Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859

• Название: Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859
• Автор: Лев Толстой
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1935

---

Вдругъ Саша сталъ растягиваться, растягиваться, рости, рости, такъ что кроватка затрещала. Какія толстыя сдѣлались руки, ноги, усы стали выходить. Саша открылъ глаза и посмотрѣлъ на Вариньку, но и глаза и улыбка Саши были такія странныя.[185]

— А, вотъ сюрпризъ, — сказалъ онъ потягиваясь.

Варинькѣ стало вдругъ стыдно и страшно. У Вариньки потемнѣло въ глазахъ, она закричала и упала навзничь. Понемногу все прошло, она открыла глаза и увидала свою кроватку, лампадку и няню, которая в платкѣ стояла подлѣ нее и крестила. Она сорвала волосокъ, перевернулась на другой бокъ и заснула.

_______

* VII. [СВЕТЛОЕ ХРИСТОВО ВОСКРЕСЕНЬЕ].

Въ страстную суботу я сидѣлъ вечеръ у пріятеля. — Мы такъ заговорились, что и не замѣтили, какъ пробило одинатцать.

— Чтожъ — ты рѣшительно поѣдешь, или нѣтъ? — спросила, входя, молодая хозяйка дома у моего пріятеля.

— Да развѣ непремѣнно нужно ѣхать? — отвѣчалъ онъ, улыбаясь.

Я всталъ и взялъ шапку.

— Ты куда хочешъ ѣхать? — спросилъ онъ. — И непремѣнно поѣдешь?

— Еще бы! Въ университетъ, и сейчасъ иду одѣваться. Пожалуйста поѣдемъ! Я и Marie обѣщалась тамъ быть. Ну на что это похоже, такой праздникъ не встрѣтить въ церкви. — Надѣюсь, даже и вы пойдете въ церковь? — прибавила она, обращаясь ко мнѣ[186] нѣсколько насмѣшливо.

— Нѣтъ, я — спать, — отвѣчалъ я, — мнѣ и нездоровится, да и......

— Ну, вы какъ хотите, вы не мой мужъ, а ты пожалуйста, Сережа....

Я пожалъ руки двумъ супругамъ, надѣлъ пальто и вышелъ на улицу. Проходя черезъ залу и переднюю, я замѣтилъ, что полы были въ новь натерты, замки вычищены и лакей, подавшiй мнѣ пальто, напомаженъ и особенно гладко выбритъ. — Сапоги его блестѣли и скрыпѣли не пообыкновенному. На[187] улицѣ было темно, мокро и сыро. Фонари чуть свѣтились, освѣщая только свои мокрыя стеклы, — собаки лаяли за воротами, какъ и въ обыкновенные дни. Въ домахъ изъ-за сторъ виднѣлись огни. По изрытымъ улицамъ, неровно дребезжа, изрѣдка проѣзжали то дрожки, то бочки. Пешеходовъ совсѣмъ не было. Даже дворниковъ не видать было на тротуарахъ. Сверху сыпался не то таявшій снѣгъ, не то дождикъ. Разговоръ съ моимъ знакомымъ, который прервала его жена, сильно занималъ меня. Я шелъ скорыми шагами, механически поворачивая изъ переулка въ переулокъ, по направленію къ дому и не замѣчалъ происходившаго вокругъ меня. На Никитской, у перекрестка, я почти столкнулся съ двумя женщинами, также какъ и я обходившими лужу. — Это уже ко всенощной, — подумалъ я, замѣтилъ на полусвѣтѣ фонаря ихъ бѣлыя юбки изъ-подъ поднятаго платья и новые башмаки, особенно осторожно ступавшіе по глянцовитымъ мокрымъ камнямъ улицы. Пройдя еще немного, мнѣ встрѣтился, солдатъ писарь въ новой фуражкѣ и шинели, съ женой, шумящей юбками. Такъ и пахнуло на меня праздникомъ отъ этаго звука, и особенно вида шолковаго платка на головѣ и другаго краснаго новаго носоваго платка въ рукѣ, которой она равномѣрно раскачивала.

— Вотъ что зонтикъ не взяли, Михаилъ Ефремовичъ, — сказала она.

Еще подальше встрѣтились мнѣ два чиновника въ шляпахъ и съ зонтикомъ, потомъ старикъ с палочкой. Двѣ дамы съ дѣтьми. Нѣсколько дрожекъ протащилось, ныряя въ водяныхъ рытвинахъ, двѣ кареты, треща рессорами и блестя фонарями, проѣхали по улицѣ. Дворникъ безъ шапки вышелъ съ плошками къ столбамъ тротуара. У Никитскаго монастыря[188] прижался по стѣнѣ и на ступеняхъ народъ въ праздничныхъ одеждахъ, нищихъ попадалось много, но они не просили милостыни. Такъ и вѣяло отъ всего готовящейся, собирающейся народной радостью. — Я прошелъ монастырь, повернулъ по глянцовитому тротуару Александр[овскаго] сада, все тѣже торопливые радостные групы встрѣчались мнѣ; и вдругъ старое забытое чувство праздника живо воскресло во мнѣ, мнѣ стало завидно этимъ людямъ, стало стыдно, что я въ шапкѣ, въ старомъ сертукѣ иду спать, какъ этотъ мужикъ, везущій бочку, безъ участья въ общей радости. — Не отдавая себѣ отчета зачѣмъ, я повернулъ подъ ворота въ Кремль и, отставая и перегоняя толпы народныя, а иногда бѣдныхъ мужиковъ, странниковъ, монаховъ, пѣшеходовъ, вошелъ мимо гауп[т]вахты на Кремлевскую площадь. И солдаты на мокрой платформѣ имѣли парадный необычайный видъ. —

_______

** VIII. КАКЪ УМИРАЮТ РУССКИЕ СОЛДАТЫ. (ТРЕВОГА.)

Въ 1853 году я нѣсколько дней провелъ въ крѣпости Чахгири, одномъ изъ самыхъ живописныхъ и безпокойныхъ мѣстъ Кавказа. На другой день моего пріѣзда, передъ вечеромъ, мы сидѣли съ знакомымъ, у котораго я остановился, на завалинкѣ передъ его землянкой и ожидали чая. Капитанъ N, нашъ добрый знакомый, подошелъ къ намъ. —

Это было лѣтомъ; жаръ свалилъ, бѣлыя лѣтнія тучи разбѣгались по горизонту, горы виднѣлись яснѣе, и быстрыя ласточки весело вились въ воздухѣ. Два вишневыя дерева и нѣсколько однообразныхъ подсолнечниковъ недвижимо стояли передъ нами и далеко по дорогѣ кидали свои тѣни. Въ двухъ-аршинномъ садикѣ было какъ-то тихо и уютно.[189]

Вдругъ въ воздухѣ раздался дальній гулъ орудейнаго выстрѣла.[190]

— Что это? — спросилъ я.

— Не знаю. Кажется, съ башни, — отвѣчалъ мой знакомый, — ужъ не тревога-ли?

Какой-то казакъ проскакалъ по улицѣ, солдатъ пробѣжалъ по дорогѣ, топая большими сапогами, въ сосѣднемъ домѣ послышался шумъ и говоръ. Мы подошли къ забору.

— Что такое? — спросили мы у деньщика, который въ полосатыхъ штанахъ, поддерживаемыхъ одной помачею, почесывая спину, бѣжалъ по улицѣ.

— Тревога! — отвѣчалъ онъ, не останавливаясь, — барина ищу.

Капитанъ N схватилъ папаху и, застегиваясь, побѣжалъ домой. Его рота была дежурная. Раздался 2-й и 3-й выстрѣлъ съ башни.

— Пойдемте на кручь, посмотримъ, вѣрно, на водопоѣ что-нибудь, — сказалъ мнѣ мой знакомый. — Не туши самоваръ, — прибавилъ онъ деньщику: — сейчасъ придемъ.

По улицамъ бѣжалъ народъ: гдѣ казакъ, гдѣ офицеръ верхомъ, гдѣ солдатъ съ ружьемъ въ одной и мундиромъ въ другой рукѣ. Испуганныя рожи жидовъ и бабъ показывались у воротъ, въ отворенныхъ дверяхъ и окнахъ. Все было въ движеньи.

— Гдѣ, братцы мои, тревога? гдѣ? — спрашивалъ запыхавшійся голосъ.

— За мостомъ антирелійскихъ лошадей забираютъ, — отвѣчалъ другой: — такая большенная партія, братцы мои, что бѣда.

— Ахъ ты, мои батюшки! какъ они въ крѣпость-то ворвутся, ай-аяй-ай-ай! — говорила слезнымъ голосомъ какая-то баба.

— А, примѣрно, къ Шамилю въ жены не желаете, тетушка? — отвѣчалъ, подмигивая, молодой солдатъ въ синихъ шароварахъ и [съ] попахой на бекрень.

<— Ишь, ровно на сватьбу, — говорилъ старый солдатъ, покачивая головой на бѣгущій народъ: — дѣлать-то нечего.

Два мальчика галопомъ пролетѣли мимо насъ.

— Эхъ, вы, голубчики! на тревогу! — провизжалъ одинъ изъ нихъ, размахивая хлыстомъ.>

Едва мы успѣли подойти къ кручи, какъ насъ уже догнала дежурная рота, которая съ мѣшечками[191] за плечами и ружьями на перевѣсъ бѣжала подъ гору. Ротный командиръ, капитанъ N, верхомъ ѣхалъ впереди.

— Петръ Иванычь! — закричалъ ему мой знакомый: — хорошенько ихъ.

Но N не оглянулся на насъ: онъ съ озабоченнымъ выраженіемъ глядѣлъ впередъ, и глаза его блестѣли болѣе обыкновеннаго. Въ хвостѣ роты шелъ Фелдшеръ съ своимъ кожаннымъ мѣшочкомъ, и несли носилки. Я понялъ выраженіе лица ротнаго командира.

Отрадно видѣть человѣка, смѣло смотрящаго въ глаза смерти; а здесь сотни людей всякій часъ, всякую минуту готовы нетолько принять ее безъ страха, но — что гораздо важнѣе — безъ хвастовства, безъ желанія отуманиться, спокойно и просто идутъ ей навстрѣчу. <Хороша жизнь солдата!>

Когда рота была уже на полугорѣ, рябой солдатъ съ загорѣлымъ лицомъ, бѣлымъ затылкомъ и серьгой въ ухѣ, запыхавшись подбѣжалъ къ кручи. Одной рукой онъ несъ ружье, другой придерживалъ суму.[192] Поровнявшись съ нами, онъ спотыкнулся и упалъ. Въ толпѣ раздался хохотъ.

— Смотрите, Антонычь! не къ добру падать, — сказалъ балагуръ солдатъ въ синихъ штанахъ.[193]

Солдатъ остановился; усталое, озабоченное лицо его вдругъ приняло выраженіе самой сильной досады и строгости.

— Кабы ты былъ не дуракъ, а то ты самый дуракъ, — сказалъ онъ съ презрѣніемъ: — что ни на есть глупъ, вотъ что, — и онъ пустился догонять роту.

Вечеръ былъ тихій и ясный, по ущельямъ, какъ всегда, ползли тучи, но небо было чисто, два черныхъ орла высоко разводили свои плавные круги. На противуположной сторонѣ серебрянной ленты Аргуна отчетливо виднѣлась одинокая кирпичная башня — единственное владѣніе наше въ Большой Чечнѣ. Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ нея партія конныхъ Чеченцовъ[194] гнала отбитыхъ лошадей вверхъ по крутому берегу и перестрѣливалась съ солдатами, бывшими въ башнѣ.

Когда рота перебѣжала черезъ мостъ, Чеченцы были отъ нея уже гораздо далѣе ружейнаго выстрѣла, но, не смотря на то, между нашими показался дымокъ, другой, третій, и вдругъ бѣглый огонь по всему фронту роты. Звукъ этой трескотни выстрѣловъ секундъ черезъ 50, къ общей радости толпы зрителей, долетѣлъ до насъ.