Александр Доронин - Кузьма Алексеев

• Название: Кузьма Алексеев
• Автор: Александр Доронин
• Издательство: Мордовское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008

Исторический роман затрагивает события, произошедшие в начале XIX в. в Терюшевской волости Нижегородской губернии и связанные с насильственной христианизацией крестьян. Известно, что крещение с самого начала вылилось в своеобразную форму экономического и социально-политического закрепощения мордовского крестьянства. Одновременно с попами в мордовские деревни пришли помещики и представители самодержавно-крепостнической власти. Росли обезземеливание, налоги, усиливалось духовное и административное угнетение, утверждались разнообразные поборы, взяточничество и грубый произвол. Как следствие, все это вылилось в выступления крестьян. Бунт возглавил языческий жрец, провозгласивший приход нового, эрзянского бога, который заменит обветшавшего русского Христа.

---

— В траве одни цветочки водятся да жучки разные. За мною шагайте, пострелята, да не забывайте, воробьиные мозги: грибы не любят беготни, — старик повел внучат к дубовой роще. Он верил, что под тонконогим подлеском должны быть дубовики. Но на заветном месте было пусто. Обойдя участок в роще вдоль и поперек, старик подумал: «Добрым грибам, видимо, не поспело времечко». Сделал еще кружочек, уже собирался было позвать внучат домой, как в овражке, рядышком, что был прикрыт ельничком, напал на тьму-тьмущую рыжиков. Долго стоял, раскинув в удивлении руки, словно боялся, что вспугнет дорогую находку. Грибы росли длинными рядами, тесно прижавшись друг к дружке, будто говорили между собой: «Вот пришли дураки к нам и стоят, разинув рот». Конечно, несведущий человек сразу же бросился бы их срывать. Только нет, деда Лаврентия не обманешь. Он приказал ребятишкам стоять и ждать его на одном месте, сам наклонился над одним грибочком, посмотрел, потрогал. Не выдержал, срезал один, губами чмокнул:

— Ах, хорош! Не зря к царскому столу ставится…

Срезанный под самый корешок гриб он протянул младшему внуку. Сурай, подражая дедушке, тоже поцеловал шляпку гриба.

* * *

Поспела рожь. Событие, которого ждет сельский житель целый год. Слагает о нем песни, былины, которые передаются затем из поколения в поколение. Умирают одни люди, на смену им рождаются другие, а по-прежнему приходит срок — и вот скошена рожь, связана в золотистые снопы. На ток солнечный доставлена, в ригу. Много разных песен об этом рассказывают. И постоянно в них тебя, рожь золотая, прославляют. Ой ты, рожь… По полям раскинулась безбрежным, неоглядным морем и нет тебе на земле ни конца ни края. Тихо шепчешься с кем-то о чем-то, отяжелевшая, усталая. Тучными, созревшими колосьями ты шуршишь, как шелк чистый. Ой ты, рожь…

… Кузьма Алексеев ходил вдоль края своего надела. Густая рожь трогала его руки, целовала в лицо, словно рассказывала ему, как ее земля кормит-поит. И у человека появилось желание рассказать ей о самом сокровенном, что лежит на сердце.

— Вот у кого надо учиться силе жизни, сынок, — показал Кузьма рукой на поле. — Видишь, какой рост, Николка!

— Вижу, отец, как не видеть. Однако боюсь я, что хлеб наш управляющий отберет. Долгов у нас уж очень много.

Что правда, то правда. Радость и в прошлом году была недолгой: хлеб осенью обмолотили, убрали, просеяли, а тут из Лыскова налоговики нагрянули. Опять пришлось в долги лезть, по сусекам одни мыши бегали.

Алексеевы видели, не одни они урожаем любуются — полсела сюда пришло. Старики радостно протирали ладонями колосья, говорили о жатве, с боязнью поглядывали на помутневшее в облаках небо. Того и жди, пойдут затяжные дожди, — все выращенное предадут гнили и порухе.

* * *

Давно разошлось по домам стадо. В темных избах, натрудившись за день, люди спали. Лишь молодые парни и девки собрались под окнами Насти Манаевой. И так каждый вечер, и весною, и летом. Настя овдовела три года назад, муж ее утонул в Сереже. Живет Настя со свекровью. Девки и ребята расселись на приготовленных для сруба бревнах и поют песни. Коренной запевалой в этом деле считалась Лукерья Москунина. Так много песен у неё — как подсолнечные семечки их лузгает. Сама Лукерья, точно нежеребая кобыла, но в ее сторону никто не поглядывал: родня вся ее слыла чахоточной. Хотя сама Лукерья — кровь с молоком, здоровее ее еще девку поискать, но людям рот не заткнешь.

После песни плясуны выходят. В рожок им играют, посвистывают. Семен Кучаев на гармони наяривает. Гармошку ему купил на Макарьевской ярмарке старший брат Гераська, который вот уже третий год работает у купца Строганова. Гармошка маленькая, на коленях помещается, да голос ее уж больно звонкий — за околицей слыхать. Поначалу молодые люди дивились этому, затем пообвыкли, гармошка стала привычной, без нее не проходит ни один вечер. Девчата, понятное дело, тайно любили гармониста, и чего скрывать, Семен и сам красавец — лицо чистое, кудри кольцами вьются, глаза голубые, ясные. Парень по Зерке Алексеевой страдает. Во время игры на гармошке накренит голову и украдкой поглядывает в ее сторону. А Зерке-то этого и надо. Сама к Семену не лезла, но и не убегала от него. В полночь, когда нет поблизости подруг, они остаются наедине. При людях свои чувства не принято показывать. Таковы здешние обычаи. В сегодняшний вечер за молодыми людьми увязался Николка. Сердечко его сжалось от горя: Уленька Козлова на гулянку не вышла. Сестра уже несколько раз прогоняла его домой, наконец Николка по знакомой тропинке пошел домой, а тут перед ним любимая девушка. Нарядная, серьги в ушах блестят при лунном свете.

— Ты куда это? — сорвалось с языка Николки.

— Ты не кудахтай, куда-куда! Куда хочу, туда и иду. Могу и с тобой…

У Николки от радости дар речи пропал. Остановились у крайней избы.

— Пойдем к нашему дому, там посидим, — предложила девушка.

— Папенька твой собак не спустит?

— Нынче он с Афонькой на пасеке ночует. Зосим с ними.

— Оранский монах в гости явился? — удивился Николка.

— Был монахом, теперь у нас жить будет. Скит оставил. — Вчера утром Уля слышала разговор нежданного гостя и отца. Отец прогонял нового пришельца, держать того в доме не хотел. Про это Николке она не сказала, конечно, сообщила только: — В скиту нелад идет. Гермоген, тамошний игумен, всех загрыз. Дядя Зосим сказал, что очерствела его душа от монашеской жизни, старость свою в Сеськине хочет провести.

За сельской околицей, миновав пруд, дошли незаметно до пологого склона Отяжки. Именно тут Григорий Козлов выстроил свой новый терем, отделившись от села. Вокруг терема — сад, окруженный высокими, стройными развесистыми липами. Навстречу пришедшим из калитки ринулись две собаки. Но узнав хозяйку, остановились и, скуля, через щель в заборе улезли в сад, где было, видимо, их логово. Но и там еще долго рычали и поскуливали, точно жаловались на свою молодую хозяйку, которая лишила их добычи.

Вошли в садовый домик. Уля зажгла свечку. Домик в две горенки. В маленькой — спальня, а в более просторной стоял стол, вокруг которого — широкие скамейки. В углу большой горницы — божница с иконой Богородицы.

— И вы матери Христа молитесь? — спросил Николка.

— Так папенька велит, — наклонила голову Уля. Робко пригласила гостя сесть за стол, сама устроилась напротив, заглядывая ему в глаза, словно искала в них что-то.

Николка, набравшись смелости, спросил:

— Что, нравлюсь я тебе?

— Нравишься, даже очень… — Уля сконфуженно наклонила голову, — только я боюсь, введу во гнев папеньку, он за богатым зятем гоняется… Да и с твоим отцом он никак не ладит… Твой родитель, говорит папенька, от Христа нас отлучает. Это великий грех. Так и мой дядя говорит.

— А он, дядя Зосим, этого Христа в глаза видывал? За одним столом с ним сиживал, как вот мы с тобою? — разгорячился Николка. — В чем вина эрзянских богов, зачем вы их на колени ставите?..

Уля думала про себя и не раз, отчего село раздвоилось: жители одного порядка в церкви молятся, другого — в Репеште. И сейчас не удержалась, спросила у Николки об этом. Тот долго молчал, наконец ответил:

— Бог небесный, как отец мой считает, один. Всемогущий и невидимый. В Репеште его душа. Она находится внутри старого дуба, на поляне Озкс-Тумо.

— Разочек хоть покажи мне, я посмотрю, где это.

— Ее увидит только тот, кто верит в силу нашего Озкса23 и в наших богов земных, — возгордился Николка.

Уля обиженно надула губы. Увидев это, Николка смилостивился:

— Ладно, приходи на Репештю с нами, увидишь. Вот закончится жатва, осенью опять Озкс проведем.

— Пойду, если возьмешь, обязательно.

Уля встала, из корзины у окна взяла яблоки, стала угощать гостя. Оба с хрустом ели и улыбались. Не заметили даже, как за окном собралась гроза, прогремел гром, горницу осветило синим пламенем.

— Ой, боюсь! — закричала девушка.

— Не бойся, бог грома добрых людей не трогает! — поглаживая девичью руку, успокаивал ее Николка.

— По-твоему, я девушка добрая?

— Ага! — тихо прошептал Николка.

Новый раскат грома заглушил слова его признания.

— Холодное молоко выпила, небось?

— Да, это… сами знаете, буренку мы недавно продали. Вымя у нее что-то испортилось…

— Иди ко мне садись, а то бабы расспросами замучают, — выручил соседа Кузьма.

На поле Кузьма с Николкой распрягли лошадок и, стреножив, пустили их на луг вблизи дороги. Мужики принялись косить рожь. Вначале шел Кузьма. За ним поспешал Филипп, третьим шел Николка. Рожь высокая, густая. Солома хороша и на подстилку, и на корм сгодится, а уж о зерне и говорить нечего. Оно — кормилец дома и основа жизни.

Женщины вязали скошенные стебли в тучные снопы, ставили их в суслоны. Только и мелькали их пестрые передники, яркие платки, да покачивались малиновые кисти Матрениного пулая. Николка остановился поточить бруском косу и встал было перед отцом, тот не пустил.