Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию

• Название: Шествие императрицы, или Ворота в Византию
• Автор: Руфин Гордин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0674-6

Роман известного современного писателя Руфина Гордина рассказывает о путешествии Екатерины II в новоприобретенные области южной России, особенно в Тавриду — Крым, мыслившийся Потемкиным как плацдарм для отвоевания Царьграда — Константинополя.

---

Но пуще всего отличилась галера «Десна». Да, да, та самая, на которой государыня совершала свое плавание по Днепру. Императорская галера!

Ею командовал мичман Ломбард, родом с Мальты. И было ему двадцать пять лет. Он знал родословную галеры и гордился ею. Во что бы то ни стало желал отличиться. И чтобы слух о «Десне» и ее капитане достиг ушей ее величества.

Два турецких фрегата и четыре галеры шли на сближение с «Десной». Она казалась им легкой добычей. Просчитались! Когда приблизились — оторопели. Им показалось, что перед ними брандер, зажигательное судно. Брандеров же они панически боялись.

«Десна» открыла огонь. Пушечный. Неравный бой длился почти три часа. Турки ретировались.

Адмирал Мордвинов, командовавший соединением российских кораблей, приказал отдать мичмана Ломбарда под суд за самовольство. Сам он и пальцем не пошевельнул в виду турецкой эскадры. Суворов написал Потемкину:

«Шевалье Ломбард атаковал весь турецкий флот до линейных кораблей; бился со всеми судами из пушек и ружей… и по учинению варварскому флоту знатного вреда сей герой стоит ныне благополучно под кинбурнскими стенами».

Ломбард продолжал «самовольничать». Когда турецкий флот вновь устремился на Кинбурн, он отделился от флотилии без приказа и смело атаковал суда противника. «Десна» вновь вышла победительницей из боя, подвиг ее командира был оценен Георгиевским крестом и чином лейтенанта.

Обо всем этом было доложено государыне. Она и радовалась и печалилась. «Плакали», — односложно занес в свой потаенный дневник Храповицкий.

Затем пришло донесение о дальнейших действиях полков и эскадронов под командою Суворова. Под ним убило лошадь, он был ранен, да не единожды, терял сознание и вновь вставал в строй и вел за собой солдат.

«Рассказывано об отбитии турок от Кинбурна, — заносил в дневник Храповицкий, — Суворов два раза ранен и не хотел перевязываться до конца дела. Похвалена храбрость его. Турок побито больше 4000».

— Кавалериею святого Андрея Первозванного отличаю сего храбреца, высшим отличием, ибо всех нас он поставил на колена, — сказала она Храповицкому. — А Ломбарда произвесть в капитан-лейтенанты. Всех наградить, кто был представлен твоим тезкою Александром Васильевичем, — закончила она.

Екатерина была неколебимо уверена: ее Гриша, ее Потемкин не оплошает и победоносно завершит эту кампанию. Она всячески ободряла его. «Будь уверен, что не подчиню тебя никому, кроме меня», — писала она ему.

Однако до нее то и дело доходили вести, что ее князь потерялся, пал духом и впал в хандру. Вести то были верные, да и сам он в своих письмах то подтвердил. Он — статочное ли дело! — просил отставки, а главнокомандование поручить старому фельдмаршалу Румянцеву. Более того: готов был сдать Крым! А Румянцеву писал, будучи в полном упадке: «Ведь моя карьера кончена… Я почти с ума сошел… Ей-Богу, я не знаю что делать, болезни угнетают, ума нет».

Ничего подобного Екатерина не допускала. Она писала ему: «Всего лучше, что Бог вливает силы в наших солдат, тамо да и здесь не уныли, а публика лжет в свою пользу и города берет, и морские бои и баталии складывает, и Царьград бомбардирует Войновичем. Я слышу все сие с молчанием, а у себе на уме думаю: был бы мой князь здоров, то все будет благополучно и поправлено, естьли бы где и вырвалось что неприятное. Усердие А. В. Суворова, которое ты так живо описываешь, меня весьма обрадовало: ты знаешь, что ничем так на меня не можно угодить, как отдавая справедливость трудам, рвению и способности…

Молю Бога, чтоб тебе дал силы и здоровье и унял ипохондрию. Как ты все сам делаешь, то тебе и покою нет; для чего не берешь себе генерала… скажи, кто тебе надобен: я пришлю. На то и даются фельдмаршалу генералы полные, чтобы один из них занялся мелочию, а главнокомандующий тем не замучен был. Что не проронишь, в том я уверена; но, во всяком случае, не унывай и береги свои силы: Бог тебе поможет и не оставит, а Царь тебе друг и подкрепитель…»

Екатерина подбодряла его неустанно, не жалея ни времени, ни бумаги, ни перьев, она писала ему столь же часто, как и своему алтер эго, своему духовному поверенному барону Гримму, распространителю ее славы. И князь мало-помалу стал приходить в себя.

«Я с не малым удовольствием вижу, что ты моим письмам даешь настоящую их цену, — писала она ему, — они есть и будут искренно дружеские, а не иначе. Беспокоит меня твое здоровье: я знаю, как ты заботлив, как ты ревностен, рвяся изо всей силы; для самого Бога, для меня имей о себе более прежнего попечение; ничего меня не страшит, опричь твоей болезни. В настоящее время, мой милый друг, ты не просто частный человек, который живет и все делает, как ему угодно: вы принадлежите государству и мне; ты должен, приказываю тебе, беречь свое здоровье; я должна сделать это, ибо благо, защита и слава империи поручены твоим заботам, и нужно быть здоровым и телом и душою, чтобы исполнить дело, которое ты имеешь на руках. После этого материнского увещания, которое прошу принять с покорностью и послушанием, буду продолжать…»

Но только Потемкин стал было поправляться, как новая беда обрушилась на него: Черноморская эскадра под командою Войновича, которой было предписано искать и разбить турецкий флот в Черном море, была разметана жестокой бурей, а один фрегат без руля и без ветрил занесло в Константинополь, где он был пленен.

«Матушка-Государыня, — причитал князь, — я стал несчастлив при всех мерах возможных, мною предприемлемых, все идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею… Корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки. Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому… Ей, я почти мертв, я все милости и имение, которые получил от щедрот Ваших, повергаю к стопам Вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлится. Теперь пишу к графу Петру Александровичу Румянцеву, чтоб он вступил в начальство… Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком; но то, что я был Вам предан, тому свидетель Бог».

Крик и стон… Неужто совсем сломлен? Сильный человек, сильный духом, сильный характером, сильный мужеством — прошел войну с турком, достаточно ожесточенную, с честью, как подобает воину. И вдруг полная растерянность и слабость.

И Екатерина опешила. Предмет был деликатный, она ни с кем не делилась, не могла делиться. Ведь их связывали отношения более чем близкие: тайное супружество перед лицом Господа. И было дитя, воспитанное в тайности ото всех, даже от самых доверенных…

Нет, она должна стать сильней, решительней, вытащить его из этой пучины безволия, растерянности. Никакого послабления! Она на миг представила себе, как этот огромный, великой, можно сказать, мужской стати и энергии человек пал в трясину и не в силах оттуда выбраться, — и ужаснулась!

«Вытащить, вытащить, вытащить! Во что бы то ни стало! Не давать послабления! Хотя понять его можно», — думала она, перечитав скорбные строки его письма:

«Правда, Матушка, что рана сия глубоко вошла в мое сердце. Сколько я преодолевал препятствий и труда понес в построении флота, который бы через год предписывал законы Царьграду! Преждевременное открытие войны принудило меня предприять атаковать раздельный флот турецкий с чем можно было. Но Бог не благословил…»

Надобен спокойный увещевательный тон. Обстоятельства бывают сильней. Бог не благословил, но ведь и не отвернулся. Стоит взять себя в руки, как все волшебным образом переменится. С великой верою во благость Всевышнего. И тогда он осенит своим невидимым покровом российское воинство и подвигает на одоление супостата.

Она торопилась вложить в него взамен упадшего духа дух уверенности:

«Известия, конечно, не радостные, но, однако, ничего не пропало: сколько буря была вредна нам, авось либо столько же была вредна и неприятелю; ни уже что ветер дул лишь на нас; как ни ты, ни я сему не причиною, то о сем уже более и говорить не стану… сожалею всекрайне, что ты в таком крайнем состоянии… что хочешь сдать команду, сие мне более всего печально. В письмах твоих… ты упоминаешь о том, что вывести войска с полуострова: если сие исполнишь, то родится вопрос, что же будет и куда девать флот севастопольский?..»

«Потерял разум, потерял соображение, — уже с некоторым раздражением думала Екатерина. — Слишком многое ему прощалось, слишком высоко вознесся, решил, что все дозволено, даже упадок. Нет уж, коли наделен ты великой доверенностью, то должен ее всеминутно чувствовать! Опомнись!» — мысленно призывала она, решив, что столь сильный посыл и ее великая воля преодолеют пространства и досягнут до ее князя.

Опомнился! Досягнула! Увещания дошли, и Потемкин обрел потерянный было дух. Не мог же, в самом деле, ураган сокрушить одни лишь российские суда. Смешно! Князь в который раз поражался и восхищался рассудительной трезвостью своей государыни. Помилуй Бог, он вел себя как малое дитя, смалодушничал. Было не то что неловко — стыдно. Да, стыдно!