Александр Доронин - Кузьма Алексеев

• Название: Кузьма Алексеев
• Автор: Александр Доронин
• Издательство: Мордовское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008

Исторический роман затрагивает события, произошедшие в начале XIX в. в Терюшевской волости Нижегородской губернии и связанные с насильственной христианизацией крестьян. Известно, что крещение с самого начала вылилось в своеобразную форму экономического и социально-политического закрепощения мордовского крестьянства. Одновременно с попами в мордовские деревни пришли помещики и представители самодержавно-крепостнической власти. Росли обезземеливание, налоги, усиливалось духовное и административное угнетение, утверждались разнообразные поборы, взяточничество и грубый произвол. Как следствие, все это вылилось в выступления крестьян. Бунт возглавил языческий жрец, провозгласивший приход нового, эрзянского бога, который заменит обветшавшего русского Христа.

---

Кузьма не знал, что через отверстие в двери за ними наблюдал Донат. И когда услышал посланца своего пустую болтовню, не выдержал и крикнул:

— Эй, болван, чего язык твой мелет? Айда выходи!

Монах обрадованно вскочил с лавки, словно этого и ожидал. Не прощаясь, выскочил из кельи. Дверь угрожающе заскрипела, и Кузьма остался один. Потом его снова в «чудесный» шкаф поместили, обливали холодной водой, спрашивали о помощниках. Кузьма молчал, словно умер.

* * *

По весне на территории монастыря началась стройка. Заложили новую церковь. Князь Грузинский, который во имя спасения собственной души выделил на строительство немало денег, вздумал взглянуть на него своими глазами. В келии Корнилия не застал и пешком, меся сапогами грязь, двинулся в сторону, указанную монахами. Вскоре увидел, как с полсотни мастеровых муравьями копошатся, таскают кирпичи, кладут стены, рубят срубы, месят глину. Князь знал, что руководит строительством артельщик Максим Аспин, который в губернии поставил множество церквей.

— По левой стороне иди, Егор Александрович, там сухо! — откуда-то сверху послышался ребяческий голос игумена.

Грузинский, скользя по раскисшей земле и спотыкаясь о кирпичи и бревна, проклял себя за то, что явился сюда. В Макарьево лучше являться, когда подсохнет, дорог тут отродясь не было. Игумен спустился с лесов, поддерживаемый молодым послушником. Подошел князь, весь в грязи, сердитый. Да и у Корнилия руки в глине.

— Как тебе, князь, нравится? — вытирая их о рясу, спросил он у Грузинского и указал пальцем на недостроенные стены церкви и колокольни.

— Что тут понравится, пока одна грязь да сутолока, — раздраженно сказал Грузинский.

Мимо них вереницей двигались носильщики кирпичей, то и дело покрикивая:

— Посторонись! Мешаешь!

За этим с любопытством наблюдал артельщик. Низенького роста, со взлохмаченной головой невзрачный человек. А вот глаза его за людьми пристально следили, словно веретена, острые, подвижные. Заприметив что-то неладное в цепи рабочих, поднявшихся с грузом кирпича на леса, неожиданно крикнул высоким голосом:

— Эге-гей, держите!..

Один из носильщиков со своей корзиной споткнулся, перегнулся через перила и упал вниз. Хорошо, что вовремя успел сбросить поклажу с плеч.

Корнилий накинулся на потерпевшего:

— У, нечистая сила, ослеп совсем, что ли? Где глаза твои были?

Парень, с трудом поднимаясь с земли, повернулся в сторону игумена, прошипел:

— Вставай вместо меня, узнаешь!

Корнилий посохом изо всей силы ударил носильщика и накинулся на подошедшего артельщика:

— Где ты нашел такого бунтаря? Чтоб духу его здесь не было!

— Игумен, и так рук не хватает, никто на тебя даром не хочет работать. Вчера двое сбежали. — Аспин тоже едва сдерживал гнев. — К тому же несправедлив ты к бедняге. Это крепления лесов не выдержали, вот носильщик и упал.

Перед Корнилием поставили побледневшего, испуганного плотника.

— Леса ты ставил, да? — игумен с головы до ног оглядел его, словно изъян выискивал.

— Я, игумен.

— Пошто не следил, как их крепили?

— За всеми разве уследишь? — тот в испуге попятился.

— Эй, полицейский! — крикнул игумен. — Под замок его, пусть посидит в темной с крысами, поумнеет.

Плотник умоляюще поглядел на артельщика — тот от него смущенно отвернулся.

— Ладно, Егор Александрович, потешились с дураками. Пойдем-ка в мои хоромы греться. — И, подняв повыше полы рясы, игумен пошагал со стройки, не оглядываясь на князя.

В келии их ждал обильно накрытый стол. Был даже жбанчик с виноградным красным вином. Корнилий принялся жаловаться на владыку Вениамина: с монастыря требует великие подати, говорит: «Христос велел делиться!»

— Денежками ему плати, хлебушком и людской силушкой… Целую зиму наши монахи храм подымали в нижегородском кремле.

— И у меня с губернским начальством нелады, — раскрыл свою душу и князь. — Руновский прислал мне письмецо, где стращает судом великим. Беглых, дескать, много собрал… Что я, виноват что ли, раз бегут от хозяев? Лысково — мешок денежный, село надежное. Рабочих рук не хватает. Не стану их привечать — разбойничать пойдут по дорогам…

— И то верно, князюшка! Господь тебе поможет, и все встанет на свое место, — поддержал собеседника Корнилий.

— Мною привезенный язычник у тебя живет? — наливая в чай вино, спросил Грузинский.

— Куда он денется! — встрепенулся игумен. — Кузьму Алексеева в храм божий водим, пред иконами на колени ставим, чтоб прощения у Господа просил.

— Покорился аль нет? — раскрыл рот князь. Он этого человека лично дважды в острог отправлял, видел, что железный стержень внутри у него, не согнешь.

— Увы, упорствует! Да куда он денется? Крещеная ведь душа, этот Алексеев, только крест-то у него в груди поперек стоит! Ничего, мы поправим!

Домой Грузинский уехал поздним вечером. Корнилий прикорнул на кровати, думая о том, как обманывал, бывало, свою братию. Монахи усердно копили деньги, добывали разными путями: нищенствовали, неустанно работали, перевозили людей на паромах через Волгу, пошлину за базарные места брали и прочее. Монахи, понятно, думали: всё в казну монастырскую идет. Их игумен — чистейшая душа. А он, Корнилий, много тех денег в Нижнем на золото обменял…

«Господи, прости мя», — вздохнул тяжко игумен. Бог ему все простит, он уверен.

И увидел он сон. Шагает как будто с Кузьмой Алексеевым по берегу Волги, а навстречу монах и говорит им: «Расставайтесь, покуда грехи ваши не приметил Господь». И тогда Корнилий стал оправдываться: «Немножко я помучаю Кузьму, а потом пусть Вениамин возьмет его для допроса». Сказал это и оглянулся на Алексеева, а вместо того — крутой бережок да бьющие в глаза синие волны…

Проснулся Корнилий в горячем поту, а в правом боку — острая боль.

* * *

Мутные и холодные волны могучей реки весной хозяйничали в Лыскове зачастую. Вот и ныне они затопили нижнюю улицу, ближайшую к Волге. По ней плыли бревна, солома, обломки досок и прочий мусор. Люди на лодках и лодочках, на плотах и плотиках, как могли, спасали нажитое.

Стоя на крыльце своего особняка, Строганов ругал управляющего:

— У, морда, ты все мое добро на ветер пустишь! Сколько раз тебе твердил: соль на верхние склады перегрузи! Не послушался, стервец, платить за убыток будешь!

Поднялся бы более громкий скандал, да тут на крыльцо купчиха ястребом вылетела. На ней желтый сарафан и коротенькая дубленка, на ногах такого же цвета сапожки.

— Что толку в вашей ругани, балбесы! Пока вы тут глотки дерете — остальное потонет. Ступай, — повернулась она к управляющему, — бери мужиков и спасай, что еще можно!

Жигарев тут же повернулся и побежал в сторону амбаров, где суетились работники. У Силантия Дмитриевича в груди захолонуло, разлилось приятное тепло. Славная женка у него, что ни говори. Всегда его спасает! Мимо ее острых, строгих глаз и соринка не проскочит. Только по одним лысковским конторам за день по пятьдесят раз сто слуг проходят. Каждому надо дать дело, проверить результат, каждого накормить-напоить, все ссоры-раздоры уладить. Самолюбивая купчиха крепко держала ключниц, конюхов, приказчиков. Сама нанимала бурлаков — их лямки примеряла…

Орина Семеновна четко знала, что у нее в сусеках и амбарах лежит. Знала, куда залежалую муку сбыть. Снегом и льдом вовремя набивала погреба, где держала коровье масло, творог, сыр. Если что прокисало и портилось, то и тут по-хозяйски поступала — раздавала монастырям и нищим.

Регулярно пересчитывала кадушки, которые были переполнены квашеной капустой, солеными арбузами и рыбой. Лично перебирала сухие груши, сливу, малину, изюм, орехи, свежие яблоки, репу, редиску, лук, чеснок. И в винный погреб залезала даже — как там винцо, не прокисло?

Сейчас, отчитав двух драчливых петухов — мужа и любовника, поспешила в амбары, где хранились шкуры всякие: беличьи, куньи, лисьи, ондатровые, медвежьи… всех их поштучно аккуратненько подсчитала, записала в отдельную амбарную книгу. Убедившись, что все в порядке, поспешила дальше. Рыболовам наказала, чтоб сети и неводы опускали в реку — в половодье рыба у берега плавает. Затем пошла понаведать рыбные погреба. Там кипела работа. Десяток могучих парней выкатывали огромные бочки с селедкой. Работницы, которым она «топила» вчера «березовую баньку», вешали под навесом на мочальных веревках лещей, тарань и множество другой речной мелкой рыбы для засушки.

Мужа своего Орина Семеновна до домашних дел не допускала, все держала в своих руках. Слуг нерадивых заменила, повсюду, где надо, своих людей поставила. Поэтому любое ее распоряжение исполнялось быстро и точно. Орина Семеновна всюду видела выгоду и умела извлечь ее. Вот, к примеру, узнала, что за бортниками, собиравшими мед диких пчел в лесах, принадлежавших Строганову, накопились недоимки. Позвала их, устроила допрос. Бортники стали оправдываться, дескать, в прошлом году меду маловато было, на нынешний год надеются. Каждому потом пришлось по целой кадушке привезти.