Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение

• Название: Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение
• Автор: Александр Фурман
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 978-5-00083-006-2

При обсуждении сочинений Фурман неожиданно для Веры Алексеевны изложил какую-то развитую нетрадиционную интерпретацию произведения (естественно, усвоенную им прошлым вечером от Бори) со ссылками на письма Александра Сергеевича Пушкина. Либеральные педагогические установки (а может, и сам черт) дернули Веру Алексеевну вступить с Фурманом в дискуссию, и, когда аргументы исчерпались, последнее, что пришло ей на язык, было возмущенно-недоуменное: «Что же я, по-твоему, полная дура и вообще ничего не понимаю в литературе?..» Ответить на столь двусмысленный вопрос Фурман не смог, и в классе повисла долгая задумчивая пауза – ведь Вера спросила так искренне…

Читатель держит в руках вторую из четырех частей «эпопеи». В ней фигурирует герой-подросток.

---

Александр Эдуардович Фурман Книга Фурмана. История одного присутствия

Часть II. Превращение

Радикальная операция

С начала второго класса Фурмана отдали заниматься плаваньем в огромном открытом бассейне «Москва». В ноябре, после того как на одном из занятий равнодушный тренер куда-то надолго удалился, оставив группу мерзнуть у бортика под медленным снежком, упрямо не таявшим в заградительных облачках пара над бассейном, Фурман сильно простудился. Простуда вскоре перешла в хронический гайморит: разбухшая тяжелая голова, забитый нос, «баба» вместо «мамы», «ди дада» вместо «не надо» и «дет» вместо «нет» – все это постепенно стало привычным и родным, как плохая погода.

В шестом классе Фурман болел особенно часто. К весне его гайморитные дела ухудшились настолько, что потребовалось более серьезное обследование. В Филатовской больнице фурмановским случаем неожиданно заинтересовался, как было сказано, талантливый молодой врач и ученый, кандидат медицинских наук Лисицын. Он готовил докторскую диссертацию как раз по этой теме, поэтому Фурманам было предложено немедленно, не дожидаясь конца учебного года и в обход всякой очереди, лечь в больницу. На предварительной консультации высокий, внимательный, вкрадчиво мощный Лисицын произвел на Фурмана с мамой довольно приятное впечатление; но, как выяснилось позднее, за убаюкивающе мягкими манерами и немногословной спокойной рассудительностью скрывался опытный и насмешливый хищник-хирург.

В больницу Фурман взял с собой читать двухтомного «Домби и сына» Диккенса. В первые, особенно тоскливые дни он почти не отрывался от волшебно-печальной книги, сдерживая слезы над странно неотвратимыми чужими несчастьями, – а когда там все кончилось, родители передали ему четыре тома «Отверженных» Виктора Гюго. Фурман был даже благодарен больнице – когда бы еще он мог вот так, не думая о времени, погрузиться в чтение? Вынужденный по тому или иному зову извне поднимать глаза от страницы, Фурман каждый раз на несколько секунд как бы подслеповато зависал между двумя накладывающимися друг на друга мирами… и смиренно возвращался к будням своего тягучего плена.

Кого-то из мальчишек утром уводили на операцию, а обратно привозили на каталке – забинтованного и беспомощного; другие – после чего-нибудь, по местным представлениям, «легкого» – возвращались слегка оглушенными, но на своих двоих; кому-то объявляли о выписке, и он отбывал здесь последние часы – бессовестно счастливый и уже наполовину чужой; а на его месте на следующий день начинал осторожно обживаться новичок.

Однажды после завтрака сестра проводила заранее задрожавшего Фурмана в холодную процедурную, где его уже поджидал расслабленно-внимательный Лисицын. Через минуту появился еще один молодой доктор, тоже высокий, но более полный и жизнерадостный. Фурмана с насмешливым сочувствием предупредили, что он может не бояться: делать ему сегодня ничего не будут – им нужно только посмотреть его аденоиды. Ну, смотрите… По указанию Лисицына Фурман переместился со стула на круглую вертящуюся табуретку, выдвинутую на середину помещения, и с удивлением занял там предписанную глупую и неустойчивую позу – подложив руки под задницу ладонями вниз, – при этом второй доктор ласково и ободряюще обнял его сзади за плечи. Фурман, как велели, открыл рот («давай, открой пошире» – терпеливо сказали ему), высунул язык («дальше! дальше!») – и вдруг Лисицын, мощный, точный и гибкий, как хлыст, пальцами правой руки вцепился в фурмановский язык, будто клещами, а сзади и сверху на его плечи в ту же секунду всей тяжестью навалился второй врач, наглухо сдавив тело железным кольцом. «Кк-х!» – изумленно вылетело из Фурмана, прочно сидящего на своих собственных ладонях. Ноги его были больно зафиксированы нижними конечностями Лисицына, который отстраненно и сосредоточенно заглядывал Фурману внутрь.

За эту растянувшуюся секунду Фурман уже почти свыкся со своим ужасным положением, но оказалось, его ждало кое-что еще: Лисицын, прищурясь, вдруг просунул пальцы левой руки глубоко-глубоко в фурмановскую глотку, ухватился там за что-то и дернул… Он почти сразу отскочил, заботливо потирая левую руку, а Фурман, все еще прижатый сзади, зашелся в кашле. «Укусил?» – с веселым удивлением спросил второй врач. Лисицын, хитровато усмехнувшись, показал, что нет, укусить его не так-то просто. «Все!..» – прохрипел Фурман, давая понять, что с ним все в порядке, он за них, можно его отпустить. «А ты не будешь нам мстить?» – на всякий случай поинтересовался доктор и, после того как Фурман, внутренне улыбаясь, отчетливо помотал головой, разжал объятия. Сидеть на руках – это они, конечно, здорово придумали…

Через пару дней в той же процедурной Фурману сделали знаменитый «прокол». Ребята рассказывали, что это не слишком больно, хотя, конечно, неприятно, и он готов был терпеть. Тем не менее его приковали к специальному креслу.

Сначала куда-то далеко-далеко в нос остренько вставили одну за другой несколько длинных прямых проволок с маленькими ватками на конце – видимо, для «заморозки» – и так оставили на некоторое время. Ощущение было очень необычным и почти смешным: Фурман казался самому себе чем-то средним между живым усатым насекомым и тем же насекомым, но уже насаженным на булавку.

Когда «усы» были выдернуты из головы бедного насекомого, к фурмановскому креслу подкатили медицинский столик с инструментами, от одного вида которых у него мороз пошел по коже. Наиболее угрожающе выглядела толстая кривая игла с отдельно лежащим гигантским шприцем (почти таким же прибором кололи снотворное артисту Моргунову в «Кавказской пленнице»).

– Что, страшно? – хмуро спросил Лисицын, перехватив фурмановский взгляд.

Нет-нет, ведь «проколоть» такой иглищей ничего невозможно, она слишком широкая, вы что!..

Однако Лисицын покамест всего лишь настойчиво высматривал что-то в онемевшем фурмановском носу через конусообразные металлические трубочки, грубо выворачивая их вместе с ноздрями то в одну, то в другую сторону.

Сориентировавшись, он некоторое время звенел инструментами на столике, загораживая его спиной, а потом мягко повернулся к Фурману с той самой ужасающей иглой.

– Сейчас мне надо будет пройти твой хрящик, – со спокойным интересом сообщил Лисицын. – Это неприятно, но ты уж потерпи, пожалуйста. Тебе, наверное, ребята в палате уже говорили, что это не смертельно? Так что постарайся не сопротивляться, а лучше помоги мне, ладно? Так мы быстрее закончим.

Фурман судорожно кивнул, вжавшись в подголовник и приготовившись терпеть, как в подвалах гестапо.

…Похоже, у Лисицына что-то не получалось – тяжело дыша, он давил на иглу уже чуть ли не со всей силы, кряхтя и постанывая вместе с Фурманом, которому казалось, что его нос взламывают, как дверь. Никакой это был не «прокол»! Если бы Фурман не был пристегнут к креслу, его бы, наверное, давно перекувырнуло через голову с помощью этого вставленного в нос рычага! О-о-о, он весь обливался холодным потом, боясь, что беспощадный Лисицын следующим усилием свернет ему шею, мечтая потерять сознание и судорожно цепляясь за кресло. Наконец что-то, сопротивлявшееся в глубине его черепа, отчаянно хрустнуло и подалось, изогнутая игла продвинулась в образовавшуюся дыру, и Лисицын отвалился… Увлекшись своим занятием, он уже чуть ли не сидел на Фурмане верхом, этакая кобылина костлявая.

Что же дальше? Это ведь еще не все?! Дальше Фурману освободили трясущиеся руки и велели держать у подбородка большой полукруглый таз. К торчащей из бесчувственного носа игле привинтили тяжелый поллитровый шприц, нажали на поршень… и вдруг в самые фурмановские мозги щекотным ударом влетел, диким восторгом пронесся по дальним уголкам и игриво захороводил водяной вихрь. Фурман чуть не охнул от небывалого удовольствия, но побоялся захлебнуться теплым желтым потоком, который начал извергаться в таз из дырявой головы.

После этого Фурман по праву почувствовал себя больничным ветераном. Однако чисто медицинские результаты промывания мозгов были неутешительными: левая гайморова пазуха оказалась настолько забитой, что стало ясно – для ее очистки требуется более серьезная «радикальная» операция.

В течение следующей недели Фурману сделали рентген обеих пазух, еще раз промыли их – уже почти совсем не больно, без всякого «прокола» – и взяли кровь из вены. Он очень старался не смотреть, что там происходит, уставлялся на потолок, на голую стену, в пустое окно, но блуждающий взгляд, словно веревкой, тянуло туда, туда – где большая пробирка жирными ритмичными толчками наполнялась черной жидкостью…

– Нюхай! Нюхай!!! – и после машинального вдоха пронзительная струя нашатырного спирта звонким горном пробуждает мозг от обморочного полусна…

Постепенно выяснялись и некоторые подробности предстоящего. Правда, сейчас в отделении не было никого, кому бы уже сделали такую операцию, но старожилы смутно припомнили, о чем идет речь, и охотно объяснили Фурману, что ему должны «продолбить дырку». Для чего, в каком месте и как – это было уже вне их компетенции. Чем долбить? – да обычным долотом! И все принимались смеяться, обсуждая возможные технические подробности «долбления».