Вадим Прокофьев - Степан Халтурин

• Название: Степан Халтурин
• Автор: Вадим Прокофьев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1958

В книге рассказывается о жизненном пути рабочего-революционера, организатора и руководителя «Северного союза русских рабочих» Степана Халтурина, осуществившего террористический акт в Зимнем дворце. Его деятельность неразрывно связана с первыми шагами пролетарской борьбы в России. Автор показывает, как развивались мировоззрение Степана Халтурина, его взаимоотношения с революционно-демократической интеллигенцией, раскрывает его роль в зарождении рабочего движения в России.

---

И правительство, «верхи» уже не могли жить и управлять «по-старому». Усиление полицейских репрессий, виселицы, массовые порки не принесли желаемого успокоения, не обеспечили «умиротворения» страны.

Правительство стало пускать в ход наряду с методами устрашения и прямого насилия метод социальной демагогии, пошло на некоторые уступки, но уступки либералам. Сладкие речи по адресу либералов, беспощадный террор против революционеров— политика «волчьей пасти» и «лисьего хвоста».

Народники усилили нажим на правительство, ошибочно полагая, что раз террор заставил его поколебаться, то террор же приведет и к его падению. Народное движение они теперь почти не замечали, оно потекло по иному руслу.

ГЛАВА VI ВЗРЫВ В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ

Раскол в партии народников назревал, надвигался со всей очевидностью и неизбежностью. Даже среди редакторов «Земли и воли» уже не было ни единства теоретических взглядов, ни тем более общности мнений по поводу методов и средств ведения революционной борьбы. Сначала они работали дружно, увлеченные общей идеей, сплоченные единством действий. Но вот из редколлегии выбывает Кравчинский — после убийства шефа жандармов Мезенцева он должен был скрыться за границу. Провокаторы выслеживают Клеменца, и только один Николай Морозов блуждает по Петербургу с двумя портфелями, сохраняя в них архив «Земли и воли», а заодно печати, удостоверения, бланки паспортов для тех, кто живет нелегально и нуждается в видах на жительство.

Морозов смел, порою дерзок, за ним охотятся, но он неуловим. Обыски застают редактора в самых, казалось бы, неприкосновенных местах. Архив в опасности, а вместе с ним в опасности и жизнь его хранителя, но ночью жандармы не замечают темного шнурка за окном квартиры — на нем висят портфели, документы же Морозова пока не вызывают сомнений.

Преследователи становятся все настойчивее. Они на каждом шагу, открыто прохаживаются под окнами подозрительных квартир, преследуют на улицах, врываются в дома. Где тут вести революционную пропаганду! В городах землевольцы попадают в полицейскую осаду, а крестьянин в деревне молчит, до него не доходит осторожная проповедь социалистических идей.

Что делать дальше?

Николай Морозов неутомим, всей душой он рвется к практической борьбе с самодержавием, но, загнанный в тупик, видит выход только в тех способах, которые применяли Вильгельм Телль и Шарлотта Корде. Идеи «неопартизанского» движения, с тем чтобы обеспечить обществу свободу слова, печати, партий, незрело бродят в его голове. Других путей он не знает. Борьба политическая, борьба интеллигентов, а не народа — вот выводы, к которым приходит Морозов в результате долгих размышлений. Но он пока одинок. Новые соредакторы Г. Плеханов и Л. Тихомиров, вызванный из-за границы, не разделяют этой точки зрения. У Плеханова готов обширный план тайной агитации, но уже не в крестьянской, а в рабочей среде. Рабочие близки ему своей сплоченностью. Он с восторгом говорит о стачках, в пролетариях он видит людей грядущего.

Тихомиров вял, раздражителен, чувствует себя случайным попутчиком среди этих подвижников и фанатиков активного действия, ему по душе роль теоретика народничества, фрондирующего писателя, но по возможности подальше от России. Он готов признать правоту Морозова с тем только уточнением, что нужен крестьянский террор, избиение крестьянами местных властей. Но и с Плехановым он не спорит — «пропаганда, ну пусть себе пропаганда». Ему уже кажется, что лучше было бы не связываться с этими людьми, куда уютнее в редакторском кресле катковских «Ведомостей», чем на скамье подсудимых, а на нее неизбежно попадут и Морозовы и Михайловы, а с ними Фигнеры, Квятковские, Осинские, да мало ли их!

А еще этот Соловьев! Явился из саратовской глуши и заявил, что убьет императора. Тут такое поднялось, что Тихомирову даже вспомнить страшно.

Александр Михайлов доложил руководителям «Земли и воли» о замышленном покушении и требовал Варвара, ту знаменитую лошадь, которая была уже участником террористических актов. Ах, этот Варвар, если бы он умел рассказывать! Но, пожалуй, к лучшему, что лошадь молчит, кто ее знает, ведь и Тихомиров разок ездил на ней.

На общем собрании тогда все кричали, но, несмотря на это, можно было безошибочно указать, кто по-прежнему стоит за продолжение старой, «мирной» программы поселения в народе и социалистической агитации в нем. Как они бесились, поговаривали даже о том, что нужно схватить «приехавшего на цареубийство», связать покрепче и вывезти вон из Петербурга как сумасшедшего. Но самое примечательное — они остались в меньшинстве, и это несмотря на то, что Попов договорился до того, что «сам убьет губителя народнического дела, если ничего другого с ним нельзя сделать». Помешать убийству императора при помощи убийства? Прямо-таки полицейская мера.

Да, теперь уже каждому было ясно, что в партии две фракции, два направления и, несмотря на дружбу, теплую, кровную, они разойдутся. Тихомирову, пожалуй, уже и тогда было безразлично, с кем он будет. Но как переживал Морозов, как мучились Квятковский, Михайлов, Плеханов. Никто не брал на себя инициативы ускорить разрыв. Собираясь вместе, говорили об общей кассе, стремясь предотвратить раскол. Оставаясь с единомышленниками, спорили о том, как именоваться потом, когда разрыв произойдет. Вопрос этот был сложным. Когда «неопартизаны», выражаясь по-морозовски, превратились в боевую группу, которая с оружием в руках начала борьбу за политическую свободу для всех, В. Осинский предложил именовать эту группу «Исполнительным комитетом Русской социально-революционной партии» и от имени Исполнительного комитета совершать все политические убийства. Но ведь это была фикция. Никто не избирал исполкома, ничьих решений, кроме своих собственных, Исполнительный комитет не выполнял, да и партии такой в России никто не образовывал. Правда, была печать, ее сделал Осинский, вырезав из грифельной доски. Чтобы она казалась грозней для врагов, тот же Осинекий шилом выцарапал на печати топор и револьвер. Но наличие печати еще не означает создания партии, и даже, если ее приложить к листовкам, то это тоже ничего не значит — журнал, листовки может издавать и просто группа людей, как это и было в данном случае.

Л. Тихомиров по собственному почину попробовал набросать вступление к новой программе. Морозов тут же встал в оппозицию к его идеям. Тихомиров и сам колебался, где уж ему было разобраться в том сумбуре, который царил среди воззрений народников на социализм, на задачи и методы революционной борьбы. О социализме мечтали все, Оуэн и Фурье цитировались беспрестанно. Но в русском истолковании эти прекраснодушные идеалисты обретали плоть и кровь, именно кровь, так как все народники, вне зависимости от кличек и имен, боролись прежде всего с реальной невыносимостью жизни под игом царизма, с произволом полиции и бюрократического чиновничества. А эта борьба оставляла мечты за бортом жизни, кровь врывалась в нее на каждом шагу.

Морозов требовал разрубить гордиев узел, развязать руки и тем, кто на своем знамени написал республиканские идеи и политическую борьбу за свободу, и тем, кто по-прежнему тянул в деревню, к подпольной агитации социализма среди крестьян. Квятковский и Михайлов были на его стороне. 15 марта 1879 года «Листок «Земли и воли» вышел с громкой статьей Морозова «По поводу политических убийств». Морозов требовал политической борьбы методом красного террора. Плеханов взволновался ужасно. Он не мог поверить, что этот «Листок» подлинный, и во всеуслышанье назвал его полицейской подделкой, тем более, что ему, редактору «Листка», не было известно о выпуске такой статьи. Оказалось, Морозов сумел обойти редакцию. Тогда Плеханов и Попов потребовали созыва съезда членов «Земли и воли», чтобы окончательно решить вопрос о направлении всей революционной деятельности партии. «Вильгельмы Телли» согласились. Плеханов и Попов уехали в провинцию готовить съезд, а оставшиеся в Петербурге шесть-семь сторонников нового направления страшно волновались. Им казалось, что на съезде никто не поддержит политиков, их исключат из среды революционеров как людей, не подходящих по духу. Решили не ждать, а организовываться, привлечь на свою сторону возможно больше деятелей, разделяющих их новую точку зрения. Письма полетели в разные концы России. Особенно много их пошло на юг — к Желябову, Гольденбергу, Фроленко. «Неопартизаны» приглашали южан на совещание в город Липецк, прежде чем предстать перед съездом, который уже решили к этому времени собрать в Воронеже.

* * *

Издавна славится не только в Тамбовской губернии, но и по всей империи уездный городок Липецк. Живописные берега речушек и рек окаймляют маленький, чистенький «городишко» с 16 тысячами жителей и несколькими фабриками, двумя ярмарками, духовным училищем и женской прогимназией. Но не живописная природа и даже не петровские древности города привлекают сюда с конца мая многочисленных больных и страждущих паломников. Минеральные источники железисто-щелочных вод, открытые еще в XVIII веке, — вот главная приманка и достопримечательность Липецка.