Владимир Афиногенов - Белые лодьи

• Название: Белые лодьи
• Автор: Владимир Афиногенов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1992
• ISBN: 5-203-01436-1

В новом историко-приключенческом романе Владимира Афиногенова «Белые лодьи» рассказывается о походе в IX веке на Византию киевлян под водительством архонтов (князей) Аскольда и Дира с целью отмщения за убийство купцов в Константинополе.

Под именами Доброслава и Дубыни действуют два язычника-руса, с верным псом Буком, рожденным от волка. Их приключения во многом определяют остросюжетную канву романа.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

— Страхи дивьего[84] духа! — возопил Дубыня. — А может, волкодлаки?..[85]

Бук тоже оскалил пасть, и было жутко сейчас видеть его зубы. Спрыгнули с коней, проворный Дубыня первым подбежал к одному мертвецу, другому, обернулся к Доброславу.

— Нет, брат, это не волкодлаки, а убиенные ножами в сердце… — негромко сказал чернобородый.

— Давай осмотри остальных, — велел Доброслав.

— И этих тоже… акинаком. Как поросят.

— Неужто ромеи их?! И за что?!

Доброслав сдернул с первого попавшегося трупа саван и на груди увидел костяного божка, висевшего на медной цепочке.

— За что они их? — спросил снова задумчиво. — И почему напоказ выставили?..

Пожали плечами, так ничего и не придумав в ответ.

— Хорошо бы их предать огню, — сказал Дубыня.

— Знаю, что хорошо… Но один огонь мы уже устроили, а сейчас сделать то же самое в нашем положении — значит выдать себя с головой… — Доброслав позвал Бука, почесал ему за ухом и вскочил на коня. — Поехали… Тут, знаю, селение совсем недалеко, придут люди, увидят и погребут их в пламени…

Всхрапнули лошади, когда взяли в галоп. Бук молча выбежал снова вперед. Недалеко проухал филин, и раздался леденящий душу крик потревоженного черного грифа. Кто потревожил?.. Может, там, где устроился он на ночь, упало подгнившее дерево или рысь, бросившись на жертву, обитавшую рядом, вспугнула птицу-стервятника.

Теперь гриф будет летать, пока не успокоится, а почуяв мертвечину, сядет на дерево поблизости и будет ждать утра, чтобы с восходом солнца приняться за зловещее пиршество…

«Надо было бы сжечь трупы, — прислушиваясь к затихающему крику черного грифа, подумал Доброслав. Он представил на миг, как мощными когтями рвет человеческое мясо жадная до падали птица, и что-то похожее на укор совести пронзило сердце. — Но вернуться уже нельзя… И вообще, нужно меньше поддаваться чувствам. До конечной цели нашего путешествия далеко, а по дороге встретится и не такое… — решил про себя Клуд и оглянулся на своего друга. — К тому же я не один…»

Дорога опять раздвинулась, и, как в начале пути, они теперь скакали бок о бок. Мелколесье не кончилось, луна хорошо светила под ноги, страсти сами собой полегоньку улеглись, и друзья уже смело нырнули под густые кроны деревьев, образующие темную пещеру. Тут перешли на шаг — лошади во тьме могли споткнуться о толстые, переплетенные корневища или напороться на острые сучья упавшего поперек дерева.

— Гля, — Дубыня толкнул в плечо своего друга, — смотри вправо!

Повернул голову Доброслав и увидел вдали меж деревьев желтоватый огонек, вытянутый кверху, как пламя фитиля в плошке с бараньим жиром.

И не успели обменяться мнениями после увиденного, вдруг что-то мягко сползло сверху и окутало их с лошадьми и Бука.

«Сеть!» — промелькнуло в голове Доброслава. Он выхватил нож, чтобы прорубить лаз, но тут с воплем «Попались!» бросились на них лесные люди, вмиг повалили на землю и туго связали.

Труднее было справиться с Буком. Тот раза два куснул через сеть кого-то за ляжку; взвыл благим матом тать, весь заросший волосами, словно куд чащобный, но пса тоже скоро скрутили веревками, а на морду надели мокрую вонючую рукавицу, принадлежащую пострадавшему, наделавшему в штаны от страха и боли. А рукавица-то его была привязана сзади, — вот теперь эта вонь и ударила в нос Буку, да так, что он разом задохнулся еще и от бешенства…

«Праздник воли, кажется, кончился», — подумал Дубыня, когда их перекинули, будто мешки с мукой, через крупы лошадей и повезли. И сразу отметил зорким глазом парилы (который завершает конечное дело выпарки соли), что повезли их к тому самому огоньку, похожему на фитильное пламя…

«Неужели конец? — раздумывал и Доброслав. — Кто эти люди?.. И как обидно, что обрывается наш путь, почти не начавшийся… Родослав, Родослав, знать, и вправду плохим ты стал колдованцем[86], а уж ведуном тем более, если, предсказав, что я найду Мерцану, не смог почуять нашей близкой смерти… Действительно угасли разум твой и очи твои… — И тут его мысль порхнула в другую сторону? — Неужели эти заросшие волосами разбойники-кметы и порешили тех несчастных, которых мы не предали священному огню?.. А может быть, как раз боги и карают нас за то, что не справили обязательный в таких случаях обряд погребения?!»

Тут послышались крики, несколько всадников появились из-за густых деревьев и окружили пленников. Дубыня приподнял голову, чтобы разглядеть прибывших, но получил по заду удар кнутом.

— Лежи! — крикнул звероватого вида мужик в треухе, похожем на хазарский. — Твое дело лежать… А если батька Еруслан захочет, то и повесим.

«Кажется, свои, русы… Слава богу! Знать, этот батька Еруслан у них за главного… Скоро увидим», — подумал Доброслав и сплюнул на дорогу.

Дорога и привела скоро их всех к костру. Клуда и Дубыню, связанных по рукам и ногам, брякнули на землю возле наломанных сухих веток.

— Вот, взяли сетью… Скакали куда-то, — обратился к костровому, как показалось Клуду, низкорослый, в бараньем колпаке, с красными глазами под узким лбом разбойник — он-то и сидел в засаде и, кажется, первым и сеть накинул.

— Кто такие?.. А это что за зверь? — поднимаясь от костра и показывая в сторону Бука, спросил тать, к которому обращались. Был он высоким, с широкими, сильными плечами, с ясными голубыми глазами, длинным носом и крутым бодбородком, — его красивое лицо даже не портил шрам, пересекавший лоб и правую щеку.

— Это пес у них… Да сдается мне, волк… Злющий, гад, и не лает… — затараторил мужичок, который в штаны наделал, когда его куснул Бук.

Дубыня ворохнулся, сказал, чтоб развязали их. Он лежал на земле ничком, и ноздри его ел вонючий дым, который застревал в сушняке.

— Отчего же не развязать?! Можно. И пса высвободим, токмо скажите ему сидеть смирно, — сказал, улыбаясь, высокий, со шрамом.

С Дубыни первого сняли путы. Он сел, широко расставив на земле ноги, поднял глаза и обалдело уставился на отмеченного ножом или мечом разбойника. «Да как же сразу-то я его не признал? Шрам… Да, шрам, но он всего лишь малость изменил лицо… Еруслан… И имя… Точно, он, Еруслан…» — промелькнуло в голове Дубыни.

— Еру-у-слан, — растягивая слово, произнес солевар и тут же воскликнул: — Да ты ли это?! Живой!

— Кто такой? Не помню, — шагнул к Дубыне высокий тать и пристально вгляделся в его лицо. — Постой… Постой… Парила Дубыня… Так?

— Так, Еруслан. Он самый. Бывший парила… Как и ты, вижу, бывший засыпщик соли, А это мой друг. — Дубыня показал на Клуда, растиравшего после ремней онемевшие кисти рук.

Бук, с морды которого сняли вонючую варежку, о наслаждением вдыхал дым лесного костра и стоял как вкопанный, повинуясь приказу хозяина, возле его ноги.

— Доброслав, помнишь, я рассказывал тебе о солеваре, который порешил рожнами тиуна-ромея и его телохранителя, превратив их тела в рехи?.. Так это он и есть — Еруслан… Мы с ним и отцом Лагира работали вместе… Еруслан, ты не забыл сына старого алана?.. — спросил Дубыня.

— Лагир… Да, значит, Лагир, которого взяли в солдаты. И когда в мой дом пришла беда, я скрывался у его отца, а потом ударился в бега. А теперь вот — командую лесными татями…

— Еруслан, это твои люди несчастных зарезали, а тела их, одетые в саван, выставили напоказ, прислонив к кустам и деревьям?..

— Каких несчастных?.. Ах да… Ты их, наверное, видел в том месте, где вас взяли. Выходит, ромеи все-таки исполнили свою угрозу… — задумчиво сказал Еруслан и вскинул голову. В костер подбросили веток, и при свете взметнувшегося пламени стало видно, как еще пуще побагровел его шрам. — Недавно в лесу мы встретили поселянина — собирал на топку дрова. Так он рассказал, как лютует новый управитель, которого прислали из Херсонеса взамен умершего. Из красивых девушек не старше семнадцати по примеру агарян он сколотил гарем и грозился поубивать тех смердов, кто не сможет заплатить от осеннего дыма… Ах, пес проклятый! — воскликнул татьский предводитель и стукнул ременной плеткой по схваченной огнем головешке, которая взметнула в небо сотни ярких искр…

Бук, ощерив пасть, зарычал, и шерсть на его загривке встала торчком.

— Бук! — грозно окрикнул собаку Доброслав. — Молчи!

— Не тебя ругаем, пес… Не тебя! Успокойся… Пусть теперь поволнуется другая собака. Я заставлю его слизывать собственное дерьмо со штанов, когда он со страху наделает в них… Гей, други! Туши огонь, будем разводить новый… — поднял кверху правую руку Еруслан.

Забросали костер землей, вскочили на коней и с гиканьем и свистом помчались к селению, что расположилось под горой, поросший пихтами и елями.

Гарнизон тиуна спал безмятежно, утомленный дневными делами: у одного селянина отнимали девку, она цеплялась за подол матери, тянула к себе, почему и пришлось оттяпать кусок материи акинаком, при этом, кажется, задели и ногу женщины; у другого тащили со двора за недоимку единственную кормилицу — корову, которая, мыча, упиралась, — плакали дети, поэтому тут же прикончили ее, а хозяину приказали принести (и боже упаси что-либо утаить!) мясо и шкуру на стан тиуна. А потом — эта дикая резня злостных неплательщиков мзды, которых перед казнью управитель приказал одеть в саваны… Сколько крику, крови!.. Господи, спаси и помилуй, ведь до чего неразумны проклятые язычники, что заставляют добрых христиан прибегать к таким жестоким мерам, — взяли да и приволокли бы то, что от них требуют… Ан нет, упрямые, на казнь идут, чтоб увернуться от дыма… И не понимают, негодники, что от этого страдают их же жены и дети, потому как вернулись из лесу, выставив казненных по приказу тиуна для всеобщего обозрения и устрашения, пошли по подворотням и действительно не обнаружили у них ничего, чем можно было бы откупиться, тогда дочиста обчистили все клети, раздели догола детей и матерей… А девчонок, которые попригоже, отвели на тиунский двор, остальных забрали с собой в казарму…