Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию

• Название: Шествие императрицы, или Ворота в Византию
• Автор: Руфин Гордин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0674-6

Роман известного современного писателя Руфина Гордина рассказывает о путешествии Екатерины II в новоприобретенные области южной России, особенно в Тавриду — Крым, мыслившийся Потемкиным как плацдарм для отвоевания Царьграда — Константинополя.

---

Георгий Конисский, архиепископ, — из проповеди

Карета императрицы в 30 лошадей представляла собою целый вагон: кабинет, гостиная на 8 персон, игорный стол, библиотека и проч. В ней помещались граф Мамонов, Лев Нарышкин, Протасова, Перекусихина; «карманные министры» и послы приглашались поочередно…

Сегюр — Шуазелю

В самом деле: торопиться ли? Да и можно ль?

Как ни желалось — нельзя. Тому противились сам Господь Бог и подневольная ему природа.

Светлейший задумал продолжение шествия водою, по Днепру. А Днепр был окован льдом. Панцирь этот был крепок, как рыцарский доспех. И только Господь был в силах растопить его.

Три месяца государыня со свитой препровождали в Киеве. О, что это были за месяцы! Они проходили в беспрерывном шумстве. И Киев, дотоле дремавший, казалось, обезумел.

Принц де Линь записывал: «Знаете ли, что делают в Киеве паны и паненки великой и малой Польши? Они обманывают, их обманывают, и они, в свою очередь, обманываются. Их жены льстят императрице, полагая, что она не знает, как ее бранили на последнем сейме. Все ловят взгляд Потемкина, а его нелегко поймать, ибо князь и близорук и крив… Императрица недовольна английским и прусским послами, потому что они подстрекают турок, меж тем как сама делает это. Здесь и хотят и боятся войны… Король Станислав[35] предложил императрице вспомогательное войско, но она отвергла его… Что касается Станислава, то он легкомыслен, добродушен, большой любитель роскоши: его притесняют соседи и презирают подданные…»

Императрица любила картинность. И более всего в храмах Божиих. Желая явить народу свою истовость, она почти ежедневно ездила в Лавру.

— Гляди-кось, гляди, — шептал граф Безбородко Льву Нарышкину, известному балагуру и баламуту, — государыня ручкой-то, ручкой.

Нарышкин глядел — дело было на заутрене. Екатерина силилась прикрыть ладонью судорожные зевки.

— И никто не в силах помочь ее величеству, — с видимым огорчением покачал головой Нарышкин. — Ахти мне. Худо почиваем-с.

— И светлейший тож, — продолжал шепотом Безбородко.

— Храм — не бальная зала, тут не возвеселишься, — еле слышно обронил Нарышкин. И тоже зевнул, стыдливо прикрывшись ладонью.

— И ты туда же!

— Хотел бы не ездить, да неможно: чай, я в придворных-то чинах.

— А я — карманный, мне тоже нельзя.

— Государыня всех нас окрестила карманными, оно и в самом деле так: все мы у нее в кармане.

— Карман-то тепел, — язвительно заметил Безбородко. — Нам всем в нем не худо. Пригрелись.

Пригрелись! Государыня была добра и щедра к своим верноподданным. Министры, вестимо, были таковыми. И все ее окружение. Ежели язвили, то добродушно: языки-то не подвяжешь, даже при благом-то царствовании.

Царствование Екатерины почиталось благим. Благам оно было для дворянской верхушки. Да и для нарождавшегося третьего сословия.

Потемкин взъерошил империю. Подавай ему работных людей, подавай денег, много денег! Желалось ему в мгновение ока оживить пустынные земли, еще недавно бывшие под турком. А такого в те времена не бывало нигде да и не могло быть. Времена-то были медлительные, лошажьи да воловьи, и все делалось годами и десятилетиями.

«Ишь, лапотники, припустились вдогон за Европою!» — хмыкали послы, увлеченные властной Екатериной. Они были все скептичны, как подобало истым европейцам, для которых Россия была все еще страной варварской. Государыня их понимала, но скепсис — болезнь неизлечимая…

Храм Святой Софии-премудрости сиял свещными огнями. Благой вощаной дух мешался с ладанным. Богомольный народ втекал и уплотнялся, гудел недовольно: где государыня, узреть бы ее, благочестивицу, какова она собою, благолепна ли, как сказывают.

Но государыня потерялась в плотном кольце придворных, бывших, как правило, выше ее ростом, что было, впрочем, и немудрено. Она полусклонилась перед чтимой иконою Богоматери «Утоли Моя Печали» и губы ее беззвучно шевелились.

— О чем бы ей молить спасительницу? — с некоторым недоумением промолвил Безбородко. — Все у ней есть, и все ее желания и прихоти мгновенно исполняются.

— Дабы стол был обильным, а стул — легким, — шепнул насмешник Нарышкин. — Более о стуле, нежели о столе.

— Молчи, нечестивец! — буркнул Безбородко. — Во храме-то срамно так выражаться.

В толпу молящихся затесались, ведомые любопытством, Сегюр и де Линь. Она их поглотила, засосала и мало-помалу вытолкала к кругу придворных. Их неохотно пропускали.

— Глядите-ка, принц, императрица стала на колени. — Сегюр толкнул в бок своего приятеля.

— Из нее вышла бы великая актриса. Она затмила бы всех в «Комеди Франсез», — меланхолично молвил де Линь. — Но молчите, французская речь тут не в чести. Фанатики могут принять нас за шпионов либо за врагов православия.

Екатерина поднялась с колен, полуобернулась и, заметив Сегюра и принца, поманила их пальцем.

— Я должка подавать пример благочестия своим подданным, и прежде всего придворным. Они демонстративно предпочитают балы литургиям, танцзалы — храмам Божиим. — Легкая улыбка блуждала на лице императрицы. — Слава Богу, у нас богомольный народ, именем Христа более всего управляется это Божье стадо.

— Благослови, владыко, — тотчас перешла она с французского на русский: во главе притча к ней приблизился архиепископ Киевский, помахивая кадилом. И приложилась к его руке, как простая прихожанка.

— Какой талант, какой талант! — бормотал де Линь.

— Примадонна великого театра, имя которого Зимний дворец, — подхватил Сегюр.

— Лучше сказать, вся империя, — добавил де Линь. — Ибо столь высокие подмостки только и достойны такого таланта.

Пришлось прибегнуть к помощи гвардейцев, чтобы расчистить дорогу для государыни и ее свиты.

— Ну, господа, что скажете? Какова я?

— Вы великолепны, как всегда, ваше величество, — учтиво заметил Сегюр.

— А вы, принц? Что вы молчите?

— У меня нет слов, государыня. Где бы вы ни находились — под каким бы небом либо сводом, — всюду вы органичны…

— Не правда ли, из меня вышла бы хорошая актриса? Актерка, как говорят на Руси?

Оба на мгновение обомлели. Экая откровенность, истинно царская! Де Линь нашелся первым:

— Вы любите откровенность, ваше величество. Так вот, мы с графом только что говорили об этом. Вы — истинный талант!

— Более того — гений! Позвольте выразить вам наше восхищение.

— Выражайте, выражайте. Я люблю, когда мною восхищаются. И этим я нисколько не отличаюсь от простых смертных. Надеюсь, граф, вы тоже любите, когда вами восхищаются?

— О, разумеется…

— К тому же я женщина, хоть и в солидных летах. Так что воскуряйте мне фимиам, господа. Его воскуряли Вольтер и Дидро, вам грех от них отставать.

— Экая бестия, — шепнул де Линь, когда процессия подвинулась вперед, а они несколько отстали. — У нее поистине царственный язычок. Я продолжаю поклоняться ей, несмотря ни на что.

— На что именно, принц?

— На слухи и сплетни, которые ее окружают. Впрочем, они окружают любого монарха, а тем более монархиню. Все они сластолюбивы и все неумеренны. Екатерина по крайней мере не кровожадна и не мстительна. А двор… Он для того и существует, чтобы злословить. Ей, во всяком случае, присущи благие порывы. И, как я заметил, она искренне любит делать добро своим подданным.

— В меру, конечно. А что вы скажете о крепостном праве?

— А где вы видели монарха, который бы сотряс основание своего государства? — отвечал принц вопросом на вопрос. — Монарха, который бы выкинул свой трон, покинул бы дворец и переселился в хижину простого поселянина? Обозревая историю Европы, я такого не знаю. Все приходит в свое время, граф. И вы это отлично знаете.

Они уже основательно отстали от императрицыной свиты. Маяком ее стала богатырская фигура Потемкина, возвышавшаяся над всеми придворными. Он очнулся от хандры и пустился в дворцовые увеселения. При том зорко наблюдая единственным своим зрячим оком за тем, чтобы на виду и в отдалении исполнялись его предначертания.

Днепр все еще был окован льдом. Он был весь испещрен и полозьями саней, и человеческими следами, равно и конскими копытами. Снег потерял свою первозданность: он был того грязно-желтого цвета, каким бывает вблизи человеческого жилья.

Весна уже влажно дышала в лицо. Небо грузно нависло над землей, тяжесть его грозила то ли снегопадом, то ли дождем. Но уже посветлели ветлы, пока еще едва заметно стали набухать почки.

Светлейший почти ежедневно наведывался в затон, где вмерзли в лед суда, на которых поплывет императрица и весь ее огромный штат.

Тут словно пахло свежею щепой, красками, деревянным маслом и прочими запахами нового строения. Галеры-великанши подновлялись и украшались.