Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

• Название: Семья Тибо.Том 1
• Автор: Роже Мартен дю Гар
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1972

Роман-эпопея классика французской литературы Роже Мартен дю Гара посвящен эпохе великой смены двух миров, связанной с войнами и революцией (XIX — начало XX века).

На примере судьбы каждого члена семьи Тибо автор вскрывает сущность человека и показывает жизнь в ее наивысшем выражении — жизнь как творчество и человека как творца.

Вступительная статья Е. Гальпериной.

Примечания И. Подгаецкой.

Иллюстрации Б. Заборова.

---

— Господа… — прогремел чей-то зычный голос. — Французский институт возложил на меня эту печальную, но почетную обязанность…

Говорил Луден-Костар, юрисконсульт, лысенький, дородный, в очень узкой шубе с меховым воротником. Он, видимо, вознамерился дать широкий очерк биографии покойного.

— …Его юность, исполненная трудов и рвения, протекала неподалеку от отцовской фабрики, в Руанском лицее.

Антуан припомнил фотографию, на которой был изображен ученик коллежа, опершийся локтем о стопку книг, полученных в награду. «Юность Отца… — думал он. — Кто бы мог тогда предсказать дальнейшее? Человека удается понять полностью только после его смерти, — заключил он. — Пока человек жив, все то, что он может еще совершить, то, что неведомо для других, составляет неизвестное, которое путает все расчеты. И только смерть закрепляет его контуры, личность, так сказать, отделяется от возможных вариантов и обособляется, тогда можно обойти его вокруг, наконец-то увидеть его со спины, вынести целостное суждение… Недаром я всегда говорил, — мысленно добавил он, невольно улыбнувшись, — что нельзя ставить окончательного диагноза до вскрытия».

Антуан сам чувствовал, что он далеко еще не исчерпал своих мыслей о жизни и характере отца, и что еще долго в этих своих размышлениях он будет находить повод оглянуться на себя самого, каждый раз обнаруживая нечто весьма любопытное и поучительное.

— …Когда он был призван принять участие в трудах нашего достославного института, мы памятовали не только о его бескорыстии, его энергии, его любви к человечеству, даже не так из-за того высокого и бесспорного авторитета, в силу коего он стал наиболее примечательной личностью среди самых представительных…

«И он тоже, оказывается, «представитель», — подумал Антуан.

Он слушал эти славословия, и они отнюдь не оставляли его безучастным. Он даже пришел к мысли, что всегда недооценивал отца.

— …Склонимся же, милостивые государи, перед этим благородным сердцем, которое до последней минуты билось ради прекрасного и справедливого дела.

Бессмертный{108} закончил. Он сложил листки, засунул руки в подбитые мехом карманы и, отступив, скромно занял место среди своих собратьев.

— Господин председатель Комитета Католических богоугодных заведений Парижской епархии, — с достоинством возгласил балетмейстер.

Почтенный старец, вооруженный слуховым рожком и поддерживаемый лакеем, почти таким же дряхлым и таким же немощным, как и хозяин, приблизился к катафалку. Это был не только преемник г-на Тибо как председателя приходского Комитета, но и близкий друг покойного, единственный оставшийся в живых из группы юных руанцев, прибывших вместе с Оскаром Тибо в Париж учиться на юридическом факультете. Он был абсолютно глух, и глух уже очень давно, так что Антуан с Жаком еще в детстве окрестили его «Глухарем».

— Чувство, которое привело нас всех сюда, милостивые государи, это не только чувство печали, — завизжал старичок; и этот пронзительный блеющий голос напомнил Антуану, как третьего дня Глухарь явился к ним, поддерживаемый все тем же развалюхой-лакеем. «Орест, — взвизгнул он еще с порога спальни, где лежало тело. — Орест хочет отдать Пиладу последний долг дружбы!» Его подвели к покойному, и он долго смотрел на него, моргая воспаленными красными глазами; потом выпрямился и, рыдая, крикнул Антуану так, будто тот находился на расстоянии трех десятков метров от него. «Какой он был красавец в двадцать лет!» (Сейчас это воспоминание позабавило Антуана. «До чего же быстро все меняется в жизни», — отметил он про себя; ведь он-то хорошо помнил, что всего два дня назад, стоя у гроба, по-настоящему растрогался.)

— В чем был секрет его силы? — взывал старичок. — Откуда, из каких источников черпал Оскар Тибо это непогрешимое равновесие, этот возвышенный оптимизм, эту веру в себя, сметающую любые препятствия и приносившую ему успех в любом самом трудном начинании?

Разве не к вящей и вечной своей славе католическая религия, милостивые государи, формирует таких людей, такие жизни?

«Вот это, бесспорно, правильно, — мысленно согласился Антуан. — В своей вере Отец нашел такую опору, какой не мог найти нигде. Благодаря ей он никогда не ведал стесняющих человека пут: раскаяния, чрезмерного чувства ответственности, сомнения в себе и всего такого прочего. Человеку верующему только и действовать». Ему даже пришла в голову мысль: и уж не выбрали ли такие люди, как его отец и этот Глухарь, в сущности, самый мирный путь, ведущий человека от рождения к смерти. «В общественном плане, — думал Антуан, — они принадлежат к числу тех, кому наилучшим образом удается сочетать свое личное существование с существованием коллективным. Они, без сомнения, повинуются инстинкту, который делает возможным и приемлемым муравейник и улей, только, конечно, в человеческом преломлении. А это не пустяк. Даже самые ужасные недостатки, в которых я упрекал Отца, — гордыня, жажда почестей, склонность к деспотизму, — надо признать, что именно они позволили ему в общественном плане проявить себя гораздо ярче, чем если бы он был покладистым, на все согласным, скромным…»

— Милостивые государи, этому великому борцу ни к чему сейчас наши бесплодные почести, — продолжал Глухарь уже сильно охрипшим голосом. — Наступил решающий час! Так не будем же тратить драгоценное время на то, чтобы хоронить наших мертвецов. Так будем же черпать силы все из того же священного источника и, главное, поторопимся, поторопимся…

Увлеченный искренностью своего порыва, он ступил было вперед, но вынужден был вцепиться в не слишком богатырское плечо своего лакея. Однако этот прискорбный эпизод не помешал ему проверещать:

— Поторопимся же, милостивые государи, поторопимся вернуться на славное поле битвы!

— Господин председатель Моральной лиги материнства и младенчества, — провозгласил балетмейстер.

Маленький старичок с седой бородкой неловко выступил вперед, казалось, он промерз насквозь и даже двигаться не может. Зубы его выбивали дробь; от лысины отхлынула кровь. Так его скрючило от мороза, так его доняло, что даже жалко было на него смотреть.

— Я сражен тем… (Казалось, он делает нечеловеческие усилия, чтобы расцепить смерзшиеся челюсти)… сражен горестным волнением…

— Дети насмерть простудятся в своих холстинковых куртках, — буркнул еле слышно Антуан, которого забирало нетерпение. И его тоже пробирал холод, замерзли ноги, и даже под пальто заледенела крахмальная грудь сорочки.

— …он проходил среди нас, сея добро. Лучшей эпитафией ему будет: Pertransiit benefaciendo! [80]

Он ушел от нас, милостивые государи, сопровождаемый зримым свидетельством нашего всеобщего уважения…

«Уважения» — вот оно! — подумал Антуан. — Да чье уважение-то?» Он обвел жалостливым взглядом ряды почтенных старичков, дряхлых, закоченевших от мороза, со слезящимися глазками, с мокрыми на морозе носами, тянувших к оратору свое не окончательно оглохшее ухо и подчеркивавших каждую фразу одобрительным покачиванием головы. Не было среди них ни одного, который бы не думал о собственных похоронах и не завидовал бы этим «зримым свидетельствам уважения», столь щедро раздаваемым их прославленному коллеге, отошедшему в лучший мир.

Старичок с бородкой скоро выдохся. И тут же уступил место следующему.

Этим следующим оказался благообразный старик с поблекшими, но пронзительными нездешними глазами. Это был вице-адмирал в отставке, отдавшийся благотворительным делам. Первые же его слова вызвали в Антуане внутренний отпор:

— Оскар Тибо, обладая ясным и искушенным умом, неизменно умел прозревать в злосчастных распрях нашего смутного времени благо и трудился ради будущего…

«Вот это уж неправда, — запротестовал в душе Антуан. — Отец ходил в шорах и так прошел всю жизнь, не увидев ничего, кроме того, что непосредственно примыкало к раз и навсегда выбранной им узенькой тропке. Больше того, по самому духу своему он был типичный «последователь». Еще на школьной скамье он полностью отказался от попыток найти себя самого, свободно истолковывать факты, открывать, познавать. Умел только идти след в след. Нацепил на себя ливрею…»

— Существует ли более завидная доля? — вопросил адмирал. — Разве подобная жизнь, милостивые государи, не является воплощением…