши русские белоствольные берёзы с ярко–коричневыми почками, набухшими и готовыми каждое мгновение лопнуть.

Это было так странно, что я остановился в изумлении, не веря глазами своим.

Но здесь и все оказалось не так, как в настоящей тайге. Исчез мох, который расстилался под ногами, а сквозь прошлогодние опавшие листья там и сям бойко протянулись светло–зеленые иголочки каких‑то лесных травинок. Посреди хвойного таёжного моря я открыл лиственный берёзовый остров.

Откуда он взялся здесь? Почему вытеснил лиственницу и стланик? Куда делся капустно–белый ягель и шелковисто–зелёный мох?

Я медленно шёл сквозь светлую берёзовую рощу, радовался встрече с милыми земляками и не переставал думать о том, как они попали на Север, как укоренились, почему не вымерзли, не погибли?

Разгадка этой ботанической диковины оказалась ещё неожиданнее, чем само её открытие.

Белоствольная роща раскинулась совсем небольшим островком. Я быстро пересёк его и снова очутился в обычной колымской тайге.

Что же делать? Уходить, не разгадав тайны? Нет, это было решительно невозможно. Я не мог уйти из рощи, не поняв причины её появления именно в этом месте.

Лошадь у меня была смирная и спокойная. Я привязал её к молоденькой берёзке на опушке, а сам вернулся в рощу и бродил по ней в надежде на то, что в конце концов найду причину укоренения этих белоствольных деревьев в центре глухой тайги, на пологом склоне какой‑то безымянной сопки…

А солнце поднималось все выше, становилось все жарче, и берёзки стояли передо мной все той же неразгаданной загадкой. Я шагал по спирали, приближаясь к середине странного островка, и, когда вышел на просторную светлую поляну, в центре её заметил глубокий родник с голыми бережками, покрытыми крупным песком и чисто отмытой галькой. Родник давал начало маленькому говорливому ручейку. Всё это было очень кстати: мне давно было пора умыться у студёного ключа. Я сбросил телогрейку и шапку, зачерпнул пригоршни воды и тут же выплеснул её обратно: вода оказалась тёплой, почти горячей. Так вот в чем дело! Этот кусочек тайги обзавёлся собственным водяным отоплением. Забавно!

Теперь мне все стало ясно; что же ещё, кроме милых русских берёзок, могло расти в этом теплом, благодатном месте?!

ЧЕРНАЯ БЕЛКА

У нас была собака с кличкой, несколько обидной даже для такого ленивого пса, как наш: Барбос. Он был стар, ленив и нелюбопытен. Это не мешало Барбосу с трогательным постоянством вилять хвостом, когда Попов разделывал оленину к обеду. Впрочем, усилия Барбоса обычно были безрезультатны: Попов не любил его и редко жаловал своим вниманием.

Как‑то раз Попов сказал мне:

— Возьми ты его в тайгу, пускай он хоть белку облает, совсем пропадает собака от лени.

Предложение заманчивое! Я не подстрелил ещё ни одной белки за все время моей жизни на Севере, а добыча белок выглядела интересно. Охотник идёт в тайгу с лайкой. Это небольшие собаки, палево–дымчатые, остромордые и остроухие, с плотной и тёплой шерстью. Заметив на кедраче белку (иногда их две–три на дереве), собака начинает лаять. Белка с любопытством смотрит и слушает, свесившись с ветки. Это и губит её. Охотник бьёт зверька одной дробинкой в белое пятнышко на шее. Падение подбитой белки только обостряет любопытство остальных, и охотник стреляет их беспрепятственно одну за другой.

Так представлялась мне эта оригинальная охота по рассказам Попова. Я соблазнился и отправился в лес на другой же день. Конечно, сибирских кедрачей в наших местах не было, и колымские белки ютились на голых сучьях лиственниц. Вблизи селений и приисков тайгу свели на строения и топливо, но в той неразведанной глухомани, где довелось скитаться мне и моему спутнику, она стояла тихая, нетронутая, могучая…

Колымская белка резко отличается от обычной сибирской: она гораздо крупнее, зимой дымчато–чёрного цвета с рыжеватой подпалиной по спине, и в пушном хозяйстве ценится выше обычной белки. Зверёк здесь не избалован сибирским изобилием. На Колыме нет кедров с шишками величиной в две беличьи головки и с орехами, которые едва умещаются в беличьих лапках. Поэтому колымская белка не брезгует и крохотными бусинками орешков лиственницы, и грибами, которые она собирает и сушит, ловко нанизывая их на тонкие сучки деревьев. Может быть, борьба за жизнь, более напряжённая, чем у сибирской белки, и сделала нашу белку более крупной и сильной, мех её более стойким и тёплым, а шкурку совсем чёрной, применительно к тёмному фону лиственниц, теряющих на зиму хвою.