Алексей Зотов - Приключения Бормалина

• Название: Приключения Бормалина
• Автор: Алексей Зотов
• Издательство: Канон
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1996
• ISBN: 5-88373-123-6

Фантастическая история о необыкновенных приключениях московского школьника, попавшего на пиратский фрегат, который терпит крушение в водах зловещего острова Рикошет. Здесь бесследно пропадают монгольфьеры, аэропланы и корабли и обитает загадочное существо, наводящее ужас на весь океан. Проявляя смекалку и мужество, наш герой одерживает верх над злыми силами острова, чтобы вскоре оказаться на удивительном континенте, населенном коварными рабовладельцами, говорящими гиббонами и отважными моряками, где его ждут погони и рукопашные схватки, мустанги и дилижансы, где гремят пистолетные выстрелы, а девушка Мэри проявляет чудеса верности и любви.

Написанный с юмором и насыщенный иронией приключенческий роман молодого российского писателя Алексея Зотова адресован современным подросткам.

---

— Ах так! — обиделся он. — Тогда пеняй на себя! — И доктор завопил голосом доносчика: — Шпион! Гляди-ка, шпион попался! Ах ты, шпиончик, мост хотел подорвать? Рученька, хватай его скорее! Не место всяким диверсантам на нашем мирном островке!

И рука, покончив с раненой сестрой, храпевшей самым натуральным образом сквозь многочисленные бинты, насторожилась. Невзирая ни на что она вызывала у меня какое-то непонятное уважение.

Она слегка привстала над валунами и папоротниками, сориентировалась и безошибочно пошла на меня поверх валунов, легонько их огибая. Это был великолепный бреющий полет, когда скорость нарастает, а высота уменьшается. Убегать было стыдно, противно, бессмысленно, да и весь я точно оцепенел, завороженный сверх всякой меры диковинной этой картиной. И последнее, что помню, — пятерня, закрывающая и солнце, и радугу, и перспективу…

Глава 7 В небе острова Рикошет

Было много ветра, а в щели сочилось небо и проникал косой солнечный свет.

Я полусидел-полулежал, скорчившись в три погибели, и, когда окончательно пришел в себя, все плыло перед глазами и были заложены уши. Потом они раскупорились.

Первым делом я попробовал выпрямиться, но голова уперлась в низкий потолок, и так сильно кидало из стороны в сторону, что пришлось сесть на корточки, а локтями упереться в стены.

Рядом, сплетя на груди толстые руки и положив под голову саквояж, где все звенело и брякало, храпел доктор. Такой способ передвижения был Филу явно не в новинку и действовал на него исключительно благотворно. Он даже порозовел во сне и вообще выглядел очень мило.

Солнце лучилось сквозь пальцы руки, придавая ситуации полосато-арестантский колорит. Было не очень весело. Было не очень хорошо на душе. Собравшись с силами, я взялся раздвигать и раскачивать пальцы, но в ответ на это они сложились кукишем внутрь, едва нас не раздавив, и вернулись в исходное положение.

Пять следующих минут я боролся с собственными пальцами, складывая их так и эдак, но направить фигу лицом к ладони было слабо. Да, незаурядная рука пленила нас… А не выглянуть ли вон в ту прореху между согнутыми большим и указательным пальцами нашего застенка, который, кстати, перемещался в воздухе неизвестно по каким законам воздухоплавания?

Я разулся, залез на плечи доктора и высунулся наружу. И дух захватило — до того красиво и привольно было кругом!

Далеко внизу ворочался океан, взбивая пену и гоня перед собой на берег ее пышные кружева, торчали из зарослей полированные макушки скал, где уже сгущались сумерки, а еще правее росли папоротники. Ох уж эти мне папоротники, краса и гордость острова Рикошет!

Итак, мы летели вдоль берега почти над полосой прибоя. Под нами раскачивалась вместе с носилками крепко-накрепко убаюканная раненая, и сквозь бинты проступали алые пятна. Приблизительно полтора кабельтова отделяли нас от уровня океана, а если оглядеться во все глаза — небо и небо из конца в конец, и огромное, усеченное горизонтом солнце. Впереди — до сих пор не могу без дрожи вспомнить это — точно смуглый волосатый рельс, уходящий со свистом в пространство, несется сквозь тропосферу рука. О, не хотел бы я снова увидеть это со стороны на сон грядущий!

Но я летел, я летел! И пусть только голова моя была на свободе, а тело в плену, но я летел! И кто ощутил это в свое время, тот поймет меня без всяких лишних слов. И в приступе высокого восторга я завопил:

Загу-загу-загулял! Загулял!
Парнишка-парень молодой! Молодой!

И вдруг у меня за спиной грянуло на все лады:

В красной рубашоночке!
Хорошенький такой!
Эх!

От неожиданности я едва не свалился обратно в застенок — благо успел растопырить локти. И голова моя сама собой оглянулась.

Меня догоняли журавли.

Наши, наши журавли, крепко махая крыльями, шли острым клином чуть выше нас и чуть позади. И, вырвавшись вперед и решительно теряя высоту, приближался ко мне вожак. Если бы не его славянская, слегка курносая физиономия, которая по мере приближения все больше расплывалась в улыбке, можно было расценить маневр как выход на исходную позицию для атаки. Весь он был тяжелый, умудренный, очень внушительный, с широкой грудью и морщинистым клювом, а ветка сирени в углу клюва придавала его облику молодцеватость, нетужимость и даже отвагу какую-то. Нет, с такими ребятами не пропадешь!

— Здорово, братан! — пробасил он и перекинул сирень из угла в угол клюва. — Ну и аппарат у тебя! Ни крыла, ни стабилизатора, ни рева турбин, а мчит — будь здоров! Еле догнали, братан, твою леталку. Сам, что ли, делал? — И, не дожидаясь ответа, он стал рассказывать: — У нас тоже недавно один мужик из Вострякова собрал ножной телевизор на одних болтах. Педали крутишь, он и показывает четыре программы в черно-белом. Мужик позвал инженеров. Инженеры приехали, ничего не понимают. Электричество отключили по всему Вострякову, а он жмет на педали и футбол смотрит до половины пятого утра…

От его милого поселкового говорка защемило сердце, и я вспомнил дом. Знаешь, Андрюха Никитин, ты был совершенно прав, когда отказался составить мне компанию. А я был совершенно не прав, затевая сомнительную экспедицию. Правильно, Андрюха, дома гораздо лучше. Нет-нет, только не вспоминать!..

И, скрывая тоску-печаль, я спросил бодро:

— Как там дома?.. Очень рад вас видеть, честно говоря.

Вне всяких сомнений, это был вожак с богатым жизненным опытом.

— М-да, братан, — посочувствовал он, проницательно на меня поглядев и покачав головой, — ты, видно, давненько дома не был. Соскучился небось по дому?

— Еще как! — сказал я.

— А дома хорошо, братан! — подлил он масла в огонь. — Холодно, но все равно хорошо. Мы вот тоже уже заскучали, хоть нас и много разных, хоть и летим всего восьмые сутки. Зубами уже скрипеть начали! — Он поскрипел клювом, и следом весь косяк тоже громко заскрипел. — Как ностальгия прижучит, поскрипишь, и вроде легче становится. А новостей особенных нет. То солнышко, то моросит, то вдруг снежок — климат совсем испортился, поэтому и пришлось раньше времени удочки сматывать. А у тебя на каком бензине?

— Что?

— Леталка твоя на каком бензине работает?

— Шут ее знает, — в сердцах буркнул я. — Она не моя.

После этих слов вожак задумался, потом насторожился и вдруг проникся ко мне каким-то совершенно необъяснимым одобрительным уважением.

— Все понял, — шепнул он и покосился на клин, — все понял, братан, можешь не продолжать. Наконец-то сообразил, садовая моя голова, что держит тебя вдали от родной земли. Понял, что машина служебная. Только сейчас дошло, что мешаем тебе выполнять особое зада… тсс… мешаем тебе делать это дело, скажем так во весь голос! — сказал он во весь голос и заговорщически мне подмигнул. — Все, братан, расстаемся. Сейчас сообразим тебе сюрприз на прощание и свернем в жаркие места, будь они неладны. Юр, запевай отвально-прощальную! — гаркнул он через плечо.

Немного спустя ломкий юношеский дискант начал выводить:

Ушло тепло с полей,
И стаю журавлей
Ведет вожак в заморский край зеленый…

И, отставая от меня и меняя высоту полета, журавлиный хор грянул от всей души:

Летит печально клин,
И весел лишь один,
Один какой-то Журавленок несмышленый…

— Удачи тебе, братан! — крикнул вожак и помахал мне крылом. — До встречи там, где созрели вишни, наклонясь до земли. Береги себя!

И снова возник дрожащий голос солиста:

Он рвется в облака,
Торопит вожака,
И говорит ему вожак сурово:

Вдогонку стремглав мчащейся руке, влекущей нас с доктором неизвестно куда, раздалось нестройное и очень как-то застольно, с небольшими душераздирающими подголосками:

«Хоть та земля теплей,
Но родина милей,
Милей, — запомни, журавленок,
Это слово».

Насколько хватало глаз, следил я за журавлями и видел, как они забираются все выше и занимают следующий воздушный этаж, подбадривая друг друга, как вожак облетает клин, проверяя, все ли в порядке, и снова занимает свое место. Скоро они круто изменили курс: пошли влево, мористее, и потом мало-помалу растворились в небе. А я вновь хорошенько огляделся от какого-то острого предчувствия. И оказалось, не зря.

Черная хищная рабовладельческая тень скользила по поверхности океана нам наперерез. Лепестки весел мерно распускались, складывались елочкой, гоня галеру вперед, и распускались снова. Тут меня стало сильно клонить влево и пришлось покрепче хвататься за все подряд. Я высунулся по пояс и внимательно осмотрел все окрест, соображая, в чем же дело. Насторожился я совершенно вовремя: такой дикой, такой великолепно дикой картины я сроду не видал.