Владислав Ляхницкий - Золотая пучина

• Название: Золотая пучина
• Автор: Владислав Ляхницкий
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Проза
• Год: 1968

Эта книга - первая часть трилогии о жизни таёжной женщины Ксении Рогачёвой по прозвищу Росомаха: "Золотая пучина", "Алые росы", "Эхо тайги". В романах правдиво представлена эпоха "золотой лихорадки" старой Сибири.

---

Арина трясла Симеона за плечи, тянулась губами к его губам.

— Ну?! Пошто молчишь? Пошто не скажешь, как сказывал прежде: — жена моя ненаглядная. Провинилась я в чём? Оговорили меня?

— Некому тебя оговаривать, — снял с плеча Аринины руки и, присев, начал натягивать сапоги.

Одевшись, Симеон молча вышел из комнаты. Только тогда Арина застыдилась своей наготы и, глотая слезы, начала одеваться. Одевалась поспешно, лишь бы одеться и скорее бежать. На ходу куталась в шаль.

Отбежав полсотни шагов от дома, остановилась, поняла, что не может уйти. Оглянулась растерянно, свернула с дороги. Утонула по пояс в снегу и сама удивилась: слез не было. Только глухая боль, обида, острое чувство потери теснили грудь.

Начинало светать. Резкими чёрными силуэтами выперли в небо громады гольцов, а над ними — заря, зимняя, тусклая в сизой морозной дымке. Белка проснулась. Цокнула над Ариной. Сбросила с веток снежный навив.

Арина стояла, не спуская глаз с дома. Она видела, как промчалась в снежной пыли по дороге гусёвка Устина. Потом проскрипел полозьями длинный обоз с ящиками и железом. Над гольцами поднималось тусклое зимнее солнце.

…Ещё несколько месяцев назад на отводе господина Ваницкого была полудрема. Шестеро рабочих проходили разведочные шурфы, а управляющий коротал время в своих хоромах или стрелял в пихтачах зазевавшихся рябчиков. Теперь снежную целину избороздили дороги. Дятлами стучат топоры в лесосеках. Скрежещут лопаты и хлюпают помпы на проходке капитальной шахты. Гора ящиков с деталями золотомойной машины возвышается напротив крыльца, а обозы всё идут и идут.

Сбросив доху, Устин выбрался из кошевы и, не заходя в дом, сразу направился к шахте. Кивнул головой молодому инженеру в чёрном полушубке с двумя рядами начищенных медных пуговиц и, отозвав в сторону Симеона, протянул ему большой конверт.

— Прочти-кось.

— Из города, видно, из банка.

— Без тебя по обличью вижу, — такие конверты Устину приходили не раз. — Пишут-то што?

Письмо неприятное. Устин просрочил очередной платеж. Банк требовал деньги. Грозился применить санкции. Незнакомое слово страшило…

— Будто я сам не знаю, што надо платить. Будут деньги — и заплачу. Не зажилю, не бойся. — Постарался скрыть беспокойство. Только мысленно упрекнул себя: «Как я промашку со свадьбой-то дал. Надо бы на масляной окрутить Ксюху с Ванюшкой. Нечистый потянул за язык ляпнуть на красной горке. Сколь ждать, покамест сызнова Богомдарованный моим станет. Деньги-то на исходе».

Симеон словно прочёл отцовские мысли.

— Надо бы на масляной Ваньшу женить. У Ксюхи золото так и сыплет.

— Не ной, — отрезал Устин. — Отец лучше знат, кого надо делать. Сказано — на красной горке, значит на красной. Чем гнусить, пошевелил бы своих на шахте.

И отошёл к инженеру.

— Здорово-те. Скоро шахту добьешь?.

— Дней через пятнадцать, не раньше, Устин Силантьевич.

— На Богомдарованном инженеров не было, а шахту быстрей проходили.

Инженер обиделся.

— Вы же сами настояли проходить шахту, чтоб шурф был у самой стенки. Теперь из него вода валит. Шесть помп поставили, а в забое воды по колено.

— Ещё поставь.

— Больше нет места.

— Найди. За то и деньги плачу. На Богомдарованном управитель сам из шахты не вылазит — вот и дело кипит. Сёмша, принеси-ка сюды мою лапотину да сапоги.

Тут же, у шахты, натянул Устин поверх одежды холщовые штаны, рубаху, рукавицы и, перекрестившись, влез в бадью. Велел спустить себя в шахту.

— Здорово-те. Как живём?

Забойщики ответили недружно:

— Какая тут жисть…

— Как утки в воде.

Чвакали помпы, а вода почти не мутилась. Не только из шурфа прибывала, но и из пласта регелей[11] хлестала, точно из бочки.

— Дай-кось кайлу, — крикнул Устин старшинке.

Размахнулся. Ударил. Брызги взлетели снопами. Вода потекла по лбу, бороде, застелила глаза.

«Дела!» — подумал Устин, но решил не сдаваться. Надо показать, как следует работать. Закрыл глаза. Кайлил, что есть силы. Брызги летели.

— На вот, грузи.

Пока грузили бадью, черпая из воды разрыхлённый грунт, снова кайлил по углам. Сердце зашлось. Только окончательно выбившись из сил, отбросил кайлу.

— Робить надо, штоб от спины пар валил.

— Не токмо от спины, из всех мест пар валит.

— Поговори тут еще! — и обратился к старшинке — Когда шахту добьешь?

— По этой воде дён пятнадцать прохлюпаешь, не меньше.

— Гм… А правильно бьем? На самом богатом шурфе?

— Сумлеваешься ежели, вот их спроси. Вместе разведку вели. Все золото видели.

— Видали. Никак не меньше полуфунта было, — подтвердил подручный старшинки.

Подтвердил и второй забойщик.

— Не меньше полуфунта. Да золото хрусткое, в ноготь, как на подбор.

Устин успокоился, прикинул: «Ежели с шурфа полфунта, то с шахты не менее двух. Пятнадцать дён? Дотяну?» — и к рабочим:

— Вот, робята, како моё слово. На пятнадцатый день добьёте шахту с меня четверть водки. Раньше на день — две четверти ставлю. На два дня — три. Поняли?

— Как не понять. Постараемся, хозяин.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Две недели крутил буран. Дороги перемело. Село завалило по самые крыши — выйдешь на улицу и изб не найдешь. А снег всё валил и валил.

Ни зги, ни просвета!

Сегодня солнечный зайчик ударил Ксюше в глаза. Разбудил. Потянулась девушка сладко. Хотела повернуться на другой бок, да открыла глаза. В избе полутемь. Снег завалил, окошки и только в крайнем, что напротив печи, вверху чуть приметная щёлка, и от неё через избу протянулся узкий солнечный луч. Дрожат в нём пылинки, мерцают.

— Кресна, солнышко вышло. Вставай, — крикнула Ксюша и, отбросив одеяло, подбежала к окну. Привстала на цыпочки, заглянула в щёлку — а там, над горами, чистое синее небо.

— Крёсна, вставай!

Оделась проворно. Хотела умыться, да в вёдрах ни капли воды. Выбежала в сени и сгребла с оконца пушистый натрусившийся снег. Долго тёрла им лицо, шею, руки. Холодные струйки воды щекоча сбегали за ворот, на грудь. Девушка ежилась, ойкала, хохотала.

— Любо-то как! — Радостной бодростью, силой наливалось тело.

Вбежала Ксюша в избу, стряхнула на Арину с рук капли воды и сразу же к зеркалу.

Большое зеркало, в полный рост. Всю себя сразу увидела Ксюша: и босые, покрасневшие ноги, и чёрные брови, и чистый, высокий лоб. Заплетая косу, любовалась особой. То боком встанет, взглянет через плечо, то приосанится, то подмигнет.

Это зеркало подарил ей Ванюшка на именины. Из города привёз. Три недели прошло, а Ксюша всё не может привыкнуть к нему. Одно оно на селе. Ни у Кузьмы Ивановича, ни у дяди Устина нет такой красоты.

На столике перед зеркалом стоит берестяной туесок. Каждое утро, каждый вечер берёт его Ксюша и тайком прижимает к щеке.

Любо-то как. Жить-то как хорошо, — шептала девушка и ещё крепче прижимала к щеке туесок. Красиво зеркало, но туесок чем-то ближе, роднее, сердцу дороже.

— Хватит те беса тешить, — окликнула Ксюшу Арина. — Навертишься ужо перед зеркалом. Иди похлебай горошницы да собирайся на прииск.

Девушка потянулась, забросила руки за голову. Стрельнула глазами.

— Неохота мне сёдни, на прииск…

— Это как — неохота? Две недели буран дурил, на прииске, поди, всё замело, а ты — «неохота». Иди, иди. Без хозяйки работники — што пчёлы без матки. Поди лежат, как медведи в берлогах, не прикрикнешь, на работу не встанут. Нет, касатка, иди.

Нехотя похлебала Ксюша горошницу. Нехотя оделась… Выйдя в сени, услышала: кто-то шебаршит снаружи лопатой, шаркает по стене. Хотел дверь и крыльцо откопать из-под снега, да ошибся местом: стучит лопата не по двери, а по стене, возле маленького, в две ладони, оконца.

— Стой, стой, — закричала Ксюша. — Правей бери. Не то стекло порушишь. Правей, говорю. А ты куда влево подался? Какой рукой ложку держишь в тую и давай.

Откапывать после бурана соседей — давнишний таежный обычай. Тут уж не разбирают, кержак или мирской, братишный или табашный: удалось выбраться самому из-под снега, перво-наперво надевай лыжи, бери лопату и иди откапывать дверь соседской избы. Так и передают из рук в руки лопату. Смотришь, полдня не прошло, а все рогачёвцы выбрались из снежных нор и отгребают стайки с коровами, поросятами, лошадьми, топчут тропинки возле домов, очищают снег вокруг труб: это те, у которых избу с трубой занесло и печь перестала топиться.

— Кто там копает? — все настойчивей спрашивала Ксюша.

Молчали за стеной. Только лопата поскрипывала о снег.

— Фу, бестолковый какой. Не иначе Минька суседский, глухарь, — и застучала топором по косяку, может, хоть стук услышит.

По всей тайге двери открываются внутрь. Иначе после бурана из дома не вылезешь, снег не пустит. Ксюша открыла дверь, а за ней, ровной, белой стеной сугроб. Плотно закупорил весь дверной проём, до самого верха. Ксюша взяла лопату и начала прокапывать лаз, отбрасывая в сени, под ноги себе куски снега. Заголубел снеговой заслон. Значит тонкий остался слой, если сквозь него свет стал сочиться. Ещё удар. Ещё. Навстречу Ксюше из снеговой стены просунулась лопата, дрогнула, повернулась, скрылась. Раскололась снежная стенка и глыбами повалилась под ноги. Ксюша зажмурилась от яркого света, ворвавшегося в сени.