Александр Доронин - Перепелка — птица полевая

• Название: Перепелка — птица полевая
• Автор: Александр Доронин
• Издательство: Мордовское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1993

Этот роман — лирическая хроника жизни современного эрзянского села. Автора прежде всего волнует процесс становления личности, нравственный мир героев, очищение от догм, которые раньше принимали за истину.

---

Именно щемящая душу любовь и торопила Розу Рузавину. Боялась, что увидят люди, по селу сплетни пойдут, но сама все-таки шла. Пусть ночью тропа еле заметна, женщине казалось, что она видит на ней каждый бугорок, словно путь освещало пламя любви. Дошла до сарая, спряталась под вязом и стала боязливо ждать. Муж ее, Трофим, рыбу ловил на Суре, а она…

От ветра вяз похрустывал. Рядом река гоняла густую пену, играя в последние весенние забавы. Потом лето начнется, и река утихнет.

На том берегу шуршали ивы. Женщине чудилось, что это кто-то шепчет о ней.

Вдали слышались тихие раскаты грома. Вблизи, за огородом, послышались шаги. Сердце у Розы затрепетало пойманной птицей. Миколь!

Это на самом деле был он. Увидел Розу под деревом, зашептал:

— Немного задержался, прости… Думал, не придешь. — Посмотрел на небо — там овечьим стадом плыли густые облака. Грустные, взлохмаченные. Трофим обнял женщину — та даже «ойкнуть» не успела. Потом тронул ветку вяза — из-под навеса потянуло запахом прелой травы.

— Нет, нет, туда нам незачем, — попятилась Роза.

— Что, под вязом будем стоять, у людей на виду? — Нарваткин не стал тянуть время, взял женщину на руки. Та молча обвила его шею, будто боялась упасть.

В сарае нечем было дышать. Сверкнула молния. Дождь, кажется, был еще вдалеке.

Обнаженные груди Розы страстно манили к себе. Тело то и дело извивалось испуганной ящерицей. Льняные волосы женщины разметались по всему плащу, который Миколь успел постелить на сено. Роза сладко и нервно стонала. Миколь не мог найти нежных слов, восторгался ее красотой по-своему:

— Эка, какая ты сладкая… Чудо моё! Нилезь нилевлитинь!20

С дырявой крыши на горящие, как огонь, лица нервно стремились сладкие капли дождя. Казалось, что они остановили время, превращая его в только им, двоим, подаренную вечность. Кроме себя они ничего не чувствовали.

Вскоре дождь перестал, с ближнего луга подуло прохладой.

— Совсем я пропала и тебя, Трофим, боюсь, опозорю, — начала каяться Роза. А сама нежно уткнулась в его грудь.

— Как сильно твое сердце бьется! В селе даже услышат!

— Мне хоть вся Москва знает! Люблю я тебя! Люблю!

— Ой, мать-кормилица, пусть уж только для меня сердце бьется. Дойдет до Трофима — убьет…

— Не бойся. Сейчас мы с тобой вдвоем, — зубы Миколя желтели в темноте золотом. Голос шершавил, будто камнем протерт.

Лежа на плаще, он смотрел на высокий потолок, через большую щель которого виднелась луна, похожая на сломанный пополам пирог.

— Скажи, за что меня любишь?

— Не знаю, Роза, не знаю, моя перепелочка. Такое чувство у меня впервые.

— А если что-нибудь случится, тогда что?

— И тогда буду с тобой…

«А я, дуреха, еще на судьбу жалуюсь. Ох, какая я счастливая!» — радовалась женщина.

Схватила снятую кофту, протерла потное лицо…

Миколь поднял кудрявую голову и неожиданно спросил:

— Это мы ради утехи встретились или на полном серьезе?

— Как скажешь, так и будет… — Роза вновь прижалась к Рузавину.

Небо уже совсем прояснилось, в сосняке плакала кукушка. Кто ей сделал больно, по ком страдает?

* * *

Ловить рыбу Трофим любил больше себя. А вот кого любит Роза, об этом он не знал. И знать не надо. Сам виноват: на рыбалку жену променял.

Даже не видит, что кроме Миколя, на Розу и другие заглядывались. Вон Бодонь Илько каждый день ездит в поле на машине, чтобы с ней переглянуться. Однажды с ним приезжал и Рузавин. Все шутил, на Розу и не смотрел даже. Женские глаза хочет обмануть. А зря! У них взгляд порой как у колдуньи. Вчера Казань Зина недаром бросила Розе:

— Ты, подружка, счастье других не топчи. У меня зубы острые, могут в горло вцепиться!

Хоть Роза не из пугливых, но проглотила это. Потом уж, возвращаясь домой, когда с Зиной остались вдвоем, сказала ей:

— Мои зубы тоже не тупые, знай об этом. — И отошла.

Сейчас вот, в позднюю ночь, Роза думала об этом и вязала чулки. На коленях зайчонком крутился клубок. Перебирая спицами, Роза вспоминала о делах, о женской болтовне в поле. И о чем бы не думала, встреча с Миколем стояла перед глазами. Всем сердцем чувствовала, что с ним они связаны тайными узами.

С улицы послышались тяжелые удары. «Вай, никак ветром распахнуты ворота», — недовольно подумала женщина. Вышла на крыльцо, — те в самом деле натруженно скрипели. Пока закрывала, от дождя вся промокла.

«Будто в реке купалась, — подумала она, и, дрожа, юркнула в дом. — Не дождь, а настоящий ливень. — Вновь вспомнила Миколя. — Почему о нем страдаю? Обиделся, к нам не приходит? — Сняла мокрое платье, встала перед широким зеркалом. Оттуда глядела на нее женщина с острыми, высокими грудями. Тело будто из бронзы. Большие, глубоко посаженные глаза отдавали синевой, звали к себе, обволакивая. — Красотой Инешке не обидел, да счастья у меня с голубиный клюв».

С Миколем вот из-за чего поссорились. Сидели они, обнявшись, на берегу Суры, парень рассказывал о своей жизни в детском доме, Роза — как познакомились с мужем. Слова их, будто маленькие ручейки, спешили в одну сторону, и понятно какую, — любви… Ночь была светлой. Пели соловьи. В такое время не только рождается любовь — небо готово спуститься, чтобы целовать землю. И у них шло к этому, но Роза вдруг спросила Миколя о том, много ли он имел женщин.

Нарваткин заулыбался, заметив, как пристально смотрела ему в глаза Роза, и шутливо бросил:

— Сто и еще половина!

— Где оставил их? — Роза вырвалась из рук, ждала ответа.

Здесь и Миколь обиделся.

— Двоих и в Вармазейке найду!

Понятно, говорил про Казань Зину и о ней, Розе. И Зина, видимо, вернулась из города в родное село только из-за него. Думала, что женится. У женщины с двумя детьми судьба известна: будешь рот разевать — безногий мужчина убежит.

От слов Миколя Роза даже оторопела. Ушла от него, а сама потом глаз не сомкнула: все ждала его, даже дверь не заперла. Но Миколь не пришел. В то утро вместе с Бодонь Илько в поле приезжал. Тогда Зина перед ним несушкой кудахтала. Тот только ухмылялся. Роза вновь не удержалась и бросила при всех:

— Смотри-ка, какие женихи приходят прямо в поле…

— Какие? — улыбнулся Илько.

— Те, которым на шею все бабы бросаются.

— Если они такие, почему не бросаться? — горделиво отозвался Нарваткин.

После этого Миколь с Розой не встречались. Расставание, конечно, дело обычное, да только чем душевную боль потушить?

Миколя трудно осуждать. Характер у него такой — вырос без отца и матери. Слова доброго почти не слышал. Будто перекати — поле бродил по земле, не зная, где остановиться, к какому пристать берегу. Ветер и тот более счастливый — жернова крутит, муку мелет. У него, Нарваткина, ни семьи, ни родных, ни кола, ни двора… Трава полевая.

Сердце Розы вновь защемило. Сквозь окно виднелось темное, будто подпол, небо и серая, лентой вытянутая Сура. «А, возможно, останется у нас в селе, никуда не уедет? — размышляла женщина. — Прилипнет к земле — и от меня тоже не оторвется. Земля и человек неразделимы…»

Розе казалось, что они с Миколем, как спицы с клубком, в одно целое переплетутся, в одну жизнь. В своих мыслях она нашла твердую опору и душевное спокойствие. С ними же и заснула. Заснула так, что утром опоздала на работу, за что Казань Зина прилюдно пристыдила.

* * *

Новая конюшня длинная и широкая. Внутри все загорожено, для каждой лошади сделаны ясли. Вдоль стен расставлены корыта.

Казань Эмель варил уху на таганке и учил:

— Вы, урючьи головы, жизнь не видели, вот что вам скажу. Она как вот в этом чугуне рыба: если выпучит глаза, тогда, считай, готова.

— Ты, Эмель покштяй, расскажи нам, как бабка тебя обманула, — пристал к старику Вармаськин.

— Как избила… Женись вот, черт тебя побрал, тогда сам узнаешь, на что бабы способны, — старику не понравилась эта просьба. Что нового в этом — Олда скрытно от него самогонку продала?

В тот день Эмель с Олегом ждали Рузавина. Тот ходил в село за вином. Вернулся с четвертью.

— Зачем столько? — удивился Вармаськин.

— Кишки промочить, дружок. Чем-то надо отплатить вам…

— Бедноту, говорю, не видели. Жизнь без хлеба — что пахота без лошади. Бывало, выходил безлошадный хозяин в огород, запрягал в оглобли жену и детей и — но-о! Без силы далеко не уедешь — голод был, — продолжил свой рассказ Эмель.

— Много ты напахал, смотрю! — не выдержал Рузавин. — Весь зад стер в конюховке.

Эмель, оттопырив губы, обиженно бросил:

— Ты мне не судья! Под столом еще без штанов ходил, а я уже лесничил!

— Есть люди, которые в рот куска хлеба не берут. Встречал такого в Сибири, он одно мясо ел, — вмешался Олег, чтобы прекратить спор.

— Зубы не выпали? — усмехнулся Рузавин.

— И Хрущев, говорят, сырую кукурузу жевал, — съязвил Эмель. — Правда, эти слова не мои — от Пичинкина, свояка своего, слышал. Тот Никиту Сергеевича сам на курорте видел. Так это было: Хрущев выходил из вагона, на перроне его ждали встречавшие. К нему подошла красивая женщина с серебряное блюдом, на котором хлеб-соль и сырая кукуруза. До хлеба высокий гость даже не дотронулся, а вот початку кукурузы посолил и сразу — в рот!