Владимир Афиногенов - Белые лодьи

• Название: Белые лодьи
• Автор: Владимир Афиногенов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1992
• ISBN: 5-203-01436-1

В новом историко-приключенческом романе Владимира Афиногенова «Белые лодьи» рассказывается о походе в IX веке на Византию киевлян под водительством архонтов (князей) Аскольда и Дира с целью отмщения за убийство купцов в Константинополе.

Под именами Доброслава и Дубыни действуют два язычника-руса, с верным псом Буком, рожденным от волка. Их приключения во многом определяют остросюжетную канву романа.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

Некоторые моющиеся, уже не дожидаясь служителей термы, сами хватали медные тазы и бежали к источникам холодной воды и с кряхтеньем окатывали себя ею.

Открылась дверь. На пороге появился сам хозяин, низенький, с опрятным брюшком, и пожелал приятного пара.

— Вам здоровья, Сулейман, — ответили ему сразу несколько голосов.

Сириец улыбнулся и вышел.

Запахнувшись в простыни, за ним в раздевальню тут же проследовали Доброслав и Дубыня.

Увидев их, сарацин пошел навстречу, восклицая:

— Здравствуй, Доброслав… Рад тебя снова видеть у себя! Как попарились?

— И я тоже рад! Многие годы счастливой жизни и тебе, почтенный Сулейман, и твоим детям, внукам и детям внуков… Попарились мы хорошо и теперь бы желали со своим приятелем поиграть в зернь[44]. Может, и ты с нами?

— С хорошими людьми с большим желанием… — сразу оживился низенький сириец, и глаза его, чуть навыкате, как спелые сливы, масляно заблестели. Он хлопнул в ладоши, и тут же появилась доска с игральными костями.

Доброслав незаметно подмигнул Дубыне — тот понял, что надо поддаться в игре сарацину.

Первый выигрыш так обрадовал Сулеймана, что он даже вспотел, хотя здесь, в раздевальне, было не жарко, и попросил слугу перенести доску и кости в зал с пальмами и павлинами. Сириец стал словоохотливее, угостил Дубыню и Клуда прохладным щербетом и справился, зачем они пожаловали в Херсонес.

— Да, с солью в городе становится все хуже и хуже… — выслушав Клуда, заговорил Сулейман. — Рыбаки недовольны, свои уловы вынуждены выбрасывать в море, так как владельцы рыбозасолочных кладовых не покупают их. Недавно ключарь базилики Двенадцати апостолов жаловался мне на это: у них много рыбозасолочных вырублено в скалах, и винодельни в хозяйстве есть. Любит он попариться в моей терме, а потом мы, сидя вот здесь, как с вами, беседуем с ним на богословские темы… Ему нравится, что я, магометанин, считаю Иисуса Христа выше пророка Мухаммеда. И душой не кривлю. В Коране Христос семь раз назван ал-Масих — Мессия. Мусульмане производят это имя от корня «касаюсь», — значит, глажу, провожу рукой или «помазываю». В первом случае оно говорит, что «прикосновение руки Иисуса исцеляло болезни», во втором — что «он был помазан Богом в пророки». Мухаммед признает Христа высшим из пророков и принимает его рождение от Девы и нетление его тела, чем Иисус становится даже выше самого Мухаммеда.

— Для нас эти ваши рассуждения очень сложны, — простодушно сказал Дубыня.

— Ах да, понимаю… — улыбнулся Сулейман, пряча выигранные деньги за пояс. — Но а попробуй я сказать что-нибудь против христианского Бога, меня тут же лишат не только термы, но и головы… Еще моему отцу, который купцом попал в Херсонес, приходилось так же толковать Коран, поэтому и живем здесь…

— Сулейман, в городе много разговоров о предстоящей казни… — сказал Доброслав.

— Вот вам и пример тому, что такое возразить, а тем более поднять руку на служителя христианской церкви. — И Сулейман ал-Фарух повторил рассказ стражника-славянина и заключил его такими словами: — Мученики всегда мудрее тиранов, потому и становятся мучениками…

— А нельзя ли помочь этим мученикам? — напрямую, холодея от мысли, что их может предать сарацин, спросил Доброслав и, вытащив кожаный мешочек с милиариссиями, покачал его, взявшись большим и указательным пальцами за связанное ремешком устьице. — Дубыня, расскажи почтенному Сулейману, для чего нам нужно повидать алана Лагира.

По опечаленному лицу сирийца видно было — он искренне сочувствует страданиям умирающей матери, и у Клуда на мгновение возникла надежда, что сириец поможет им бескорыстно, но увидел, что мешочек с деньгами все больше и больше притягивал взгляд темных, как безлунная ночь, глаз сарацина. В конце концов алчность взяла верх над состраданием, и Сулейман ал-Фарух, сын купца, протянул руку и, взяв мешочек, сунул его за пояс.

— Хорошо, славы, приходите завтра сюда, и я познакомлю вас с ключником. Он также любит играть в кости и пить вино. Пригласите его в таверну, а лучше в лупанар к блудницам.

— Помилуй, Сулейман, служителя церкви и — в лупанар…

— Я знаю, что говорю… И учтите, ключи от церковных подвалов он не доверяет никому и всегда носит их при себе.

Был уже час после обедни. На улицах стало оживленно. Базилика Двенадцати апостолов сияла белизной двадцати двух мраморных колонн, когда-то завезенных сюда из Гераклеи, расположенной на южном берегу Понта Эвксинского и в свою очередь являвшейся колонией греческого города Мегары. Эти колонны, предназначенные для храма Афродиты, везли на триремах, и они должны были символизировать гордость рабовладельцев-демократов, потерпевших поражение от аристократической партии и вынужденных покинуть свою метрополию[45] в конце V века до нашей эры. Потерпевших поражение, но не сломленных духом, сумевших оттеснить силой оружия со своих исконных земель тавров и скифов и в Восточном Крыму, называемом Таврией, основать в короткий срок города Пантикапей, Мирмекий, Тиритаку, Нимфей, Киммерик и Феодосию, на западном — Херсонес, Кертинтиду, Калос-Лимен.

Через несколько десятков лет один из них — Херсонес — настолько окреп и набрал силу, что начал чеканить свою монету. Монетный двор находился тоже на агоре, в противоположной стороне от базилики.

Конечно, весь давно перестроенный, выложенный из сарматского камня, с лестницей, ведущей на второй этаж, чеканил он медные, серебряные и даже золотые монеты и сейчас. Направляясь к базилике мимо этого двора, Доброслав и Дубыня почувствовали, как в нос ударил серный запах металла в тигелях.

Мысль посетить базилику пришла в голову Дубыне, потому что у него, побывавшего во многих передрягах, чувствующего опасность всей шкурой, в минуту рискованных предприятий всегда обострялся нюх и все жилки начинали дрожать в предвкушении любого разбойничьего дела… Надо было обязательно выяснить, в каком из подвалов находится Лагир, и найти нужную дверь.

Базилика Двенадцати апостолов представляла собой прямоугольное здание длиной сто двадцать пять и шириной пятьдесят шесть локтей. Она разделена колоннами на три части — нефы. В них вели железные двери, разукрашенные причудливой резьбой: в орнамент искусно вплетены фигуры различных зверей — лисиц, барсуков, волков, оленей, нильских крокодилов и даже слонов, а в центре — Диана с колчаном стрел на бедре, натягивающая сильными руками лук, а у ног ее грациозно расположилась лань, заглядывающая в лицо покровительнице охотников.

Миновав самую большую дверь, Доброслав и Дубыня очутились в большом светлом помещении. Церковная служба кончилась, верующие разошлись, но и тогда служителям предписывалось держать двери открытыми, с тем чтобы желающие могли прийти и посмотреть на чудесные настенные росписи христианских богомазов, вдохнуть благовонный запах елея и амбры, и находились такие из среды язычников, которые покорялись храмовой атмосфере, особенно огням сотен свечей, и просили, чтобы их окрестили.

Центральный неф заканчивался апсидой[46]. Пол выложен прямоугольными мраморными плитами, на которые сеялся свет из окон над аркадой. Чуть правее от апсиды находилась еще одна дверь. Толкнув ее, Доброслав и Дубыня вышли в широкий двор — атриум — с фонтаном в центре и галереями. Одна из них вела в бапстерий — крещальню. Сюда заводили желающих креститься; взрослых окунали с головой, а маленьких, раздетых догола, окропляли брызгами.

Храм имел стропильные перекрытия с двускатной крышей, а крещальня заканчивалась куполом. Она стояла на скале.

— Смотри, — толкнул Дубыня Клуда.

Доброслав внизу крещальни, в скале, увидел четыре углубления с железными дверьми на засовах, на которых висели замки. К одной из них тут же рванулся Дубыня, но Клуд вовремя схватил его за кожух: из галереи, примыкающей к южной стороне базилики, в атриум вошел пожилой служитель церкви в белой с черным одежде и синей камилавке[47], с кадилом в левой руке, в котором курился ладан. За ним шествовали несколько человек мужчин и женщина с ребенком.

— Все. Пошли, — шепнул Доброслав, знакомый с обрядом православного крещения. — Это надолго. К тому же мы теперь знаем, где подвалы.

— А если в этих его нет?..

— Здесь он, Дубыня, помнишь, стражник говорил, что перед казнью Лагиру хорошо бы на капище побывать, а ему приходится слышать христианские проповеди…

— И то верно. А знаешь, Доброслав, пойдем к стражнику и спросим, в каком из подвалов заперли Лагира; судя по всему, он осведомлен…

— Не пойдем мы к нему, Дубыня. Он не скажет. Ты заметил, как он заторопился, когда мы спросили, сколько времени до казни осталось… Солдат ведь догадался, почему мы об этом его спросили, и испугался.

С главной улицы Клуд и Дубыня свернули на поперечную, пересекающую ее под прямым углом, как, впрочем, все улицы города, проложенные по проекту выдающегося древнегреческого архитектора и скульптора Скопаса, жившего и работавшего в Херсонесе.