Виктор Голявкин - Избранные

• Название: Избранные
• Автор: Виктор Голявкин
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94663-154-3

В сборник избранных произведений Виктора Владимировича Голявкина включены самые первые авангардистские фрагменты прозы, никогда не выходившие в книгах; лирические, юмористические, гротесковые рассказы для взрослых, писавшиеся в течение всей жизни, в том числе в самые последние годы; раздел рассказов для детей, давно ставших хрестоматийными; также известная неустаревающая повесть о войне «Мой добрый папа».

Издание сборника предпринято к юбилею Петербурга и к семидесятилетию писателя, патриота города, светлой талантливой личностью которого в своем культурном арсенале петербуржцы могут гордиться.

---

— Я у вас работал, верно? Трудился как ишак. Не спал ночами. А вы хотите отвязаться монгольским божком, безделушкой, совесть у вас есть?

— Божку цены нет, — отвечал он, — антиквариат.

— А совесть у вас есть? — спросил я опять.

Он не обратил внимания на мои слова. Тогда я подошел к нему, взял его за шиворот и потряс.

— Ты что, ты что… — забормотал он.

— Платите мне сейчас же! — заорал я.

Он кинулся к мешкам, которые я до сих пор не замечал. В таких мешках возили мы значки на демонстрацию. Он запустил в один из мешков руку и швырнул вверх под потолок новогодние значки, их я разглядел уже на полу: трафаретом елочка на синем лоскутке и голова деда-мороза, тоже трафаретом, на бумаге, вырезанная и приклеенная. Кому нужно столько новогодних значков?

— Вот они! — заорал он. — В мешках! От них отказались детские сады, жакты, пионерские организации и ясли! Не беда! Я двигаюсь в район! Я сплавлю их в районе! — Он выхватил из мешка значки и бодро швырял их под потолок, рассчитывая произвести на меня впечатление.

Он стоял взъерошенный, готовый к новой операции, новому походу на периферию со своими новогодними значками. Он был уверен в успехе. Но кто его знает…

Валялись вокруг значки с головами Дедов Морозов. Он поднял один с полу, повертел его в руках.

— Эскиз супермена и Васин труд, — сказал он, швыряя значок в сторону.

— Святая троица уверенных, — сказал я.

— Поедем со мной, — сказал он.

— Я с вами не поеду. Хватит мне с вами кататься. Возьмите супермена. Почему же вы тогда со мной не рассчитались?

— А я тебя искал. По всему базару. Сбился с ног. Куда ты тогда делся?

— Сейчас я здесь.

— Но — увы! — Он развел руками.

— Значит, вы мне платить не собираетесь?

— Реализую — заплачу. — Он кивнул на мешки.

— Значит, вы меня тогда по базару искали?

— Искал.

— И не нашли.

— И не нашел.

Ну как с ним разговаривать? Не мог я с ним разговаривать! Я понял, он мне не заплатит никогда.

— Верните хотя бы Картошину, — вспомнил я.

— Картошин украл у меня пистолет! Однокашка-милашка-Пашка! Мое оружие! Вот ему!

Он показал энергично шиш.

— Я взял у вас пистолет, а не Картошин, — сказал я зло.

Он не поверил.

— Я взял у вас пистолет, но сейчас у меня его так же нет, как и у вас.

Он все равно не поверил.

Я захватил с дивана монгольского божка и вышел вон.

Спускаясь по лестнице, я прочел на подставке монгольского бога: «2 руб. 20 коп. Сказочный персонаж. Фабрика детских игрушек».

18

— Мой сын боксер! — поведал отец профессорше Фигуровской. Я готовил уроки, он позвал меня и с размаху ударил по груди.

— Вы слышали, какой раздался звон? — спросил он, довольный.

— «…как много дум наводит он», — среагировала профессорша Фигуровская, закуривая.

Все сразу засмеялись, а мне захотелось, чтобы профессорша укатила к себе домой. Я не любил профессоршу Фигуровскую. Мне всегда казалось, она несет так много ахинеи, что уши вянут, и втравливает в это мать. Меня раздражала ее болтовня о пустяках, никчемностях. По моему мнению, она забивала мамину голову пустыми разговорами, а потом мама выдавала все это на-гора нам, некуда было от этого деться. Бредни Фигуровской преследовали меня и отца. Мне казалось, она давит нас клоунской шляпкой, широченным поясом на животе, очками в золотой оправе и, наконец, положением «профессорши», словно это она профессор, а не ее муж, умерший несколько лет назад. Но мама ее обожала. У них было нечто общее в своем женском, трудно объяснимое.

— Иди, иди, — сказал мне отец чрезвычайно ласково, — готовься, готовься.

Я ушел в нашу знаменитую спальню с нашими кроватями и принялся за алгебру. Учеба у меня сейчас шла хорошо, я не запускал. Понятное дело, без семилетки не сунуться никуда. Если семилетка дело обычное, то надо справиться с этим, а не отмахиваться. От простого к сложному. «Взявшись за ум», сидел я за алгеброй и слушал доносившийся разговор. Формулы и цифры путались, а разговор воспринимался.

— Зара Леандр! О! Зара Леандр! — повторяла профессорша.

— Да, Зара, Зара, Зара Леандр! — повторяла за ней мама.

— Лиа де Путти! О, Лиа де Путти! — восклицала мама.

— Лиа де, Лиа де, Лиа де! — талдычила Фигуровская.

— Дуглас Фербенкс! — произносила Фигуровская голосом грудным, хриплым, прокуренным. — Или, к примеру, Мозжухин…

Они понимали друг друга. Вот кто спелся!

У отца выдался свободный вечер, и он слушал эту трескотню, коротал время в компании профессорши. А может быть, для него это была своеобразная музыка после бесконечных экскурсий? Речь шла о неизвестных мне киноартистах, блиставших на экранах в прошедших, далеких для меня годах.

— Мне симпатичен Утесов в «Веселых ребятах», — робко сказал отец, но они налетели на него и смяли окончательно,

Утесов им не нравился. А мне нравился Утесов, но особенно артист Петр Алейников в кинокартине «Трактористы». Он песню пел: «Здравствуй, милая моя, я тебя дождался, ты пришла, меня нашла, а я растерялся…» Точь-в-точь про меня.

— Вы говорите: симпатичен, но Утесов ведь не девушка, — выдала Фигуровская.

— Я говорю: симпатичен, потому что он мне симпатичен, — ответил отец.

— А кто вам несимпатичен?

Я ждал, отец скажет: «Вы мне, милашка, несимпатичны». Но он сказал: «Откуда я знаю — кто!» И Фигуровская сказала: «Ну вот, видите!»

Мать вбежала в комнату, сорвала со стены открытку актрисы Веры Холодной, и до меня донеслось восторженное:

— Вот моя любовь! Вот моя любовь! Глаза чего стоят! Одни глаза чего стоят! Посмотрите на глаза внимательно, у кого еще в мире имеются подобные глаза? Изумительный взгляд, редкий взгляд, бесподобное выражение!

— Равно как у Джоконды, — сказал отец.

— Ах, много ты понимаешь, — отмахнулась мать.

— Придите-ка, голубушка, ко мне, — загудела Фигуровская, — я вас порадую такой Холодной, что вам станет жарко.

— Та, что у вас на печке? — спрашивала мать.

— На печке стоит Бальмонт, дорогая.

— Ах, да!

Отец вошел ко мне. Прилег на кровать с ворчанием. Испортили папаше вечер. Он скоро заснул.

О чем толкуют все время эти женщины: моя мать и Фигуровская? Все ли женщины судачат об одном и том же, как считает отец? Сколько я ни прислушивался, выяснить мне ничего не удалось. Я принялся за алгебру и решил задачу. Храпел отец. Я вышел к ним. Профессорша Фигуровская собиралась уходить. Она вдруг размахнулась и так же, как отец, неожиданно хлопнула меня со всей силой по груди, заявив:

— Расти на радость нам!

Что хотела она сказать этими словами? Какой был в них смысл? Просто так расти, на радость маме и профессорше Фигуровской, или фигурально? И это все?

Я пошел на звонок, встретил в дверях Алешку Шароева, и мы с ним пошли прогуляться.

19

Мальчишки отчаянно работали руками, закидывая друг друга редким бакинским снегом. С утра шел ровный снежок и ровно ложился на землю. Вышли ребятишки с досками, фанерками, кто с чем попало. Снег не таял, ребятишки веселились.

В окнах Шторы горел свет.

— Один тип, вон в том окне, должен мне порядочно денег, — сказал я Шароеву, — но никак мне их у него не вырвать. Надул меня два раза, — может, сходим? Вдвоем нажмем покрепче, и порядок. Не посмеет отвертеться.

Шароев согласился, и мы с ним поднялись. Монгольский бог подгонял меня по лестнице.

Открыла нам Сикстинская мадонна.

Губы ее дрожали, а глаза — воспаленные, красные и стеклянные, но я особенного внимания на это не обратил. Сикстинскую мадонну как бы подменили, совсем другая женщина, непричесанная, но на это я тоже особенного внимания не обратил. Я не придал всему ее странному виду значения, может, они там договорились, он ее нарочно в таком виде посылает, кто их разберет…

Она меня не узнала или не хотела узнавать, и я напомнил. Я сказал, что никак не могу застать ее мужа, он мне должен за работу, до сих пор не отдал. Просил зайти после Нового года, и вот я зашел.

— Еще и вам он должен? — спросила она странным голосом.

— Да, должен.

— Это очень приятно, — сказала она, глядя на меня отсутствующими стеклянными глазами.

— Что ж тут приятного?

— Не должен он вам, — сказала она, глядя на меня стеклянно.

— Это еще почему?

— Не сможет он вам отдать, только и всего.

— Во дают! — сказал я Алешке. — Видал? — И ей: — Почему не сможет?

— Позвольте, — вмешался Шароев, — я человек посторонний, но как же так выходит?

— Вы удивлены? — спросила она, не меняя своего стеклянного выражения.

— Еще бы!

— Удивляйтесь, удивляйтесь…

— Ну, знаете… — сказал Алешка.