Владислав Ляхницкий - Алые росы

• Название: Алые росы
• Автор: Владислав Ляхницкий
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Роман
• Год: 1976

В новом романе автор продолжает рассказ о судьбах героев, знакомых нам по книге «Золотая пучина». События развертываются в Сибири в первые годы Советской власти.

---

— Товарищ мой! Дорогой! Не узнаешь? Пересыльную тюрьму под Иркутском помнишь? Узнал? Борис Лукич Липов! Как ты вырос. А я, брат, старею, — и Борис Лукич по-братски обнял Вавилу. — Я председатель здешнего общества потребителей. Эсер. Но многое из того, что ты говорил, я принимаю. Мне начинает казаться, что большевики кое в чем правы, обвиняя правительство. Я это почувствовал, ведя дело об аресте рыбаков и продаже одной милой девушки. Зайдем ко мне, чайком тебя попотчую. А Иннокентий энергичный, честнейшей души человек, он будет очень хорош в роли председателя сельского Совета.

4.

Мастер молоканки сам предложил:

— Занимайте под Совет старую сыроварню, все одно стоит без дела. Не забудьте столбом потолок подпереть, а то повалится, и шапку кому попортит. Ха-ха…

И впрямь пришлось потолок подпереть столбом, и стала ветхая сыроварня походить на шахтовый забой, подкрепленный новым подхватом. Потом рисовали вывеску на свежеоструганных досках. Писала Ксюша огрызком карандаша. Получилось не очень приглядно и плохо заметно. Борис Лукич принес пузырек чернил и вывел: «КАМЫШОВСКИЙ СОВЕТ КРЕСТЬЯНСКИХ ДЕПУТАТОВ».

Черные буквы, как из железа покованы, и от них на желтую доску падает сероватая тень. Когда прибивали вывеску к коньку сыроварни, вокруг собралось десятка два мужиков и ребятишек без счета.

— Смотри ты, с самого сотворения мира впервые мужицкая власть на землю пришла.

Притихли вокруг. У Егора слеза на глазах навернулась.

В третьем селе создают Егор и Вавила крестьянский Совет. И каждый раз, как прибивают вывеску, на глаза Егора набегает слеза.

В старенькой сыроварне собралось первое заседание Камышовского Совета. Народу набилось полная сыроварня. Открыли дверь, но вскоре и крыльца не хватило — облепили завалинку. Пришлось выставить окна, и люди выкрикивали наказы:

— Эй, Кеха, председатель! Перво-наперво надо про землю решать.

— Передел!

— Отобрать, у кого лишек!

— Про налог, недоимки!

— Солдаткам помочь!

Кто-то сострил:

— Знам, каку помочь солдаткам надо. И рад бы, да баба своя караулит.

На остряка цыкнули:

— Нашел, окаянный, время языком балаболить.

И снова посылались наказы Совету.

— Школу надо строить. В сараюшке-то ребятенки совсем ознобились.

— Машину купить сообча, молотилку, а то у Ваницкого в конторе возьмешь да восьмой сноп отдашь.

— Земли у нас, ежели по справедливости, всем сполна хватит, да лучшие земли богатеи забрали. А до наших — семь верст киселя хлебать.

— Поменьше горло дери, а то баба твоя придет хлебушко займывать аль лошадок просить, я ей припомню «семь верст киселя».

Это выкрикнул Сила Гаврилович. Сухой он, жилистый. Его не выбрали в Совет, и он так, вроде бы между прочим, проходит мимо сыроварки.

— Про контору Ваницкого… замаяла контора хуже старой ведьмы.

— Все им сдаем и в долгу остаемся…

— Про контору — в первую очередь.

— Про войну пиши. Долой, мол, ее, треклятую.

— Про войну, про войну… Прямо Керенскому: не дадим, мол, больше рекрутов.

Ксюша сидела в углу и пыталась писать протокол: «Богатеи забрали ближние земли. Закабалила контора Ваницкого. Кулак Голубев против…»

Пишет, а в теле, кажется, каждая жилка звенит радостью. Когда-то о крыльях мечтала, чтоб облететь землю и жизнь посмотреть. Так вот она, жизнь, перед ней, знакомая с детства и неведомо новая.

«Войну кончать. А с рыбаками как?» — и вставляет свое:

— С рыбаками надо решать.

— Непременно. Письмо в город написать, а пока, суд да дело, пусть луговские отберут озеро у попа Константина и — баста!

5.

Первое заседание Камышовского Совета закончилось поздней ночью. И не закончилось даже, а прервалось, потому как скоро должен заняться день и надо приступать к выполнению срочных решений Совета.

Расходились шумными группами, продолжая обсуждать наболевшее.

— Утром землю делить зачнем. Даже не верится.

— Не всю зараз переделим. Это землемерово дело, а наперво — хоть солдаткам да безземельным которым.

— У попа можно смело взять десятин девяносто, хватит ему, толстопузому, десяти.

— Да так же и записали, неужто забыл?

— А Сила Гаврилыч к концу-то примолк.

— Знать, Сила супротив силы не прет.

— Конторе Ваницкого, значит, теперь хошь деньгами плати, хошь пшеничкой. Прямо не верится.

Что-то очень знакомое и дорогое напомнила Ксюше сегодняшняя ночь.

В Рогачево такое случалось весной. В субботу, под вербное воскресенье много народу собиралось у Кузьмы Ивановича на вечернюю службу. Кто попочтенней, смелей или раньше пришел, те занимали места в моленной, остальные на улице, во дворе, возле настежь открытых окон. Расходились вот так же ночью, и каждый нес домой освященную вербочку с белыми нежными серьгами и в ладошке лодочкой — горящую свечу, огонь от лампады в моленной. А в душе — умиротворение, праздничность, вера, что завтра начнется какая-то новая жизнь.

Что-то очень похожее уносила Ксюша с сегодняшнего собрания. Так же расходился народ. Та же праздничность на душе и твердая вера, что завтра начнется новая жизнь. Только она не будет кем-то дана, ее нужно делать самим. Это вернее, слаще. До того на душе хорошо, что хотелось запеть, хотелось обнять незнакомых, идущих рядом людей.

И тут вспомнила Ксюша, что Борис Лукич за все время заседания рта не раскрыл. И сейчас шел молчаливый, насупленный, временами покрякивал, словно на плечи ему опускали многопудовый мешок. Значит, встревожен чем-то ее хозяин, такой умный, хороший и честный. Она догнала Бориса Лукича и тихо взяла его под руку. Вчера не посмела бы, а сегодня все кажутся братьями.

— Ты, Ксюша? Что тебе?

— Хотела сказать… Сколь людей на свете правду искали и я искала, и вы для меня искали ее, для рыбаков, а найти не могли. И стала я думать, нет правды на свете, а она вовсе есть. Есть! Да рядом.

— Эх, Ксюша, святая душа, раньше чем правду искать, надо твердо знать: что такое есть правда. Тебе кажется просто: увидишь и сразу, мол, сердцем правду почуешь. Ксюшенька, это много сложней. Идешь ты тайгой и пересекает твою тропу ключ с прозрачной водой. Он неглубок и шириной шагов пять. Зачем же искать обходную дорогу, не лучше ли вброд пять шагов и идти себе дальше. Верно ведь?

— Верно.

— Ключ студеный, ты босиком. Вступишь в воду — ноги как обожгло. Перешла ключ, а вечером лихорадка. Так какой дорогой лучше идти — прямой или кривой?

— Наверно кривой.

— То-то оно. Или идешь ты в густом тумане. Впереди видишь бурную реку, пороги на ней, водопады. За речкой огромное поле льда. Куда же идти? Кидаться в ледяную воду, а после ночевать во льду, без огня? Ты остаешься на этом берегу, разводишь костер и ночуешь, а утром, когда разойдется туман, глазам своим не поверишь, не речка перед тобой, а ручеек… Его можно перескочить. Не ледяные скалы за ручьем, а поляна, покрытая снегом. Видала такое?

— Да сколько угодно. В тумане все другим кажется.

— То-то оно. Откуда мы знаем с тобой, не студена ли вода, куда порешили вступить при переделе земли? Нет ли перед глазами тумана, что искажает дорогу? Скажу тебе откровенно, мне тоже кажется: правильно решил Совет дать солдаткам землю поближе, отнять у попа излишек земли, дать хоть слегка по рукам хапуге Ваницкому. Хорошо будет тогда в Камышовке?

— Конечно, Борис Лукич, хорошо!

— А если такое сделать по всей России?

— Вот бы здорово. И рыбакам бы сразу свобода, и…

— И я так же думаю дурацким своим умом, а во главе России стоят умнейшие люди. Я не говорю о князе Львове, Коновалове — это другой разговор. А Чернов? Керенский? Они почему-то не делают так, как Вавила и Иннокентий. Значит, почему-то нельзя? Не туман ли перед глазами Вавилы… и перед моими глазами тоже, потому что я многое понимаю так же, как и Вавила. Ксюшенька, это так тяжело. Думаешь-думаешь ночи напролет и мысли не можешь унять. Вроде как раскрутились в голове колесики и не остановишь их, не успокоишься, не уснешь. Все, кажется, мы делаем правильно, осуществляем задачи революции и претворяем в жизнь вековые чаяния лучших русских людей. Повернешься на другой бок и начинаешь думать иначе: разве я умнее вождей революции? Нет! Значит, я ошибаюсь! Значит, нельзя поступать так, как мы решили сегодня.

— Но утром уже начнут делить землю.

— Не знаю, Ксюша, ничего я не знаю.

6.

Все оказалось сложнее, чем представлялось Ксюше.

Совет решил землю делить утром. Ксюша встала чуть свет, чтоб пораньше управиться по домашности, но у церковной ограды, на площади, уже толкался народ.

— Кто дал им право за нас решать?

— Не хотим передела.

— Вздуть бубну рыжему Кешке.

Силы Гаврилыча не было на площади, но кричавшие слишком часто поглядывали на окна его высокого дома, очень похожего на дом Кузьмы Ивановича в Рогачево.